Чтение 21–й страницы книги ~Лети к своим братьям, ворон~

предполагаемого.

Когда произошёл следующий случай, я был один, и если не доверять своим
собственным чувствам, должен заявить, что для меня лично это всё так и
было. Я стоял в кухоньке, ожидая, когда вскипит чайник, как вдруг услышал
какой-то странный шелестящий звук в гостиной позади себя. Я обернулся и
увидел, что стопка долгоиграющих пластинок раскладывается как колода карт
по полу со своего места, где они лежали в куче под столиком, на котором
стоял проигрыватель. Они выползли совершенно упорядоченно и замерли на
полу, заняв пространство около метра, аккуратно наложившись друг на друга.
Я уложил их на старое место и попробовал было повторить то же самое,
применив механический принцип. Ничего из этого не вышло, как и в случае с
банкой мармелада между ними и стенкой просто не было места, чтобы
просунуть руку или ещё что-нибудь, чтобы вытолкнуть их наружу.

Джимми не было дома, когда немного погодя он вернулся, я рассказал ему,
что произошло, и хотел было снова вскипятить чайник, чтобы приготовить
кофе. Мы вместе вошли на кухню, и тут что-то стрельнуло с высокой полки
напротив нас, слегка ударило меня по лицу и упало на пол. Это была детская
пластмассовая бутылочка с соской, засунутая, как и многие другие вещи,
которыми редко пользуются ( а мы из неё иногда кормили осиротевших ягнят
по весне), на высокую полку над плитой. Она пролетела над плитой на
расстоянии около метра, и как от мармеладной банки , после неё осталась
дорожка в пыли. На этот раз у меня возникло субъективное ощущение, что
этот предмет был явно нацелен в меня. Что бы там их не швыряло, мне
показалось, что всё это происходит не наугад.

То же, что случилось на следующий день - классический пример того, как
воображение, настроенное на неизвестное, может совершенно подавить
остальное и полностью смазать границы действительного эмпирического опыта.
Часов в одиннадцать утра Джимми, бывший тогда один в доме со мной, сказал,
что собаки уже давненько не гуляли как следует, и спросил, не против ли я,
если он возьмет их на длительную прогулку на побережье, что означало, что
его не будет часа три.

Я ответил, что вовсе не возражаю.

Минут двадцать после его ухода с собаками я пошёл в уборную,
находившуюся как раз за дверью в пристройку. Пока я был там, я услышал
снаружи чьи-то шаги, дверь позади меня открылась и закрылась, и кто-то
совсем рядом со мной вдруг сипло задышал. Я спросил:

- Это ты, Джимми? Что-нибудь случилось?

Ответа не последовало, только это дыхание. Я ещё несколько раз спросил
то же самое, но никто не ответил. Наконец я спросил:

- Кто вы?

С полминуты была полная тишина, затем голос, показавшийся мне
нечеловеческим, издал долгий, отчаянный стон. Смешно было бы притворяться,
что я не испугался, волосы у меня прямо стали дыбом от громадного
выделения адреналина. Затем я поразмыслил, разумеется, не могу же я сидеть
взаперти тут в уборной, а кто-то чужой и неизвестный стоит прямо за
дверью, только руку протяни. Я привёл себя в порядок и положил руку на
ручку двери, приготовившись увидеть это существо, - которое, как я теперь
был уже убеждён, - было причиной необъяснимых происшествий за последние
сутки. Наверное, это небольшой и волосатый, какой-нибудь доисторический
человек, или же длинный сизый с белыми глазами и конечностями как у
гиббона, или же просто нечто аморфное.

Я резко распахнул дверь и увидел всего лишь знакомую фигуру нашего
несовершеннолетнего правонарушителя, смотревшего на меня с таким же
изумлением, как и я на него.

Он произнёс:

- Что стряслось? У вас такой вид, как будто бы вы только что видели
привидение!

Я постарался сдержаться и выдохнул:

- Извини, но именно это я и думал увидеть.

- Какая чепуха! Я просто хотел пошутить, так как вы не видели, кто
здесь. Мне велели вернуться назад, так как сегодня для меня там нет
работы. И с чего это вы так напугались?

Я не хотел раньше рассказывать ему о том, что произошло, в частности
потому, что его-то мы и считали невольной причиной всех этих чудес, но
теперь это вроде бы стало неизбежно.

Я сказал:

- Пойдём на кухню, и я всё объясню.

Дверь на кухню открывалась из той комнаты, где мы были, квадратные сени
или прихожая, увешанная рядами курток и брезентовой одежды, на полу под
ними были постели собак и стояли ряды рыбацких резиновых сапог. В углу, по
диагонали от двери в уборную, на небольшом столике стояла большая бельевая
корзина.

Когда мы прошли на кухню, я не закрыл за собой дверь. Мы уселись, и
только я начал, тщательно подбирая слова, своё объяснение, как из
прихожей, откуда мы только что вошли, раздался сильный грохот. Теперь
паренёк мне поверил, сомнений в этом больше не было, хотя в начале он
проявил явный скептицизм. Мы оба знали, что в доме нет собак, ничего
живого, что могло бы вызвать этот шум, и глаза у него округлились от
страха.

Я с некоторой осторожностью вернулся в раздевалку. Не трудно было
догадаться, чем вызван был этот шум, бельевая корзина была сброшена со
столика и пролетела больше половины комнаты. Она лежала вверх дном с
открытой крышкой в нескольких футах от двери в уборную. Она, очевидно,
была сброшена довольно внушительной силой, так как пролетела не задев две
пары высоких сапог-заколенников, которые были у неё на пути.

К сожалению, это было последнее проявление полтергейста в Камусфеарне.
Я с надеждой ждал малейших признаков его присутствия, так как был глубоко
зачарован этим непосредственным проявлением неведомого мира. Но после
этого великолепного жеста с бельевой корзиной прошло много лет, прежде чем
случилось нечто такое, что не так-то просто поддавалось логическому
толкованию. Но этот краткий визит, однако, нарушил долгий как жизнь
барьер, состоявший если и не из безверия, то, по крайней мере, из легкого
скептицизма. И два года спустя, после такого взгляда в неразгаданное, я не
мог больше считать проклятие рябинового дерева с той степенью презрения, с
которой я относился к нему до того. Это было как будто бы пытливый ум
восемнадцатого века вдруг услышал невидимый радиоприёмник, заигравший на
миг, а до и после того была тишина, и тем самым обратил внимание на
существование совершенно непостижимого для него мира, как если бы вдруг он
узнал, как нам известно теперь, некоторые из изумительных фактов о том,
как животные находят дорогу домой, которым мы до сих пор не можем найти
объяснения.

Как морские черепахи безошибочно проплывают 1400 миль по пустому и
невыразительному океану, чтобы отложить яйца на пляжах крохотного острова
Вознесения, остров, который трудно найти даже с современными
навигационными приборами? Как мышь, которая никогда не удаляется от места
своего рождения более чем на пятьдесят метров, возвращается туда без
зигзагов и отклонений, если её унесут за милю оттуда? Как мэнский
буревестник, снятый с гнезда на острове Стокгольм у побережья Уэльса и
увезённый на самолёте в Бостон, США, вновь оказался у своего гнездилища
всего лишь тринадцать дней спустя? Как альбатросы, мешавшие самолётам на
острове Мидуэй в 1300 милях к западу от Гонолулу, взятые там и увезённые
за 4000 миль, далеко за пределы их опыта, так же безошибочно вернулись
назад? Все эти вещи так же необъяснимы для пытливого ума восемнадцатого
века, каковыми они остаются и для современной науки теперь, что напоминает
нам о том, что мы лишь едва прикоснулись к самому краешку знания, и что
следует очень серьёзно относиться к тому, что Роберт Ардли называл
"туманной научной дамой, внечувственным ощущением", и всем связанным с ним
явлениям.

Вскоре после того, как дома маяка стали моими, одна жительница
Кайлиакина, не родившаяся здесь, сообщила мне несколько сдержанным тоном:

- Надеюсь, вам известно, что на острове с маяком водятся привидения?

Я ответил, что нет, и она продолжила:

- Знаете, мне сказали об этом по секрету, но раз уж вы приобрели это
место, то вряд ли вам теперь повредит, если узнаете об этом. Да в этом тут
почти никто не сомневается. Вам лучше поговорить с некоторыми из прошлых
смотрителей маяка, думаю, что любой из них может рассказать вам об этом
всё. Во всяком случае, говорят, что они не страшные, просто появляются там
и всё.

Я обратился к одному из них, и хотя его трудно было раскачать, как бы и
меня самого в таких обстоятельствах, он в конце концов рассказал мне много
интересного. Поскольку эти сведения исходили из такого разумного
источника, у меня сложилось впечатление, что на острове должно быть нечто
такое, что не поддаётся разумному объяснению. Он говорил не только о
собственном опыте, но также об опыте бывших сотрудников и
предшественников. В своём повествовании я даю им фиктивные имена, но они
без сомнения согласятся побеседовать с серьёзными исследователями.

Бывали случаи, которые следует классифицировать как отдельные, но есть
и общие черты, неизменные для всех, кто когда-либо жил в доме. Откуда-то
снаружи, но никогда в помещении, как будто бы появляется звук
приглушенного бормотанья, как бы специально подавляемого, то возвышаясь
или стихая по тону, как будто бы при торопливом споре. Иногда этому
предшествует громкий металлический лязг, а иногда раздаётся после него,
его по разному описывают как скрип кочерги по колоснику, или, пожалуй,
более романтично как звон палашей или мечей. За одним исключением, которое
случилось там уже после меня, всё это было довольно загадочно, но никогда
не пугало.

Г-жа Финдлей, жена бывшего смотрителя маяка, вспоминает о визите