самым пропащим пьянчужкой, который окажет ей такое одолжение,
только бы он ни о чем не спрашивал и ни на что больше не
рассчитывал. Появление в доме мужчины без женщины, Флорентино
Арисы, молодого и чистого, было для нее как подарок небес, ибо
ей с первого же момента стало ясно: он - такой же, как и она, -
страдалец любви. Но Флорентино Ариса оказался нечувствителен к
ее намекам. Он хранил свою девственность для Ферми-ны Дасы, и
не было в этом мире силы или довода, которые заставили бы его
свернуть с этого пути.
оглашения помолвки, когда в одно прекрасное утро, в шесть
часов, Лоренсо Даса появился в конторе телеграфа и спросил его.
А поскольку он еще не пришел, Лоренсо Даса сел на скамью и ждал
до десяти минут девятого, снимая и вновь надевая то на один, то
на другой палец тяжелый золотой перстень с благородным опалом,
и как только Флорен-тино Ариса вошел, узнал его и взял под
руку.
вами пять минут поговорить как мужчина с мужчиной.
готов к этой встрече. Фермина Даса не успела предупредить его.
Лус, игуменья колледжа Явления Пресвятой Девы, тихо, как змея,
вскользнула в класс во время урока основ космогонии и,
заглядывая из-за плеча в тетрадки учениц, обнаружила, что
Фермина Даса, притворяясь, будто записывает урок, на самом деле
писала любовное письмо. По правилам колледжа, за такой
проступок полагалось исключение. Вызванный срочно Лоренсо Даса
обнаружил, что его железный режим дал трещину. Фермина Даса со
свойственной ей прямотой признала свою вину насчет письма, но
отказалась назвать имя жениха и не назвала его даже трибуналу
ордена, в результате чего тот утвердил решение об исключении.
Однако отец произвел обыск в ее спальне, до той поры бывшей
неприкосновенным святилищем, и в двойном дне баула обнаружил
пакеты с письмами, писавшимися на протяжении трех лет и
хранившимися с такой же любовью, с какой были написаны. Подпись
не оставляла сомнений, однако Лоренсо Даса ни тогда, ни потом
так и не поверил, что его дочь о своем тайном женихе не знала
ничего, кроме того, что он телеграфист и обожает играть на
скрипке.
трудных условиях без соучастия его сестры, он безжалостно, не
дав ей сказать слова или попросить прощения, посадил ее на
пароход, уходивший в Сан-Хуан-де-ла-Сьенагу. Фермина Даса до
конца дней не избавилась от последнего тяжелого воспоминания:
как та в дверях дома простилась с ней, сгоравшей от лихорадки,
и в черном одеянии послушницы, костлявая и пепельно-серая, под
дождем пошла прочь по парку с тем малым, что оставалось у нее
для жизни: жалкая постель старой девы и зажатый в кулаке платок
с горстью монет, которых хватало всего на месяц пропитания.
Едва выйдя из-под отцовской власти, Фермина Даса принялась
разыскивать тетушку по всем карибским провинциям, расспрашивая
любого, кто мог о ней знать, и не сумела найти ее следов;
только лет тридцать спустя получила письмо, прошедшее через
много рук, в котором сообщалось, что та умерла почти в
столетнем возрасте в больнице "Воды Господни" для заразных.
дочери несправедливое наказание, обрушившееся на тетушку
Эсколастику, ставшую для Фермины Дасы матерью, которую она едва
помнила. Она заперлась у себя в спальне на засов, не ела и не
пила, а когда ему наконец удалось - он начал с угроз, а кончил
почти откровенной мольбою - заставить ее открыть дверь, он
увидел перед собою не девочку, а раненую пантеру, которой уже
никогда не будет пятнадцать лет.
втолковать, что любовь в ее возрасте - пустой мираж, старался
по-хорошему уговорить отдать письма и вернуться в колледж, на
коленях просить прощения, и давал честное слово, что первым
станет помогать ее счастью с достойным человеком. Но это было
все равно, что говорить с покойником. Совершенно измученный, он
в понедельник за завтраком потерял контроль над собой и
захлебнулся бранью, и тут она безо всякого драматизма, твердой
рукой и глядя на него широко раскрытыми глазами, взгляда
которых он не мог выдержать, всадила себе в шею кухонный нож.
Вот тогда-то он и решился на этот пятиминутный разговор как
мужчина с мужчиной со злосчастным выскочкой, которого он даже
не помнил в лицо, с тем, кто в недобрый час перешел дорогу их
жизни. Исключительно по привычке он, выходя, захватил
револьвер, но предусмотрительно спрятал его под рубашку.
под руку с ним уже прошел через Соборную площадь к арочной
галерее, где помещалось приходское кафе, и предложил ему сесть
на террасе. Других клиентов в этот час не было, чернокожая
хозяйка почтенного вида драила кафельный пол в огромном зале с
выщербленными и запыленными витражными окнами; стулья еще
лежали кверху ножками на мраморных столиках. Флорентино Ариса
много раз видел здесь Лоренсо Дасу за игрой с австрийцами с
городского рынка: они пили вино и на крик спорили о каких-то
тоже беспрерывных, но чужих войнах. Сколько раз, понимая, к
чему неотвратимо ведет его любовь, спрашивал он себя, какой
будет их встреча, которая рано или поздно должна была
произойти, ибо не было человеческой силы, способной помешать
ей: она была написана им обоим на роду. Она представлялась ему
ссорой двух совершенно разных людей, не только потому, что
Фермина Даса описывала буйный характер отца, он и сам видел,
как наливались бешенством его глаза, когда он вдруг разражался
хохотом за игровым столом. Все в нем было грубо и пошло:
отвратительное толстое брюхо, громкая чеканная речь, длинные
рысьи бакенбарды, здоровенные ручищи, а на безымянном пальце -
тесный перстень с опалом. И только одно умиляло - Флорентино
Ариса заметил это с первого взгляда - поступь у него была
легкой, оленьей, как у дочери. И все-таки когда он указал
Флорентино Арисе на стул, Флорентино Ариса подумал, что он не
так страшен, как казался, а когда предложил Флорентино Арисе
рюмку анисовой, тот наконец перевел дух. Флорентино Ариса
никогда еще не пил спиртного в восемь утра, но тут с
благодарностью согласился, он чувствовал, что выпить ему просто
необходимо.
с обезоруживающей искренностью, чем привел Флорентино Арису в
полное смятение. После смерти жены единственной целью его жизни
было сделать из дочери настоящую даму. Долог и непрост был путь
к этой цели для него, торговца мулами, не умевшего ни читать,
ни писать, к тому же в провинции Сан-Хуан-де-ла-Сьенага у него
была репутация скотокрада, пусть не доказанная, но широко
распространенная. Он закурил сигару, какие курят погонщики
мулов, и посетовал: "Страшнее худого здоровья только худая
слава". На самом же деле секрет его благосостояния заключался в
том, что ни одна из его животин не трудилась с таким упорством
и старанием, с каким трудился он сам. Даже в самую суровую
военную пору, когда селение лежало в руинах, а поля в
запустении. Дочь понятия не имела, какая судьба ей
предназначалась, однако вела себя как самый заинтересованный
соучастник. Умная, трудолюбивая, не успела сама научиться
читать, как обучила чтению отца и к двенадцати годам уже так
разбиралась в житейских делах, что вполне могла бы сама вести
дом и ни к чему была бы тетушка Эсколастика. Он вздохнул:
"Замечательная животина, чистое золото". Когда дочь кончила
начальную школу на все пятерки и была почетно отмечена на
торжественном выпускном акте, он понял, что в
Сан-Хуан-де-ла-Сьенаге его честолюбивым мечтаниям будет тесно.
И он продал все свои земли и скотину и с новыми силами и
семьюдесятью тысячами золотом переехал в этот развалившийся
город с его точеной молью славой, где красивая и воспитанная на
старинный манер девушка еще имела возможности возродиться к
жизни, удачно выйдя замуж.
препятствием на пути к уже близкой цели. "И я пришел к вам с
нижайшей просьбой", - сказал Лоренсо Даса. Он обмакнул кончик
сигары в анисовую, выдохнул без дыма и заключил сдавленным
голосом:
анисовую водку, и так поглощен был откровениями о жизни Фермины
Дасы, что даже не подумал, как ему отвечать, когда настанет его
черед. А когда черед настал, понял: от того, что он сейчас
скажет, зависит его судьба.
Трубников Александр
Маркеев Олег
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Никитин Юрий