сабель, падают молнии. Я сижу у окна своей комнаты, передо мной порванные в
клочья письма Эрны, они лежат в пустой слоновьей ноге, которую в качестве
корзины для бумаг мне подарил великий путешественник Ганс Ледерман, сын
портного Ледермана.
неприятные черты; и эмоционально, и по-человечески я вытравил ее из себя, а
в виде десерта прочел несколько глав из Шопенгауэра и Ницше. Все же я
предпочел бы иметь смокинг, машину и шофера и с двумя-тремя знаменитыми
актрисами и несколькими сотнями миллионов в кармане заявиться в "Красную
мельницу", чтобы нанести этой змее смертельный удар. Я мечтаю некоторое
время о том, как здорово было бы, если бы она прочла в утренней газете
сообщение, что я выиграл главный приз или был тяжело ранен, спасая
детей из пылающего дома. Потом я замечаю свет в Лизиной комнате.
меня не видно.
указывает на свою грудь, затем на наш дом и кивает. Свет в ее комнате
гаснет.
Открыто только окно Георга Кроля.
торопливо озирается и перебегает улицу. На ней легкое цветастое платье,
туфли она держит в руке, чтобы не топать. В ту же минуту я слышу, как нашу
парадную дверь кто-то осторожно открывает. Должно быть, Георг. Над дверью у
нас звонок, поэтому, чтобы бесшумно открыть ее, нужно встать на стул и
придержать звонок, а ногой нажать на ручку и отпустить - целый
акробатический фокус, выполнить который можно, лишь будучи вполне трезвым.
Но я знаю, что сегодня вечером Георг вполне трезв.
тщеславная бестия, опять надела туфли, чтобы иметь более соблазнительный
вид. Дверь в комнату Георга словно испускает вздох.
когда он успел?
монет, дождь низвергается на мостовую. Он отскакивает от нее фонтанчиками
водяной пыли, и в лицо веет свежестью. Я высовываюсь из окна и вглядываюсь в
эту мокрую сумятицу капель. Водосточные трубы уже стреляют водой, непрерывно
вспыхивают молнии, и при их трепетном, мгновенном свете я вижу в
комнате Георга обнаженные плечи Лизы и ее руки, которые она подставляет
дождю, затем вижу ее голову и слышу хриплый голос. Лысой головы Георга я не
вижу.
пошатываясь, фельдфебель Кнопф. С его фуражки капает. Слава Богу, думаю я,
при такой погоде мне не нужно ходить за ним с ведром воды и смывать его
свинство! Но мои надежды, увы, не оправдываются. Он даже не смотрит на свою
жертву, на черный обелиск. Чертыхаясь и отмахиваясь от дождевых капель,
словно от комаров, он спешит укрыться в доме. Вода - его извечный враг.
уносят с собой любовную болтовню Эрны. Деньги, как всегда, победили, думаю
я, хотя они ничего и не стоят. Я подхожу к другому окну, которое ведет в
сад. Великое пиршество дождя там в полном разгаре, зеленая оргия
оплодотворения, бесстыдная и целомудренная. При вспышках молнии я вижу
могильную плиту, предназначенную самоубийце. Она отставлена к сторонке,
надпись уже выгравирована и поблескивает золотом. Я закрываю окно и зажигаю
свет. Внизу шепчутся Георг и Лиза. Моя комната вдруг кажется мне до ужаса
пустой. Я снова распахиваю окно, вслушиваюсь в анонимное бушевание стихий и
решаю потребовать от продавца Бауера в виде гонорара за последнюю неделю
репетирования его сына книгу о йогах, самоотречении и самонаполнении. В ней
рассказывается о том, что, делая упражнения с дыханием, можно добиться
необыкновенных результатов.
него. Что в нем реально? Откуда берется эта перспектива, которой там нет,
глубина, которая обманывает, пространство, которое есть плоскость? И кто это
смотрит оттуда, хотя его там нет?
напротив, касается призрачных губ, которых нет. Я усмехаюсь, и
несуществующий некто усмехается мне в ответ. Я качаю головой, и
несуществующий некто тоже качает головой. Кто же, из нас подлинный? И где
истинный я? Тот, в зеркале, или облеченный в плоть и стоящий перед зеркалом?
А может быть, еще что-то, стоящее за обоими? По телу пробегает невольная
дрожь, и я гашу свет.
Те, что отполированы со всех сторон, забиты планками и укрыты холщовыми
чехлами. Среди могильных памятников - это примадонны, и с ними нужно
обращаться крайне осторожно, чтобы не повредить граней.
старая фрау Кроль ходит между памятниками, проверяет, достаточно ли черен и
тщательно ли обработан гранит, и время от времени с мечтательной грустью
поглядывает на стоящий возле двери черный обелиск - единственное
приобретение ее мужа, которое еще уцелело после его смерти.
мастерскую. Из нее родится на свет еще один скорбящий лев, но на этот раз не
скрючившийся, словно от зубной боли, а просто ревущий из последних сил, ибо
в боку у него будет торчать обломок копья. Лев предназначен для памятника
погибшим воинам деревни Вюстринген, в которой существует особенно
воинственный союз ветеранов под началом майора в отставке Волькенштейна.
Имевшийся у нас скорбящий лев показался Волькенштейну слишком дряблым.
Охотнее всего он получил бы льва с четырьмя головами, изрыгающими огонь.
металлических изделий. На землю ставятся в ряд четыре взлетающих орла: два
бронзовых и два чугунных. Ими будут увенчивать другие памятники павшим
воинам, чтобы воодушевлять молодежь нашей страны на новую войну, ибо, как
весьма убедительно поясняет майор в отставке Волькенштейн, когда-нибудь
должны же мы все-таки победить, а тогда - горе врагу! Однако орлы скорее
похожи на гигантских кур, которые намерены нестись. Но все это, конечно,
будет выглядеть иначе, когда они будут восседать на верхушке памятников.
Ведь и генералы, если они не в мундирах, напоминают укротителей сельдей, и
даже Волькенштейн в штатском платье выглядит как разжиревший инструктор
спорта. В нашем возлюбленном отечестве внешний вид и дистанция играют
решающую роль.
нельзя выстраивать равнодушной шеренгой, они должны образовать приветливые
группы и художественно распределиться по всему саду. Генрих Кроль против:
ему больше нравится, когда надгробия вытянуты в ряд, как солдаты; все другое
кажется ему сентиментальной расслабленностью. К счастью, наше мнение
перевешивает. Даже его мать против него. В сущности, она всегда против него.
Она до сих пор не может понять, каким образом Генрих оказался ее сыном, а не
сыном майорши Волькенштейн.
гигантский шелковый шатер. Влажная утренняя свежесть еще держится в кронах
деревьев. Птицы щебечут, точно на свете существует только начало лета, их
гнезда и юная жизнь, начавшаяся в них. Птицам дела нет до того, что доллар,
как безобразный губчатый гриб, уже распух до пятидесяти тысяч марок. А также
до того, что в утренней газете помещено сообщение о трех самоубийствах - все
покончившие с собой бывшие мелкие рантье, и все выбрали излюбленный
способ бедняков: газ. Фрау Кубальке засунула голову в духовку газовой плиты
- так ее и нашли. Советник финансового ведомства, пенсионер Хопф, тщательно
выбритый, облаченный в свой последний, безукоризненно вычищенный, не раз
залатанный костюм, держал в руке четыре совершенно обесцененных тысячных
банкнота с красной печатью, словно входные билеты на небо; а вдова Глас
лежала на пороге кухни, и рядом с ней валялась ее порванная сберегательная
книжка, где на текущем счету у нее было пятьдесят тысяч марок. Банкноты
Хопфа по тысяче марок с красной печатью были для него как бы последними
вымпелами надежды: уже давно люди почему-то стали верить, что ценность
именно таких банкнотов когда-нибудь опять поднимется. Откуда пошел этот слух
- никто не ведает. Нигде на них не написано, что они будут обмениваться на
золото, а если бы и было написано - государство, этот неуязвимый обманщик,
который растрачивает биллионы, но сажает за решетку каждого, кто недодал ему
пять марок, всегда найдет уловку, чтобы своего обязательства не выполнить.
Только два дня назад в газете было напечатано разъяснение, что банкноты с
красной печатью никакими привилегиями пользоваться не будут.
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Соломатина Татьяна
Андреев Николай
Круз Андрей
Корнев Павел