Чтение 21–й страницы книги ~Зуб мудрости~

Фима за родителями не побежал. А став ногами на кресло,
свесил через спинку к нам свою совиную голову и, захлебываясь
и булькая, раскрыл нам подлинную причину папиного конфуза.

Папа его укакался не от резкой смены высоты. И не
случайно. Его на таможне напоили слабительным. Чтоб проверить,
не проглотил ли он бриллиант, чтоб таким образом вывезти его
контрабандой за границу.

Фимин папа действительно проглотил в аэропорту бриллиант.
Из СССР ничего вывозить нельзя. Даже деньги. Даже если они
заработаны честным трудом. Фимин папа имел деньги. Не знаю,
каким трудом заработанные. На весь свой капитал он купил
большой бриллиант и перед таможенным осмотром незаметно сунул
его в рот и проглотил. Чтобы потом выкакать его уже по ту
сторону железного занавеса. В Вене.

Но то ли таможенники заметили, как он глотал, то ли
просто заподозрили что-то, но Фиминого папу заставили покакать
по эту сторону железного занавеса. В московском аэропорту. А
чтобы он не особо тужился, принудили проглотить большую дозу
слабительного. И его тут же пронесло. Не в унитаз, конечно. А
в бумажный пакет, который таможенники аккуратно подсунули ему
под зад.

Пакет унесли в другую комнату. А Фиминому папе сделалось
дурно. Не от слабительного. А от мысли, что они там сейчас
выгребают из пакета бриллиант, в который вложено все его
состояние.

Бриллианта в пакете не оказалось. Фимин папа был удивлен
не меньше таможенников. Но свое удивление скрыл. Иначе его бы
просветили рентгеновскими лучами. А так отпустили.

Бриллиант задержался в желудке. Пожалев Фиминых
родителей, которые в этот бриллиант вложили все свои надежды
на успешное устройство в Нью-Йорке, где они рассчитывали на
этот бриллиант купить небольшой бизнес.

- Загадочная история, - сказал Фима, когда папу
выпустили. - Еврейское счастье.

За что тут же схлопотал по затылку. Дважды. Сначала от
папы. Потом от мамы.

В самолете слабительное оказало свое действие второй раз.
И с такой внезапностью, что бежать в туалет уже не имело
смысла.

Когда Фимина мама привела папу в замытых штанах из хвоста
самолета, на нем лица не было. Ну, это понятно. Слабительное.
Но и на ней тоже не было лица.

Бриллиант снова не вышел.

Уже запахло катастрофой.

- А может быть, - высказал предположение умный сын, -
папа положил его не в рот, а мимо. Он же рассеянный.

За что тут же был награжден двумя затрещинами по черепу.
От мамочки и от папочки.

Стюардессы принесли баллончик и обрызгали воздух вокруг
нас ароматным облачком. Чтоб окончательно рассеять вонь. А
Фиминому папе по-змеиному прошептали:

- Стыдитесь.

Он не ответил. Потому что оглох. Прислушивался только к
своему желудку.

В венском аэропорту он бросился через кордон полицейских
в туалет. Бдительные австрийцы поставили охрану у дверей, пока
он там, запершись, ковырялся в своем дерьме.

Потом полицейские отпаивали его валерианкой. Или еще
чем-то. В общем, каким-то успокоительным лекарством.

Бриллианта не было.

- Загадочная история, - сказал мальчик Фима. И, конечно,
получил по голове. От мамы. Потому что папа лежал на скамье
без сознания. Его сфотографировали в таком виде. А через два
дня в австрийских газетах появился снимок человека,
распростертого на скамье, в окружении полицейских. Под снимком
было написано, что это эмигрант из СССР, потерявший сознание
от счастья, что он вступил в свободный мир. И стояла фамилия
Фиминого папы.

Написано было по-немецки, и нам это перевели в отеле, где
нас поселили. Рядом с Фиминой семьей. Поэтому я знаю эту
историю до конца.

Фимин папа слегка спятил. Он купил ночной горшок и не
выходил на улицу. Вместе с мамой они ковырялись каждый день в
дерьме.

Мальчик ходил со мной и с моей мамой по Вене и поражал
нас своими знаниями по истории Австрии. Он перечислял одного
за другим австрийских императоров, называл дворцы, построенные
ими. Потом взялся за композиторов. Сыпал названиями оперетт.

Фиминого папу просветили рентгеновскими лучами. За счет
еврейской организации "Джойнт". И снова ничего не обнаружили.

- А что, если папин желудок переварил бриллиант? -
высказал предположение Фима. - У него же повышенная
кислотность! Бриллиант растворился в желудочном соке
советского человека! Сенсация века!

Он тут же схлопотал по макушке. От мамы. Папа не
среагировал. Он был невменяем.

В тот же день его увезли в психиатрическую больницу.

А через две недели, когда мы уезжали в Рим, чтоб там
дожидаться виз в Америку, к нам пришел попрощаться Фима.

- Мы в Америку не едем. Соединенные Штаты не принимают
психически больных. Только Израиль принимает. Потому что
еврейское государство готово принять любого еврея. Даже
психического. Это самое гуманное государство в мире. Я рад,
что буду его гражданином.

Я обняла его и поцеловала в щеку.

У него появились слезы за стеклами круглых очков, и его
стриженая голова ощипанной совы грустно закачалась.

И тут же, с места в карьер, он стал рассказывать нам об
Израиле. будто он только что оттуда. Перечислял города. Даже
назвал имя жены премьер-министра Менахема Бегина - Элиза и имя
жены египетского президента Анвара Садата - Джихан.

Где ты теперь, мальчик Фима? С носом, полным аденоидов. И
со стриженой головой, набитой сведениями, нужными и ненужными.
В какой ты живешь Петах-Тикве, или Ришон-Леционе, или
Кирьят-Шмоне? Как тебе живется в этой маленькой и жаркой
стране, которая не отказывает во въезде даже сумасшедшим?

Нью-Йорк преет во влажной духоте. Ад! Так и хочется
посыпать весь город тальком. По субботам и воскресеньям все,
кто может и кто не может, ползут из каменного смрада к океану.
Там хоть ветерок продувает и можно опустить свое распаренное
тело в теплую, будто кипяченную, морскую воду пополам с мочой.
Ведь несколько миллионов человек одновременно мочатся в эту
воду.

Наше святое семейство тоже направляется на пляж. Нас -
пятеро. Мама и я. Мамин сожитель - любовник Б.С. Мой папа,
который хочет провести уикэнд в семье. И его гомосексуальный
друг-подружка Джо.

Мама разгуливает по пляжу среди этих трех мужчин, как
Мессалина. На ее обычно антично-строгом лице учительницы
пробивается нечто порочное, и взгляд у нее плотоядный. Как у
самки времен матриархата.

Б.С. лежит в песке, большой, волосатый, с синей морской
татуировкой на буграх мышц. Рядом с тщедушной парой
гомосексуалистов он лежит как усталый старый лев возле тощих
шакалов. Но при этом он с ними довольно мил. Болтает о всякой
всячине, в глазах - злая насмешка. Они это чувствуют и ежатся
под его тяжелым взглядом. Мама настороженно поглядывает,
опасается полового конфликта. Я - наслаждаюсь.

Вот оба гомика: мой папа и Джо, взявшись за руки,
запрыгали к воде, купаться. Я гляжу им вслед. Сзади они как
братья. Узкие спины, плоские зады, тонкие бедра. Держатся за
ручки, бедняжки. Чтоб их никакая сила не разорвала.

- Водой не разольешь, - хмыкает Б.С. - Любовь, мать их за
ногу.

- Я прошу тебя, - недовольно хмурит брови мама. - Это
тебя не касается. Каждый живет, как хочет. Здесь свободная
страна.

- Верно, - соглашается Б.С. - Наконец я понял, по каким
политическим мотивам твой муж стал в Москве диссидентом. Там
за такие проделки упекают за решетку на пять лет. Вот он и
поднял знамя священной борьбы за то, чтоб вырваться из оков
коммунистического пуританства и воссоединиться со своими
гомосексуальными братьями на вольном Западе! Худо будет СССР -
гомосексуалисты покидают корабль.

- Замолчи, - оглядываясь, шепчет мама.

А в воде плещутся, как дети, мой папочка и его подруга
Джо. Они держатся поближе к берегу: не умеют плавать.

Б.С. встает и вразвалку идет к воде. Тяжело разбегается
и, как бомба, плюхается в воду, закрыв брызгами папу и Джо,