и сотней слов. Но человек этот был самой определенной личностью в его
окружении - не исключая и девочки Алисы. Даже в трехлетнем возрасте
мальчик чувствовал, что между ними есть связь, не нуждающаяся в словах.
Он знал, что, когда он играет на площадке, этот человек следит за ним со
своего стула в дверях котельной, следит с глубоким и неослабным внимани-
ем. Будь ребенок постарше, он, может быть, подумал бы Он ненавидит меня
и боится. До того, что не может спустить с меня глаз А в тех же летах,
но со словарем побогаче - мог бы подумать Вот почему я отличаюсь от дру-
гих; потому что он все время за мной следит Он примирился с этим. И по-
тому не удивился, узнав, кто забрал его ночью из постели и понес вниз;
и, стоя перед дверью, в кромешной и холодной тьме, пока человек помогал
ему одеться, он мог бы подумать Он ненавидит меня настолько, что пытает-
ся предотвратить какое-то надвигающееся на меня событие.
путались в его маленьких вещах, но коекак их натягивали. "Ботинки, -
сказал человек все тем же неслышным шепотом. - На!" Мальчик сел на хо-
лодный пол, чтобы обуться. Теперь человек его не трогал, но ребенок слы-
шал, чувствовал, что и он наклонился, занят чем-то. "Тоже ботинки наде-
вает", - подумал он. Пошарив, человек опять дотронулся до него, поднял
на ноги. Шнурки у мальчика не были завязаны. Он еще этому не научился.
Он не сказал, что не завязал шнурки. Он вообще не проронил ни звука.
Только стоял - а потом его завернули в какую-то вещь, - по запаху он до-
гадался, что она принадлежит этому человеку, - и снова подняли. Дверь
открылась, разинулась. В нее хлынул свежий, холодный воздух, свет улич-
ных фонарей; он увидел фонари, голые фабричные стены, высокие бездымные
трубы на фоне звезд. Высвеченная улицей стальная ограда стояла как строй
изможденных солдат. Пока его несли через площадку, его свисающие ноги
качались в такт шагам мужчины, а незашнурованные ботинки похлопывали по
щиколоткам. Наконец они очутились у железных ворот и вышли за ограду.
бы, как хорошо этот человек рассчитал время. Но он ничего не замечал и
не удивлялся. Он просто стоял на перекрестке рядом с мужчиной, в расшну-
рованных ботинках, до пят закутанный в мужское пальто, с широко раскры-
тыми, круглыми глазами и спокойным, совсем не сонным лицом. Подъехал
трамвай, ряд окон, дребезжа, остановился и жужжал, пока они входили. В
вагоне было почти пусто - шел третий час ночи. Здесь мужчина заметил,
что ботинки не зашнурованы, и зашнуровал их, а ребенок наблюдал за этим,
сидя смирно, с вытянутыми ногами. Вокзал был далеко, а на трамвае ему
уже приходилось ездить, так что, когда они добрались до вокзала, мальчик
спал. Когда он проснулся, был день и они уже давно ехали на поезде. На
поезде ему ездить не приходилось, но никто бы об этом не догадался. Он
сидел смирно, как в трамвае, закутанный в мужское пальто, - весь, кроме
головы и торчащих вперед мог, - и рассматривал местность: холмы, де-
ревья, коров апрочее, - он никогда не видел, чтобы они плыли мимо окна.
Увидев, что он не спит, мужчина вынул еду, завернутую в газету. Хлеб с
ветчиной. "На", - сказал мужчина. Он взял и стал есть, глядя в окно.
третий день, когда пришли полицейские и забрали его и мужчину. Дом, где
они жили теперь, ничем не отличался от того, который они покинули ночью:
те же дети с разными именами, те же взрослые с разными запахами, - и так
же мало причин уезжать из нового дома, как - покидать старый. Но он не
удивился, когда они пришли и велели встать и одеться - не потрудившись
объяснить, почему и куда он опять должен ехать. Может быть, он понимал,
что едет обратно; может быть, с детской прозорливостью еще вначале понял
то, чего не понимал мужчина: что так не будет, не может продолжаться. И
снова он видел из поезда те же холмы, те же деревья, тех же коров - но с
другой стороны, в другом направления. Полицейский дал ему еду. Хлеб с
ветчиной; только вынул его не из газеты. Мальчик заметил это, но ничего
не сказал и, может быть, ничего не подумал.
накажут, хотя за какое именно преступление - узнать и не рассчитывал,
ибо давно усвоил, что если дети могут принимать взрослых как взрослых,
то взрослые детей не умеют воспринимать иначе, как тоже взрослых. Он уже
забыл историю с пастой. Теперь он избегал диетсестру так же, как месяц
назад старался попасться ей на глаза. Он был так занят этим, что давно
забыл причину - а вскоре забыл и путешествие, ибо ему не суждено было
знать, что между тем и другим есть связь. Путешествие он время от време-
ни вспоминал, но рассеянно, смутно. И бывало это только тогда, когда ему
случалось взглянуть на дверь котельной и вспомнить человека, который
прежде сидел там, наблюдая за ним, а теперь исчез совершенно и, по обы-
чаю всех покидавших дом, не оставил следов - даже плетеного стула на по-
роге. И куда он мог деться, ребенок тоже не интересовался, не задумывал-
ся.
дества. Две молодые женщиныдиетсестры среди них не было - отвели его в
ванную, вымыли, одели в чистый комбинезон, расчесали ему влажные волосы
и доставили его в кабинет начальницы. Там сидел мужчина, чужой. Он пос-
мотрел на мужчину и все понял - раньше, чем начальница успела раскрыть
рот. Может быть, память знала, знание начало вспоминать, а может быть,
заговорило желание, ибо к пяти годам нельзя накопить столько отчаяния,
чтобы родилась надежда. Может быть, он внезапно вспомнил путешествие в
поезде и еду, потому что даже память простиралась не намного дальше это-
го. "Джозеф, - сказала начальница, - хотел бы ты уехать и жить в деревне
с хорошими людьми?"
мыла и грубого полотенца лицом и ушами, и слушал чужого. Один раз он
посмотрел на него - и увидел плотного мужчину с густой коричневой боро-
дой и волосами, стриженными не то чтобы недавно, но коротко. И борода и
волосы были жесткие, буйные, без седины, словно растительности не косну-
лись сорок с лишним лет, прошедшиеся по лицу. Глаза были светлые, холод-
ные. Костюм - жесткий, строгий, черный. На колене лежала черная шляпа,
ее придерживала чистая широкая рука, сжавшая в кулаке мягкий фетр. Попе-
рек жилета тянулась тяжелая серебряная цепь от часов. Надежные черные
башмаки покоились на полу бок о бок; они были начищены до блеска. При
взгляде на него даже пятилетнему ребенку было понятно, что он не упот-
ребляет табаку и в других этого не потерпит. Но мальчик не смотрел на
него - из-за его глаз.
не нарочито суровый. Таким взглядом он мог бы изучать лошадь или подер-
жанный плуг - заранее зная, что найдет изъяны, заранее зная, что купит.
Говорил он обстоятельно, веско, с расстановкой - голосом человека, тре-
бующего, чтобы его выслушивали если и не со вниманием, то хотя бы молча.
"Значит, вы либо не можете, либо не хотите ничего больше сказать о его
родословной".
денистыми - по крайней мере, в, эту минуту. Ответила она сразу, как-то
чересчур сразу.
добрали здесь на ступеньках, в канун рождества - без двух недель пять
лет назад. Если для вас так важна родословная, вам вообще не стоит усы-
новлять ребенка.
слегка примирительный. Он ухитрялся извиняться, ни на йоту не отступив
от своих убеждений. - Надо бы мне, пожалуй, потолковать с мисс Аткинс
(так звали диетсестру), поскольку я лично с ней состоял в переписке.
не раньше, чем он успел договорить:
другом из наших детей, чем мисс Аткинс, потому что ее официальные обя-
занности ограничиваются здесь кухней и столовой. Просто вышло так, что в
данном случае она любезно согласилась служить секретарем в нашей пере-
писке с вами.
как детей не принуждаем уезжать против воли - если у них есть достаточно
серьезные причины. Это-вопрос, который стороны должны решать между со-
бой. Мы только советуем.
сомневаюсь, что малец у нас приживется. Он найдет себе хорошую семью в
лице меня и миссис Макихерн. Люди мы уже не молодые, живем тихо. Разно-
солов и праздности не найдет. И работы не больше, нежели ему на пользу.
Я не сомневаюсь, что, несмотря на его происхождение, он возрастет у нас
в страхе Божием и в отвращении к праздности и суете.
опротестован, а до сих пор не вспоминавший о векселе должник, закутанный
в чистую попону, маленький, бесформенный, неподвижный, сидел в коляске,
трясшейся в декабрьских сумерках по заледенелым ухабам. Ехали весь день.
В полдень мужчина накормил его, достав из-под сиденья картонку с дере-
венской едой, приготовленной три дня назад. Но заговорил он с мальчиком
только сейчас. Одетым в варежку кулаком, в котором был зажат кнут, он
показал вперед на единственный огонек, светившийся в сумраке, и произнес
одно-единственное слово. "Дом", - сказал он. Ребенок ничего не сказал.
Мужчина смотрел на него сверху. Он тоже закутался от холода: большой,
коренастый, бесформенный, чем-то похожий на булыжник, и не столько кру-
той, сколько безжалостный. "Я говорю, вон твой дом". Ребенок по-прежнему
не отвечал. Он никогда не видел своего дома, поэтому ему нечего было
сказать. А чтобы говорить, ничего при этом не сказав, он был еще слишком
мал. "Здесь ты найдешь кров и хлеб и заботу верующих людей, - сказал
мужчина. - И работу себе по силам, которая убережет тебя от дурного. Ибо
ты у меня скоро усвоишь, что два есть порока - леность и праздномыслие,
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Маркелов Олег
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Посняков Андрей