лучше. Тендалла, да, да. Тендалла.
через два дня двинулись в Бабати, а оттуда в Кондоа и через всю страну к
Хандени, на побережье.
местность. У меня создалось впечатление, что вся лучшая дичь в этих краях
уже перебита. Нам было известно, что здесь водятся куду и принц Уэльский
застрелил антилопу как раз близ этого лагеря, но в нынешнем сезоне здесь уже
побывали три охотничьи экспедиции, да и местные жители тоже охотятся -- они
якобы защищают свои посевы от бабуинов, но при встрече с африканцем,
вооруженным мушкетом, кажется странным, что он преследует бабуинов за десять
миль от своей шамбы, до самых холмов, где обитают куду. Я решительно стоял
за то, чтобы ехать дальше и попытать счастья в другом месте, около Хандени,
где никто из нас еще не бывал.
подлинной находкой. Куду то и дело пробегали через открытые поляны, а мы
сидели и ждали, пока появятся еще более крупные, и били их на выбор. К тому
же по соседству водились черные антилолы, и мы решили, что первый, кто убьет
самца куду, отправится за ними. Я торжествовал, Карл тоже приободрился в
этой новой, сказочной местности, где непуганые звери оказались такими
доверчивыми, что нам просто совестно было стрелять их.
снять лагерь и следовать за нами на двух грузовиках. Добравшись до Бабати,
мы остановились в маленькой гостинице над озером, где пополнили свой запас
консервов и выпили холодного пива. Затем мы повернули к югу. Дорога была
хорошая, ровная, она пролегала через лесистые холмы, над бескрайними
масайскими степями и дальше прямиком через плантации, где высохшие,
сморщенные старухи и старики гнули спины на маисовых полях; одна за другой
убегали назад пыльные мили, и наконец, миновав выжженную солнцем долину, где
ветер вздымал на нашем пути тучи песка, мы доехали до немецкого гарнизонного
городка Кандоа-Иранджи, где под деревьями белели красивые домики.
машину в тень и отправились на военное кладбище, намереваясь затем нанести
визит местным властям; но был час завтрака, и, не желая никого беспокоить,
мы обошли содержавшееся в образцовом порядке живописное кладбище, где
мертвецам не лучше и не хуже, чем во всяком другом месте, выпили пива в тени
дерева, -- здесь было так прохладно после нестерпимого солнечного жара, от
которого тяжестью наливались шея и плечи, -- а потом, отдохнув, сели в
машину и выехали на дорогу, чтобы вместе с грузовиками двинуться на восток,
к новым местам.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
древнейших стран. Мы ехали по уступам скал, узкой тропой, исхоженной
караванами и скотом, и бездорожье каменной осыпи подымалось между двумя
рядами деревьев, уходя в горы. Все здесь было удивительно похоже на Арагон,
и я только тогда поверил, что мы не в Испании, когда вместо вьючных мулов
нам повстречались туземцы, человек десять, -- все с непокрытыми головами,
босые, одежда их состояла из куска белой материи, собранной у плеча
наподобие тоги. Но вот мы разминулись с ними, и высокие деревья вдоль тропы,
извивающейся по скалистым выступам, -- это снова Испания, и будто я опять
еду верхом -- сзади лошадь и спереди лошадь, и мне страшно смотреть, как на
крупе у передней мерзостно копошится мошкара. Точно таких мошек мы находили
здесь на львах. В Испании, когда эта гадость заползала тебе за шиворот,
чтобы убить ее, приходилось снимать рубашку. Какая-нибудь одна-единственная
проникнет под воротник, поползет вниз по спине, потом переберется под мышку,
оттуда на живот, к пупку, под брючный пояс, и -- плоская, никак ее не
раздавишь -- ускользает от твоих пальцев с такой ловкостью и быстротой, что
с ней не сладишь, пока не разденешься догола.
что это за мука, я испытывал такой ужас, равного которому не припомню за всю
свою жизнь, если не считать дней, проведенных в больнице с переломом правой
руки -- открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута, бицепсы
пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаются и, наконец,
истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдруг подумал
однажды ночью; каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку и он
уходит подранком; и в ту ночь я испытал все это за него -- все, начиная с
удара пули и до самого конца, и, будучи в легком бреду, я подумал, что,
может, так воздается по заслугам всем охотникам. Потом, выздоровев, я решил:
если это и было возмездие, то я претерпел его и, по крайней мере, отныне
отдаю себе отчет в том, что делаю. Я поступал так, как поступили со мной.
Меня подстрелили, меня искалечили, и я ушел подранком. Я всегда ждал, что
меня что-нибудь убьет, не одно, так другое, и теперь, честное слово, уже не
сетовал на это. Но, так как отказываться от своего любимого занятия мне не
хотелось, я решил, что буду охотиться до тех пор, пока смогу убивать
наповал, а как только утеряю эту способность, тогда и охоте конец.
и, не давая себя больше вербовать, признаешь ответственность только перед
самим собой, на смену приятному, ударяющему в нос запаху товарищества к тебе
приходит нечто другое, ощутимое, лишь когда человек бывает один. Я еще не
могу дать этому точное определение, но такое чувство возникает после того,
как ты честно и хорошо написал о чем-нибудь и беспристрастно оцениваешь
написанное, а тем, кому платят за чтение и рецензии, не нравится твоя тема,
и они говорят, что все это высосано из пальца, и тем не менее ты
непоколебимо уверен в настоящей ценности своей работы; или когда ты занят
чем-нибудь, что обычно считается несерьезным, а ты все же знаешь, что это
так же важно и всегда было не менее важно, чем все общепринятое, и когда на
море ты один на один с ним и видишь, что Гольфстрим, с которым ты сжился,
который ты знаешь, и вновь познаешь, и всегда любишь, течет, как и тек он с
тех пор, когда еще не было человека, и омывает этот длинный, прекрасный и
злополучный остров с незапамятных времен, до того как Колумб увидел его
берега, и все, что ты можешь узнать о Гольфстриме и о том, что живет в его
глубинах, все это непреходяще и ценно, ибо поток его будет течь и после
того, как все индейцы, все испанцы, англичане, американцы, и все кубинцы, и
все формы правления, богатство, нищета, муки, жертвы, продажность,
жестокость -- все уплывет, исчезнет, как груз баржи, на которой вывозят
отбросы в море -- дурно пахнущие, всех цветов радуги вперемешку с белым --
и, кренясь набок, она вываливает это в голубую воду, и на глубину в двадцать
-- двадцать пять футов вода становится бледно-зеленой, и все тонущее идет ко
дну, а на поверхность всплывают пальмовые ветви, бутылки, пробки,
перегоревшие электрические лампочки, изредка презерватив, набрякший корсет,
листки из ученической тетрадки, собака со вздутым брюхом, дохлая крыса,
полуразложившаяся кошка; и тряпичники, не уступающие историкам в
заинтересованности, проницательности и точности, кружат вокруг на лодках,
вылавливая добычу длинными шестами. У них своя точка зрения. И когда в
Гаване дела идут хорошо, Гольфстрим, в котором и не различишь течения,
принимает пять порций такого груза ежедневно, а миль на десять дальше вдоль
побережья вода в нем такая же прозрачная, голубая и спокойная, как и до
встречи с буксиром, волочащим баржу; и пальмовые ветви наших побед,
перегоревшие лампочки наших открытий и использованные презервативы наших
пылких любовей плывут, такие маленькие, ничтожные, на волне единственно
непреходящего -- потока Гольфстрима.
как "Арагон" остался позади и машина спустилась к песчаной реке шириной в
полмили, окаймленной зеленью деревьев. По золотистому песку были разбросаны
лесные островки; вода в этой реке текла под песком, животные приходили на
водопой по ночам и выкапывали острыми копытами лунки, которые быстро
наполнялись водой. Когда мы перебрались через эту реку, день уже клонился к
вечеру; навстречу нам то и дело попадались люди, которые покидали голодный
край, лежавший впереди, а по сторонам мелькали теперь невысокие деревья да
частый кустарник. Но вот, одолев крутой подъем, мы очутились среди голубых
холмов, древних, выветрелых холмов, где росли деревья, похожие на буки, а по
склонам кучками лепились хижины, тянуло дымом, пастухи гнали домой коров,
овец и коз, мелькали возделанные участки, и я сказал жене:
Друпи, напоминает Наварру.
родников.
заметил Старик.
мы все-таки остановимся?
здешние женщины ходили по воду, и мы с Карлом, бросив жребий, кому где
охотиться, ушли бродить в сумерках вокруг двух ближних холмов, через дорогу
от лагеря, над туземной деревушкой.
шагу.
целого дня езды в машине, к вечеру возвратился в лагерь, где никто еще не
спал. Моя жена и Старик в пижамах стояли у костра, а Карл все еще пропадал
где-то.
Никитин Юрий
Махров Алексей
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Курылев Олег
Сертаков Виталий