Чтение 21–й страницы книги ~Праздник, который всегда с собой~

Дождь захватил нас примерно через час к северу от Лиона.

В тот день мы раз десять останавливались из-за дождя. Это были
внезапные ливни, иногда довольно затяжные. Если бы у нас были плащи, то
ехать под этим весенним дождем было бы даже приятно. Но теперь нам
приходилось прятаться под деревьями или останавливаться у придорожных кафе.
У нас была с собой великолепная еда из лионского отеля, отличный жареный
цыпленок с трюфелями, великолепный хлеб и белое макон-ское вино. И Скотт с
большим удовольствием пил его при каждой остановке. В Маконе я купил еще
четыре бутылки прекрасного вина и откупоривал их по мере надобности.

Пожалуй, Скотт впервые пил вино прямо из горлышка, а потому испытывал
радостное возбуждение, как человек, когда знакомится с жизнью притонов, или
как девушка, которая впервые решилась искупаться без купального костюма. Но
вскоре после полудня он стал беспокоиться о своем здоровье. Он рассказал мне
о двух людях, которые недавно умерли от воспаления легких. Оба они умерли в
Италии, и он был глубоко потрясен этим.

Я сказал ему, что воспаление легких -- это просто старинное название
пневмонии, а он ответил, что я ничего в этом не смыслю и совершенно не прав.
Воспаление легких -- это сугубо европейская болезнь, и я не могу
ничего о ней знать, даже если читал медицинские книги своего отца, поскольку
в них рассматривались только чисто американские болезни. Я сказал, что мой
отец учился и в Европе. Но Скотт заявил, что воспаление легких появилось в
Европе только недавно и мой отец не мог ничего о нем знать. Он, кроме
того, заявил, что в разных частях Америки болезни бывают разные и если бы
мой отец практиковал в Нью-Йорке, а не на Среднем Западе, то он бы знал
совершенно другую гамму болез-ней. Он так и сказал: "гамму".

Я сказал, что в одном он прав: в одной части Соединенных Штатов
встречаются болезни, которые отсутствуют в другой, и привел в пример
относительно высокую заболеваемость проказой в Новом Орлеане и низкую -- в
Чикаго. Но я сказал, что врачи имеют обыкновение обмениваться знаниями и
информацией, и теперь, когда он заговорил об этом, я вспоминаю, что читал в
"Журнале американской медицинской ассоциации" авторитетную статью о
воспалении легких в Европе, где история этой болезни прослеживалась до дней
самого Гиппократа. Это на время заставило его умолкнуть, и я уговорил его
выпить еще макона, утверждая, что хорошее белое вино с низким содержанием
алкоголя -- апробированное средство против этой болезни.

После этого Скотт немного повеселел, но скоро снова впал в уныние и
спросил, успеем ли мы добраться до большого города, прежде чем у него
начнется жар и бред, которые, как я ему уже сказал, являются симптомами
настоящего европейского воспаления легких. Тогда я рассказал ему содержание
статьи о той же болезни во французском журнале, которую прочел, пока ждал в
американском госпитале в Нейи очереди на ингаляцию. Слово "ингаляция"
несколько успокоило Скотта. Но он опять спросил, когда мы доберемся до
города. Я сказал, что если мы поедем без остановок, то будем там минут через
двадцать пять, словом, в пределах часа.

Потом Скотт спросил меня, боюсь ли я умереть, и я сказал, что иногда
боюсь, а иногда не очень.

К этому времени начался сильный дождь, и мы укрылись в ближайшей
деревне в кафе. Я не помню всех подробностей этого вечера, но когда мы
наконец попали в гостиниц,-- кажется, это было з Шалоне-на-Соне,-- было так
поздно, что все аптеки уже закрылись. Как только мы добрались до гостиницы,
Скотт разделся и лег в постель. Он не возражает умереть от воспаления
легких, сказал он. Единственное, что его тревожит,-- это кто позаботится о
Зельде и маленькой Скотти. Я не очень представлял себе, как сумею заботиться
о них, поскольку мне приходилось заботиться о моей жене Хэдли и маленьком
Бамби и этого было вполне достаточно, однако я сказал, что сделаю все, что в
моих силах, и Скотт поблагодарил меня. Я должен следить за тем, чтобы Зельда
не пила и чтобы у Скотти была английская гувернантка.

Мы отдали просушить нашу одежду и были теперь в пижамах. Скотт лежал з
постели, чтобы набраться сил для единоборства с болезнью. Я пощупал его
пульс -- семьдесят два в минуту, и потрогал лоб -- холодный. Я выслушал его
и велел ему дышать поглубже, но ничего необычного не услышал.

-- Знаете, Скотт,-- сказал я.-- У вас все в порядке. Но чтобы не
простудиться, полежите немного, а я закажу лимонного сока и виски, и вы еще
примете аспирин, и будете чувствовать себя прекрасно, и даже обойдетесь без
насморка.

-- Все это бабкины средства,-- сказал Скотт.

-- У вас нет никакой температуры. А воспаление легких, черт подери, без
температуры не бывает.

-- Не ругайтесь,-- сказал Скотт.-- Откуда вы знаете, что у меня нет
температуры?

-- Пульс у вас нормальный и лоб на ощупь холодный.

-- На ощупь,-- сказал Скотт с горечью.-- Если вы мне настоящий друг,
достаньте термометр.

-- Но ведь я в пижаме.

-- Тогда пошлите за ним.

Я позвонил коридорному. Он не пришел, и я позвонил снова, а потом
вышел, чтобы разыскать его. Скотт лежал, закрыв глаза, и дышал медленно и
размеренно,-- восковая кожа и правильные черты лица делали его похожим на
маленького мертвого крестоносца. Мне начинала надоедать эта литературная
жизнь -- если это была литературная жизнь,-- и мне не хватало ощущения
проделанной работы, и на меня уже напала смертная тоска, которая
наваливается в конце каждого напрасно прожитого дня. Мне очень надоел Скотт
и вся эта глупая комедия, но я разыскал коридорного, и дал ему денег на
термометр и аспирин, и заказал два citron pressйs (3) и два двойных виски. Я
хотел заказать бутылку виски, но виски продавали только в розлив.

Когда я вернулся в номер. Скотт все еще лежал, как изваяние на
собственном надгробии,-- глаза его были закрыты, и он дышал с невозмутимым
достоинством.

Услышав, что я вошел в номер, он спросил:

-- Вы достали термометр?

Я подошел и положил руку ему на лоб. Ото лба не веяло могильным
холодом. Но он был прохладным и сухим.

-- Нет,-- сказал я.

-- Я думал, что вы его принесете.

-- Я послал за ним.

-- Это не одно и то же.

-- Да. Совсем, не так ли?

На Скотта нельзя было сердиться, как нельзя сердиться на сумасшедшего,
и я начинал сердиться на себя за то, что ввязался в эту глупую историю.
Впрочем, я понимал, почему он ведет себя так. В те дни большинство пьяниц
умирало от пневмонии -- болезни, которая сейчас почти безопасна. Но считать
Скотта пьяницей было трудно, поскольку на него действовали даже ничтожные
дозы алкоголя.

В Европе в те дни мы считали вино столь же полезным и естественным, как
еду, а кроме того, оно давало ощущение счастья, благополучия и радости. Вино
пили не из снобизма и не ради позы, и это не было культом: пить было так же
естественно, как есть, а мне -- так же необходимо, и я не стал бы обедать
без вина, сидра или пива. Мне нравились все вина, кроме сладких, сладковатых
или слишком терпких, и мне даже в голову не пришло, что те несколько бутылок
очень легкого, сухого белого ма кона, которые мы распили, могли вызвать в
Скотте химические изменения, превратившие его в дурака. Правда, утром мы
пили виски с минеральной водой, но я тогда еще ничего не знал об алкоголиках
и не мог себе представить, что рюмка виски может так сильно подействовать на
человека, едущего в открытой машине под дождем. Алкоголь должен был бы очень
скоро выветриться.

Ожидая коридорного, я сидел и читал газету, допивая бутылку макона,
которую мы откупорили на последней остановке. Во Франции всегда найдется в
газете какое-нибудь потрясающее преступление, за распутыванием которого
молено следить изо дня в день. Эти отчеты читаются, как романы, но, чтобы
получить удовольствие, необходимо знать содержание предыдущих глав,
пъ-скольку французские газеты, в отличие от американских, не печатают
краткого изложения предшествующих событий; впрочем, и американские романы с
продолжением читать не интересно, если не знать, о чем говорилось в самой
важной первой главе. Когда путешествуешь по Франции, газеты во многом
утрачивают свою прелесть, поскольку прерывается последовательное изложение
всяческих crimes, affaires или scandales (4) и пропадает то удовольствие,
которое получаешь, когда читаешь о них в кафе. Я предпочел бы сейчас
оказаться в кафе, где мог бы читать утренние выпуски парижских газет, и
смотреть на прохожих, и пить перед ужином что-нибудь посолиднее макона. Но у
меня на руках был Скотт, и я довольствовался тем, что есть.

Тут явился коридорный с двумя стаканами лимонного сока со льдом, виски
и бутылкой минеральной воды "перье" и сказал мне, что аптека уже закрылась и
он не смог купить термометр. Но аспирин он у кого-то одолжил. Я спросил, не
может ли он одолжить и термометр. Скотт открыл глаза и бросил на коридорного
злобный ирландский взгляд.

-- Вы объяснили ему, насколько это серьезно?

-- Мне кажется, он понимает.

-- Пожалуйста, постарайтесь ему втолковать.

Я постарался, и коридорный сказал:

-- Попробую что-нибудь сделать.

-- Достаточно ли вы дали ему на чай? Они работают только за чаевые.

-- Я этого не знал,-- сказал я.-- Я думал, что гостиница тоже им
платит.

-- Я хотел сказать, что они ничего для вас не сделают без приличных
чаевых. Почти все они отъявленные мерзавцы.

Я вспомнил Ивена Шипмена и официанта из "Клозе-ри-де-Лила", которого
заставили сбрить усы, когда в "Клозери" открыли американский бар, и подумал
о том, как. Ивен работал у него в саду в Монруже задолго до того, как я
познакомился со Скоттом, и как мы все давно и хорошо дружили в "Лила", и
какие там произошли перемены, и что они означали для всех нас. Я хотел "бы