Чтение 21–й страницы книги ~Время Оно~

кстати, годится не всякое - должны бить в нем горячие ключи с вонючим
запахом. Таких болот в Многоборье не водится.

В жидкую сталь непростого меча полагается сыпать толченые самоцветы и
смарагды, чтобы стала она гибкой и крепкой. У Окула же с Жихарем денег на
самоцветы сроду не водилось. Правда, скопил кое-что кузнец, но не в
достаточном количестве.

Перед тем как приступить к изготовлению такого меча, кузнец обязан полгода
вкушать только травяную пищу, не прикасаться ни к чарке, ни к женщине, ни к
собаке. Такое тоже не всякий выдержит. А уж сколько заклинаний придется
припомнить и напеть под стук молота, да не просто напеть, а в надлежащем
порядке!

Не меньше хлопот и с закалкой. Старые книги велят закаливать красный еще от
жару меч в теле молодого раба; многоборцы рабов не держали, батрак же не
годился. Если бы годился, то в книгах так бы прямо и писали: "в теле
молодого батрака". А за убитого батрака можно запросто принять лютую казнь
либо заплатить не менее лютую виру, после чего останешься и без кузницы, и
без штанов.

Можно, правда, погрузить раскаленный клинок и в серого козла, но и тут
незадача - козел-то быть должен не менее десяти лет от роду, взлелеянный
старушкой, живущей на отшибе, и откормленный семью видами особых трав, и,
что немаловажно, ни разу не вспрыгнувший на козу. Да где же старушке
углядеть-то за козлом!

Конечно, если бы Окул Вязовый Лоб задался целью создать чародейный меч, он
бы его в конце концов да отковал. Только к тому времени сам Жихарь успел бы
сделаться пожилым, семейным и зажиточным мужиком, которому такой меч вроде
бы уже и ни к чему.

Быстро сковать надлежащий клинок могут только горные карлы, но их сперва
нужно найти, приучить к себе, уговорить, уболтать, да и плату карлы
потребуют такую, что не захочешь связываться. Если же не платить вовсе,
обмануть искусных малышей, лезвие сделается проклятым и при первом же
удобном случае поразит самого хозяина.

Поэтому настоящие богатыри, как правило, свои знаменитые мечи кузнецам не
заказывают, а либо получают в наследство, либо берут с боя (что бывает
крайне редко), либо в награду за доброе дело (но тут уж как повезет), либо
меч сам дается им в руки, поскольку так уж суждено, в древних курганах или
каменных подземных гробницах. При этом бывший владелец оружия имеет
скверную привычку оживать и душить похитителя.

Оттого и мало на свете героев, обладающих чудесными мечами. С простой
железкой все понятно - вот это она еще худо-бедно перерубит, а вот на этом
сама обломится. С наговорным же мечом никогда наперед не знаешь, чего
ожидать. То он сам влетит тебе в руку и потащит наносить роковой удар
лучшему другу. То он начинает в ножнах нагреваться, и остудить его можно
лишь чужой кровью, а ведь не век же ходить среди врагов, будет и с
товарищами в застолье посидеть. То вдруг так привяжется к человеку, что
станет как бы частицей самого владельца, и тогда малейшая щербинка
отзовется тут же зубной болью, пятнышко ржавчины откликнется лишаем на
лице, а когда клинок вдруг да переломится, тут хозяину и славу поют.
Посмертную, разумеется. Тоже неплохо, но живому как-то приятнее.

Старый варяг Нурдаль Кожаный Мешок, Жихарев боевой учитель, сказывал как-то
сагу про славного берсерка Хренли Щитоеда. Тот, нажравшись мухоморов, рубил
всех подряд, направо и налево, и друзей, и недругов, а когда рубить было
некого, со злости грыз собственный щит, причем ломались не зубы берсерка, а
стальные пластины на дубовой основе.

Вот этому Щитоеду как раз и посчастливилось попасть к горным карлам. Они
его раненного подобрали и выходили. Он воспользовался случаем и заказал
себе оружие: такой клинок, чтобы всё, хотя бы и каменные валуны, рассекал
на две половинки. Его так и назвали - меч Пополам.

Плату маленькие мастера запросили небольшую, и даже не плату, а работу
попросили исполнить - запрудить ручей, чтобы поставить там водяную
мельницу, а уж мельница бы сама под землей качала воздух в кузнечные мехи.

Хренли Щитоед горазд был только ломать все и портить, поэтому созидательный
труд у него не задался. Бревна обтесать как следует не умел, не то что
собрать мельничное колесо со спицами и лопастями! Попробовать он
попробовал, но от неудач только пуще разозлился, достал где-то мухомор,
пустил, по обычаю берсерков, пену изо рта, отобрал у своих благодетелей
чудесный клинок силой, немало их при этом перетоптав своими погаными
ножищами.

Скалы над ним они успели сомкнуть, но с новым мечом Щитоеду все было
нипочем. Он пробился к свету, выскочил из-под земли и пошел по ней,
напополам рубя все, что ни попадется. Страшная слава далеко обгоняла его,
приводя в трепет города и царства. Поэтому в свою родную дружину он не
вернулся - да не больно об этом жалели ярл и дружина.

В конце концов дошел он и до могучего южного государства у теплого моря.
Рассек мечом Пополамом городские ворота, явился пред царевы очи и
потребовал себе и державу, и царевну, я все, что богатырю полагается. Царь
было пытался откупиться от него половиной страны, но Щитоед рассмеялся и
заявил, что это меч у него Пополам, а сам он, Щитоед Хренли, желает владеть
единым целым.

Тогда царь, вздыхая, объяснил варягу, что держава-то, как бы сказать,
порченая. Обычное дело: повадился зорить здешние земли крылатый змей, а в
качестве отступного требует каждый год по девице. Всех уже в основном
приел, одна царская дочь осталась...

Берсерк велел показать логовище змея, нарвать себе свежих мухоморов,
подкрепился и отправился на легкий подвиг.

Змей был большой - и как ему одной девицы на целый год хватало? Щитоед не
стал заводить долгих разговоров, не задирал и не дразнил чудовище, а с ходу
достал из-за спины меч Пополам и нанес неотразимый удар.

Но змей, противу ожидания, не развалился на две половинки и не окатил героя
потоком своей зеленой крови. Просто вместо одного огромного змея стало два
- поменьше. Они бросились на берсерка, но он успел махнуть мечом на две
стороны.

Четыре змея принялись за него с четырех сторон. Щитоед рычал, исходил
пеной, рубил, как ветряная мельница. Но змеев становилось все больше и
больше. Хоть каждьй уже был не крупнее собаки, потом курицы, потом
котенка... Силы в конце концов оставили бешеного варяга, он повалился на
колени, облепленный тучей трехголовых бабочек с кожаными крыльями. Тут они
уж попировали!

А потом стая бабочек вылетела из пещеры на вольный воздух и устремилась к
стольному городу. Но, на беду змея умноженного, поднялся над морем вихрь,
подхватил кровожадных малюток и унес далеко-далеко. То ли они потом все
утопли, то ли поселились в диких, непроходимых лесах - это уже никому не
интересно было.

Обглоданного богатыря похоронили честь по чести, и даже кумир над ним
воздвигли. Так что славу ему меч все-таки принес, как и сулили горные
мастера...

"Хоть и гад, и клятвопреступник, а жалко", - подумал Жихарь. Впрочем, не
уважали в Многоборье варяжскую мухоморную смелость.

Как и в прошлый раз, богатырь поднимался вверх по ручью, чтобы достичь в
конце концов той колдовской деревни, где он боролся с Гогой и Магогой, а
побратим Яр-Тур, по его словам, переночевал вполне мирно и даже с красной
девицей. Как и в прошлый раз, было жарко. Тем более что сзади не шел в
поводу конь Ржавый и все подорожные припасы пришлось нести на себе в
заплечном мешке.

Пусть и разорили злодеи Беломорово хозяйство, старик сумел, как уж мог,
снарядить своего посланца. За ночь, пока Жихарь впитывал во сне необходимую
премудрость, лесные пауки по приказу волхва сплели нечто вроде кольчуги.
Она, конечно, не могла защитить от меча и стрелы, но и не рвалась о ветки,
пропускала воздух, отчего на упале в ней было не жарко.

Заштопанные умелой русалкой штаны богатырь заправил в мягкие сапоги-ичиги.
Они ступали по тропе бесшумно и позволяли незаметно подкрасться к самому
чуткому сторожу - если, конечно, сторожем был обыкновенный человек.

Жихарь думал о княжне Карине, о вожделенном мече, который должен был вскоре
обрести, да и третья дума прибавилась, хотя в мозгах всего две половинки.

Среди ночи старый волхв разбудил его, усадил посреди избы на пол, достал
тряпицу, в которую замотаны были некие пластинки с узорами на одной стороне
и яркими рисунками на другой. Беломор разложил их, все двадцать две,
узорами вверх и предложил богатырю, не думая и даже не особенно просыпаясь,
выбрать три.

Жихарь и выбрал. Беломор перевернул пластинки.

На одной намалеван был скоморох в пестром платье. На другой изображался
бедолага, подвешенный за одну ногу к висельной веревке. На третьей рушилась
вниз могучая каменная башня, пораженная ударом молнии.

Богатырь ничего не понял, а старик, довольно урча, собрал картинки и снова
спрятал сверток. После чего велел улечься на прежнее место и крепко спать.

"Выходит, что я шут гороховый и висельник презренный, - думал Жихарь, то и
дело вытирая пот со лба. - Ничего, зато башня должна обрушиться..."

Распадок наконец прекратился, вот показался и знакомый мосточек - вернее,
то, что от него осталось. Поэтому пришлось тут перейти ручей вброд,
нахваливая хорошо смазанные салом сапоги. Ноги чуть тронуло холодом, но ни
капли воды не попало внутрь. А если бы ичиги промокли и высохли на ноге, то
не обошлось бы без мозолей.

"Все-таки с деревней нечисто, - решил богатырь. - Иначе бы они давно все
тут наладили". А вот и батюшка Пропп - тот самый, которому Жихарь в прошлый
раз дерзко бросил "Обойдесся!" и которого оставил без полагающейся жертвы,
отчего и сам едва не стал жертвой людоедских братцев.

Дважды пренебречь обычаем мог лишь полный дурак. Поэтому богатырь
остановился, отвесил кумиру глубокий, поклон, снял со спины мешок,
подкрепился, приговаривая "Хлеб сам себя несет", напился из ручья,
сполоснул лицо (рыжая щетина уже кололась, бороде тоже хотелось посмотреть