доходила до всеобщего рева "аой!", певец негромко свистал.
людьми, не хуже и не лучше остальных. Гобелен, правда, со стены сняли,
теперь он вместо постели для Деревянного Тоддина, но что с Тоддина взять,
если он и вправду деревянный? Гадальными картами играют в подкидного
дурака. Но ведь и это еще не повод резать их сонными.
успел отвести глаз.
помог повару.
к пленнику накормить его.
лестницы.
широкой груди.
придурок?
девяти "попугаев" десятью "обезьянами". Норг принялся пересчитывать
"обезьян", тыча в карты толстым пальцем и чертыхаясь.
сказал:
Норга, он тебе подберет поприличнее.
продолжал:
Большие темные глаза блуждали, мозолистая ладонь растерянно ерошила кудри.
Батюшка-Барин постоял так с секунду, а потом плюнул себе под ноги и
сердито уселся на скамью.
плевок ногой, отчего на полу образовалось грязное пятно.
развел руками и попросил: - Братцы, дайте выпить.
плечи. - Он с тобой откровенничал! Я с тебя шкуру сдеру! Что он сказал
тебе? Это ты выпустил его? Ты?
подходя к капитану. Встав у него за спиной, Норг деликатно постучал Бьярни
пальцем между лопаток. Бьярни дернул головой.
виде дракона, бьющего хвостом. - Ключ-то был у меня. И замки на цепях
запирал тоже я.
шпага.
говорил тебе уже, что в этой башне нечисто.
рот.
сейчас Бьярни зашипит от злости.
презрения в голосе. - Ты, вероятно, полагаешь, что если периодически
впадать в истерику, то, в конце концов, станешь берсерком.
сдаваясь.
ударил Синяку по лицу, отшвырнул его и вышел.
побрел вниз по лестнице.
магистратуры, где ночью произошла стычка. Тела убитых, оставшиеся после
прошлой ночи, еще не успели убрать. Зимой светало поздно, а гарнизонные
солдаты любили отдохнуть.
снесенные взрывом двери, пятна крови. Часовых убили ножом в спину. После
кто-то специально возвращался, чтобы выколоть им глаза. Завоевателей
погибло пять человек. Убитых ахенцев было гораздо больше.
перевернул окоченевший труп на спину. Это был кузнец Аст. В черной бороде
сосульками смерзлась кровь и сверкали оскаленные зубы.
осторожно снял с него сапоги. Когда выпал снег, Норг принес ему откуда-то
ботинки, но они были тесноваты. Синяка присел на провалившейся ступеньке и
стал переобуваться. Сапог был твердый, как камень. Синяка постучал
голенищем о стену, чтобы немного размять его.
скрежеща по снегу деревянными ободами, из-за поворота вынырнула телега, в
которую была запряжена терпеливая мохноногая лошадка. На телеге боком
восседал Хилле Батюшка-Барин. Свесив ноги, он понукал животное, которое и
без него неплохо знало, что ему делать и куда идти. Поверх мешковины,
сваленной на телеге в кучу, с невозмутимым видом сидел Тоддин. Он
придерживал кирку и лопату, чтобы не упали.
предстояло долбить мерзлую землю и он обрадовался возможности подкрепить
себя беседой, прежде чем приступить к этому занятию. - А мне вчера здесь
досталось, - продолжал Хилле, которого ничуть не смущала картина побоища,
открывшаяся перед ним в ярком свете. - Ох, и врезали они нам! Смотри!
тряпицу, дабы продемонстрировать синюю треугольную дырку на ладони.
доставил последнему немалое удовольствие. Затем Хилле снова намотал на
руку тряпицу и затянул узелок зубами.
стоит в одном сапоге. Он натянул второй и побрел собирать трупы. Они были
тяжелые и жесткие, как бревна. Синяка с Хилле перетащили их к телеге.
Тоддин молча заворачивал тела Завоевателей в мешковину.
успел опередить Батюшку. Погрузив на телегу последний труп, он хлопнул
Хилле по плечу.
заскочил на телегу и подхватил вожжи.
намотав портянки получше, а потом встал и медленно поплелся прочь из
города - в сторону болот.
небо над ним тоже было плоское. Сухой камыш и желтая осока, торчащие из
снега, гнулись на ветру. И посреди этого бесцветного мира хмурым упрямцем
высился Кочующий Замок. Ни снег, ни иней не тронули его гладких стен. Все
так же зловеще вырисовывался на фоне серого неба острый хищный конус.
невнятно звенело эхо, а потом, неожиданно близко, загремели подъемные
решетки. Синяка стал смотреть. Но слуг с факелами не было. Решетка
поднялась, скрипнули ворота - и на снег, кряхтя и охая, выбралась древняя
бабка с клюкой. Была она в потертой мутоновой шубейке, из-под которой
веселым сатином глядела юбка, в поношенных ботиках, в зеленом шерстяном
платке, траченном молью. Синяка, никак такого не ожидавший, нахмурился.