Чтение 21–й страницы книги ~След Золотого Оленя~

- Точно, Андрей Осипович. Но что-то вы хитрите. Не для того же вы
позвонили, чтобы подбодрить меня шутками. Есть какие-то новости? Не
томите...

- Кое-что есть, - ответил Клименко, и по голосу его я сразу представил,
как он хитро и довольно улыбается. - Разыскал я тут еще других бывших
партизан и подпольщиков. И припомнили они, будто Ставинский мечтал все
перебраться из Керчи в другие места и после победы гитлеровцев гам
обосноваться. Вам не кажется это любопытным?

- Кажется, Андрей Осипович, конечно, кажется, - закричал я. - А куда
именно он рвался?

- Удалось выяснить и это. Манили его места между Днепропетровском и
Кременчугом... Что вы молчите? Или эта версия сомнительна?

- Сомнительна, Андрей Осипович. Это самая окраина Скифии. Никогда там
таких богатых погребений не находили.

- Ну, извините меня, это не довод. Не находили, теперь нашли.

- Мне бы ваш оптимизм. А у вас достоверные сведения?

- Никому из партизан Ставинский, конечно, о своих мечтах и планах не
рассказывал. Но есть тут одна замечательная женщина, Рейнвальд Эльза
Генриховна, немка по национальности. Она была подпольщицей, устроилась
служить при штабе одной фашистской части. Немцы ей доверяли и, поскольку
она глухая, не боялись вести при ней весьма откровенные разговоры. Так вот
она уверяет, что несколько раз слышала, как Ставинский рассказывал о своих
планах перебраться под Днепропетровск. Называл его еще по-старому,
Екатеринославом. Рассказывал, будто служил там еще у деникинцев и очень те
места нахваливал.

- Позвольте, Андрей Осипович, но как же эта подпольщица все это
слышала, если она глухая? - изумился я. - Она что - притворялась глухой?

В трубке снова прожурчал лукавый смешок.

- Да нет, она в самом деле глухая. Немцы ее проверяли. Только они не
знали, чти она много лет преподавала немецкий язык в школе для глухонемых,
где прекрасно научилась все понимать по губам. Так что их разговоры Эльза
Генриховна улавливала гораздо лучше, чем мы бы с вами услышали, лишь бы
она видела беседующих. Она большую пользу подпольщикам принесла.
Замечательная женщина, награждена орденом боевого Красного Знамени. Да вы
приезжайте в Керчь, сами с ней познакомитесь, расспросите обо всем, что
вас интересует. А то я не знаю, какие подробности вам нужны... Надо, чтобы
вы сами побеседовали с ней и с другими партизанами. Можете выбраться хотя
бы на денек, Всеволод Николаевич?

- Надо бы сначала отвезти ребят в Киев. Пожалуй, недели через три смогу
выбраться к вам.

- Боюсь, как бы вы не опоздали. Ей ведь девяностый год пошел, Эльзе
Генриховне. И очень слаба она стала последнее время. Врачи говорят, может
в любой день с ней беда случиться. Тогда вы уже ничего у нее спросить не
сможете. Поэтому я и решил вам позвонить. Неужели ваши ребята там без вас
не справятся? Оставьте отряд на своего заместителя и махните сюда! Ведь не
больше двух-трех дней у вас займет с дорогой.

- Я подумаю, Андрей Осипович, - нерешительно сказал я.

- Только не очень долго думайте. Буду все же ждать.

Всю обратную дорогу до лагеря я обдумывал предложение Клименко.
Выбраться на два-три дня я, пожалуй, сумею. Раскопки закончены. Савосин
тут справится и со свертыванием лагеря и с погрузкой на поезд не хуже
меня. А предлог для поездки у меня есть: показать коллегам загадочный
конус. Превосходные есть специалисты в Керчи.

Приехав в лагерь, я уже твердо решил: завтра же пораньше выехать в
Запорожье и лететь оттуда в Керчь.

Савосин меня поддержал:

- Конечно, лети. Лагерь мы сами свернем и до Киева доберемся, не
заблудимся.

3

И вот мы уже поднимаемся по ступенькам лестницы, у начала которой
сохранилась на каменной стене полустершаяся надпись: "Эта лестница
сооружена в 1866 году иждивением керченского первой гильдии купеческого
сына Василия Константинова". Она всегда умиляла меня, как одна из
неповторимых примет славной древней Керчи.

Нас трое - Клименко, я и Денис Прокопьевич Логунов, с которым я
познакомился вчера в саду гостеприимного домика бывшего следователя, на
склоне горы Митридат.

Бывший "счастливчик" оказался совсем не таким, каким я его представлял
со слов Андрея Осиповича: высоченный, плечистый седой старик с черными
лихими усами, в темно-синем строгом костюме, украшенном орденскими
планками. Он сидел чинно, подтянуто, положив на колени большие руки с
натруженными ладонями и сутулясь, как обычно слишком рослые люди. Этот
плечистый человек с мужественным, и, как принято говорить, "открытым"
лицом и благородной сединой, своей монументальностью напоминал памятник
Герою Труда.

Перехватив мой недоверчивый взгляд, Логунов засмеялся:

- Вы не смотрите, какой я теперь! Это уж потом пошел в рост, как
взрослый стал. А хлопцем совсем тощий и жилистый был, прямо щепка. В любую
щель пролезу или в форточку. А силенка была, хоть и лядащий на вид. Потому
меня и брали, когда приходилось курган вскрывать. Колодец рыли узкий, так
что обычно Ставинский нарочно самых худеньких хлопчиков нанимал. И платить
им можно было поменьше, не пожалуются. Матерый волк был.

- А я ведь могу вам показать в натуре, как он выглядел, - неожиданно
сказал Андрей Осипович. - Я тоже зря времени не терял. Отыскал одного
любителя, он всякие старые фотографии Керчи собирает. У него их сотни. И
нашлась среди них, представьте, карточка Ставинского!

Клименко достал из стола фотографию и протянул мне:

- Полюбуйтесь, какой щеголь - и в морской форменке, - многозначительно
добавил он. - Выяснил я: оказывается, он в молодости на флоте служил.
Теперь понятно, откуда взялся и морской узел, каким была петля Рачика
завязана.

Картинно сложив на груди руки, на меня пристально смотрел холодными
глазами плечистый брюнет в щеголеватой матросской форменке. Карточка была
старая. Не хватало только папиросной бумаги, прикрывавшей обычно такие
фотографии. Внизу было выведено, как факсимиле: "А.Ставинский" - и от
последней буковки шел росчерк, окружавший фамилию овальной рамочкой.

- Он, собака, - сказал Денис Прокопьевич, посмотрев карточку. - Молодой
тут еще. Году в двенадцатом, верно, снимался.

- А скажите, Денис Прокопьевич, не встречался Ставинский, когда с
фашистами в Керчь вернулся, с кем-нибудь из старых дружков? - спросил я. -
Не разыскивал их?

- Этого не знаю, врать не буду. Я же за ним по городу не ходил. Кто его
знает, с кем он видался. Но вряд ли. Никого из его дружков уже не осталось
в Керчи. Я бы их тоже узнал, коли встретил бы. В музее он часто бывал,
пограбил его, видно. И в развалинах своего бывшего дома рылся. У него на
Приморском бульваре двухэтажный особняк до революции был. Потом в нем
детский дом обосновался. А во время войны сгорел, бомба попала. И что он
там, в развалинах, искал, не ведаю.

Сомнений не оставалось: Ставинский получил по заслугам за все
преступления. Мы его уже не найдем.

Но глухая партизанка, в существование которой я, признаться, еще не
очень верил, приобрела убедительную реальность! В тихом зеленом дворике
возле маленького домика нас поджидала дремлющая на солнышке в дачном
плетеном кресле старая женщина, укутанная в стеганый теплый халат. При
виде нас она оживилась, тепло поздоровалась с Клименко и Логуновым, потом
подала мне сухонькую руку. Я поразился, какие у нее зоркие, умные, совсем
молодые глаза.

Мы сели возле нее так, чтобы она видела наши лица. Она все порывалась
пригласить нас в дом и угостить чаем с кизиловым вареньем:

- Сама осенью наварила. По бабушкиному рецепту, - и так же спокойно,
деловито добавила: - Наверное, в последний раз, так что не упускайте
случая попробовать.

Клименко начал расспрашивать, как она себя чувствует, но Эльза
Генриховна пренебрежительно отмахнулась зажатым в кулачке слуховым
аппаратом:

- Чего об этом говорить? Ну как можно себя чувствовать после девяноста?
Сами скоро узнаете, дорогой, потерпите. - Потом она обратилась ко мне: -
Смотрела вашу передачу с большим удовольствием, - и похлопала меня по руке
шершавой, словно пергаментной ладошкой. - Значит, Ставинский пытался
вывезти эти сокровища за границу? Вот негодяй! Впрочем, иного от этого
предателя и не следовало ожидать.

- Кажется, он куда-то собирался уехать после ожидаемой победы фашистов.
Помните, вы рассказывали, Эльза Генриховна? - спросил Андрей Осипович. -
Это очень важно.

Старуха понимающе кивнула:

- В Днепропетровск. Он называл его еще по-старому Екатеринославом.
Несколько раз поминал об этом. Превосходные, дескать, места на Днепре
между Кременчугом и Екатеринославом. Хвастал, что воевал там с комиссарами
еще в гражданскую войну и непременно туда вернется. Земли там
великолепные, уверен, что быстро разбогатеет. Несколько раз заводил такие
разговоры. Жаловался, что подал рапорт о переводе его туда, но начальство
медлит, не отпускает из Керчи. Дескать, он здесь очень нужен. Но про
раскопки ничего не упоминал. Этого я не слышала.

- Ну конечно, зачем же он станет карты раскрывать. Еще опередят
приятели-ловкачи, - усмехнулся Клименко. - Вы не припомните, Эльза
Генриховна, никаких имен и фамилий он в связи с Днепропетровском не