заставило меня задуматься. Когда я увидел ее там, в магазине, будто ожила
Анна. Я слишком многое принимал как должное... у него ведь была такая
сила... он изобрел пасту "Букет Зуболюба"... он был всемогущ, почти как
бог... мог лишить меня работы... мог даже отнять Моцарта. Когда она
умерла, я больше не хотел слушать Моцарта. Поймите, прошу вас, ради нее.
Мы никогда не были по-настоящему любовниками, но он и невинность умел
превратить в грязь. А теперь я хочу подойти к нему очень близко и плюнуть
в лицо этому всемогущему богу.
аминь. И он сотворил нас такими, какие мы есть.
одиночество, - ступайте туда и плюйте. Много это вам даст.
была видна в гаснувшем свете костров, но оказалось, что мсье Стайнеру не
придется шагать вверх по склону в поисках доктора Фишера, потому что
доктор Фишер шагал вниз, к нам, шагал медленно, с трудом, следя за тем,
куда ступает, - ноги его то и дело скользили по ледяной тропке.
к нам подошел. Он остановился в нескольких шагах от нас и сказал мне:
Дивизионный ушел.
собеседника. - Вы не один? Кто этот человек?
Словно он оставил половину своего рассудка там, за столом. Он, казалось,
ждал, чтобы я помог ему, но я этого не сделал. - Кто он, этот Стайнер? Что
он тут делает? - У него был такой вид, будто он уже давно ищет то, что
куда-то задевал, как человек, который переворачивает вверх дном набитый
ящик в поисках паспорта или чековой книжки.
уволить. Вы погубили жизнь нас обоих.
чего-то ждали, но никто из нас не знал, что это будет: издевка, удар или
просто уход. Это была та минута, когда мистеру Стайнеру полагалось бы себя
проявить, но он этого не сделал. Быть может, он знал, что его плевок так
далеко не долетит.
произнес:
помог ему вспомнить... но что?
вы знали, что получу я только негромкое пуканье, когда ее дерну.
он скороговоркой произнес их имена, словно делал перекличку своим жабам: -
Кипс, Дин, миссис Монтгомери, Дивизионный, Бельмон и еще те двое, что
умерли.
чтобы кто-нибудь из ваших друзей к вам снова пришел.
непохоже, когда вы брали хлопушки. А вот этот - как его? - Стайнер хочет
жить? Да, может, оба вы и хотите. Может, когда дело доходит до дела, и у
меня есть желание жить. Не то зачем бы я здесь стоял?
страшная, Джонс.
весь мир.
не удастся меня презирать, Джонс.
Стайнер. Мне следовало бы приказать Кипсу удвоить вам жалованье и подарить
Анне все пластинки Моцарта, которые она хотела. Я мог купить и ее, и вас
так же, как купил всех остальных - кроме вас, Джонс. Сейчас уже слишком
поздно вас покупать. Который час?
дому. Он медленно шел по лужайке вдоль озера, пока не пропал из виду, и
его шагов не стало слышно в этом снеговом молчании. Даже озеро не нарушало
тишины, волны не лизали берег у наших ног.
испытывал такой ненависти.
это не такая уж важная штука. Ненависть не заразна. Она не
распространяется. Можно ненавидеть человека - и точка. Но вот когда вы
начинаете презирать, как доктор Фишер, вы кончаете тем, что презираете
весь мир.
жаль.
Стайнер.
простудиться... - Но, подумал я, разве как раз этого я и не хочу? Если
постоять здесь достаточно долго... Резкий звук прервал мою мысль на
середине.
Фишера. Револьвер, который он, по-видимому, носил в кармане, валялся возле
его головы. Снег уже впитывал кровь. Я протянул руку, чтобы взять
револьвер - он может теперь послужить и мне, подумал я, - но Стайнер меня
удержал.
в дохлой собаке. И этот хлам я когда-то мысленно сравнивал с Иеговой и
Сатаной.
17
что, не в пример доктору Фишеру, у меня так и не нашлось достаточно
мужества, чтобы покончить с собой; в ту ночь мне и не нужно было мужества,
у меня хватало отчаяния, но, так как следствие показало, что револьвер был
заряжен только одним патроном, мое отчаяние мне не помогло бы, даже если
бы мсье Стайнер и не завладел оружием. Мужество губит отупляющая
повседневность, а каждый прожитый день так обостряет отчаяние, что смерть
в конце концов становится бессмысленной. Я чувствовал близость Анны-Луизы,
когда держал в руке виски и потом, когда выдергивал зубами язычок
хлопушки, но теперь я потерял всякую надежду, что когда-нибудь ее увижу.
Вот если бы я верил в бога, я мог бы мечтать, что мы вдвоем когда-нибудь
обретем этот jour le plus long. Но при виде мертвого доктора Фишера и моя
хилая полувера как-то совсем усохла. Зло было мертво, как собака, и
почему, скажите, добро должно обладать большим бессмертием, чем зло? Не
было никакого смысла отправляться вслед за Анной-Луизой, если дорога ведет
в ничто. Пока я живу, я могу хотя бы ее вспоминать. У меня были две ее
любительские фотографии и записочка, написанная ее рукой, где она
назначала мне свидание, когда мы еще не жили вместе; было кресло, в