Чтение 21–й страницы книги ~Улица Жмуров~

"кирпичей" папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет,
которую он заполучил в этом деле. Он вращался среди коллекционеров, а это
как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора
коллекции имеют ценность, только когда их можно продать... Распространи его
описание среди нумизматов Парижа ... и других городов тоже.

- Ладно.

- До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.

- Спасибо за доверие.

Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не
выхожу.

Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.

- Рада тебя слышать,- говорит мне она.- Ты придешь ужинать?

- Не думаю, ма...

- Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.

- Мне жаль еще больше, ма... Ты собрала мой чемодан?

- Конечно.

- Положи туда мой большой револьвер с укороченным | стволом, он лежит в
верхнем ящике комода. Она вздыхает:

- Что ты собираешься делать?

- И три обоймы, они под стопкой носовых платков.

- Хорошо. Все это неразумно,- шепчет Фелиси.- Как подумаю, что твой
бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!

Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!

- Не беспокойся, ма... И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале
"Энвалид".

- Хорошо. ~ Целую.

- Я тебя тоже. Алло! Алло!

- Да?

- Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.

- Он назвал свое имя?

- Да, и оставил адрес... улица Жубер, дом восемнадцать... Месье Одран. Он
сказал, что работает в банке... Он будет дома после семи часов.

В банке!

Это заставляет меня навострить уши.

- Спасибо, ма.

Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто. Поскольку мне
надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я
решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.

Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко
мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.

Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а
домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К
третьей консьержке в этом деле!

Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного
квартала.

Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет ~ возможно, в память о муже,
погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.

- Полиция.

- Четвертый слева,- отвечает она.

Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка
шоколада.

Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое
удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.

- Полиция!- ору я изо всех сил.

- Ой, простите!- извиняется достойная церберша.- Мне показалось, что вы к
Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.

- Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.

- А он вдовец!

Кажется, ее случай тяжелее, чем я думал.

- С его домработницей!

Она приставляет ладонь к уху и кажется оскорбленной.

- Незачем так кричать,- сухо замечает она и продолжает обычным для глухих
равнодушным тоном:- Это консьержка из дома напротив... Мадам Бишетт.

- А, черт! Опять эти консьержки!

Она неправильно поняла по движению моих губ.

- Что за выражения вы себе позволяете?- орет достойная особа.

Я ретируюсь, даже не попытавшись реабилитироваться. Еще у одной создалось
превратное мнение о полиции.

Если бы вы увидели мамашу Бишетт, то сразу бы захотели поставить ее у
себя дома на камине. Это совсем крохотная аккуратная старушка с хитрыми
глазками.

Я с первого взгляда понимаю, что мы с ней подружимся.

- Прошу прощения, мамаша,- говорю я, вежливо поприветствовав ее.- Я
полицейский и интересуюсь вашим бывшим хозяином.

Я слежу за ее реакцией, не зная, сообщил ли ей Мюлле о том, что случилось
с Бужоном.

- Я узнала эту страшную новость,- говорит она.- Бедный доктор... Это не
могло закончиться иначе! Это замечание мне нравится. Ее маленькие глазки
блестят.

- Садитесь,- предлагает она и добавляет так от души, что я не могу
отказаться:- Выпьете со мной рюмочку водочки?

- С удовольствием.

Она открывает старый, почерневший от времени буфет, в котором я замечаю
яркие коробки от печенья, тарелки, стеклянные безделушки. Все аккуратно
расставлено.

- А может быть, лучше вербеновой настойки моего изготовления?

- Как хотите, мамаша.

Она достает крохотную скатерку, размером с носовой платок, и аккуратно
расстилает ее на навощенном столе, стараясь, чтобы вышитый на ней рисунок
был повернут в мою сторону.

На нее она ставит два стакана сиреневого цвета и квадратную бутылку, в
которой плавает веточка вербены.

- О чем вы хотели меня спросить?- говорит она. Я смеюсь.

- Выходит, вы не возражаете ответить?

- Ваша работа задавать вопросы, моя - отвечать на них, верно? Так какие
тут могут быть церемонии?

- Вы давно убираетесь у Бужона?

- Да уж лет пятнадцать... Тогда у бедного доктора была хорошая
клиентура... Он был молодой, деятельный, серьезный. А потом мало-помалу стал
пить. Сначала бургундское. Повсюду были бутылки. Но его печень не выдержала,
и он начал употреблять наркотики.

- С тоски?

- Да... Во-первых, потому, что не мог утешиться после смерти жены, а
во-вторых, из-за того, что его дочь пошла по кривой дорожке.

- В каком смысле?

- Изабель настоящая проходимка. Этот неологизм меня очаровывает.

- А что вы понимаете под "проходимкой"?

- Будучи студенткой, она путалась с мужчинами старше себя... Потом
скандалы... Однажды ее забрали в участок за шум в ночное время, в другой раз
судили за оскорбление полицейских. Видите, что она за штучка.

- Вижу. Кстати, я представлял ее себе как раз такой.

- Надо также сказать, что доктор Бужон никогда ею не занимался.

- Ну конечно... Одинокий мужчина, наркоман. И что же Изабель?

- Она практически разорила своего отца. Каждый день

у них бывали сцены из-за денег. Она швыряла их налево и направо. Когда у
доктора ничего не осталось, она сошлась с тем длинным типом в кожаном
пальто.

- Парьо?

- Кажется, да. Да, так его фамилия. Тогда доктор рассердился и выгнал ее.
Он швырнул ей в лицо ключи от дома в Гуссанвиле, сказав, что не хочет
выкидывать ее на улицу, но и слышать о ней тоже больше не хочет! Я была в
это время в столовой и все слышала. Она подняла ключи и насмешливым тоном
сказала "спасибо".

- А потом?

- Доктор плакал. Тогда она ему сказала, что понимает его горе, что она не
виновата, это проблемы ее поколения. Что она падла. Да, месье, она
употребила именно это слово. А раз уж она такова, то должна идти до конца,
что бы из этого вышел хоть какой-то толк. Это же надо иметь такие мысли! Я
даже заплакала. Она продолжала еще некоторое время, а потом сказала ему, что
организовывает дело, которое принесет ей много денег. "Вместе с этой мразью
Парьо?" - спросил тогда доктор. "Совершенно верно... Но не беспокойся, я не
собираюсь оставаться с ним долго... Когда я сорву куш, то смотаюсь из
Франции и начну новую жизнь под новым именем. Может быть, с годами я стану
нормальной мещанкой, женой мещанина и - кто знает?- матерью мещанина..." Она
хотела поцеловать его. "Уходи!- крикнул он.- Уходи, ты вызываешь у меня
омерзение!" И она ушла. Еще глоточек вербеновой, месье?

Я молчу.

Молчание знак согласия, и она наливает новую порцию своей микстуры. Я
погружен в свои мысли.

Маленький чертенок пользуется моим молчанием, чтобы снова подать голос:

" Вот видишь, Сан-Антонио,- радуется он,- девушка... Женщина, все время
женщина... Распутница, неудачница, невростеничка захотела сыграть Аль Капоне
в юбке и разработала для собственного удовлетворения дьявольски сложный
план, словно вычитанный из детективного романа... Трюк с подсоединением
электрического провода к ручке двери - очень романтическая задумка... И тот,
что с бараном, сожженным поверх трупа, тоже..."

Я возвращаюсь к старушке.

- Вы не замечали, у Изабель были золотые зубы?

- Да что вы! У нее свои зубы здоровые.

- Кто звонил доктору сегодня утром? Она размышляет.