Чтение 21–й страницы книги ~Испанский вариант~

- Журналистская, - скромно ответил Ян, - а вообще чаще хвали меня - я
это люблю... Что из себя представляет этот Манцер?

- Подонок. Есть такая категория людей - "сильные подонки".

- Я сейчас попробую, - сказал Ян, - нарисовать вам его
психологический портрет. Если вы согласитесь со мной - тогда мы, можно
считать, выиграли партию...

- Рисуй, - согласился Вольф.

- Юстас говорит - "сильный подонок". Это хорошо, что он сильный
подонок. Такие разваливаются еще скорее, чем подонки обыкновенные.
Сильный, чувствуя, что он теряет - а сильному всегда есть что терять, -
пойдет на любое предательство, лишь бы сохранить те блага, которых он
добился силой.

Штирлиц лег на теплую землю, поросшую густой травой, и закинул руки
за голову.

- Продолжай, - сказал он. - Твое предложение любопытно. Только сделай
сноску на то, что я превратил Манцера в своего друга - он стал
осведомителем СД. После того приема у Кессельринга.

- Он легко пошел на это? - спросил Вольф.

- Как дитя.

- Тем более я прав, - сказал Ян. - Офицерский корпус, кодекс чести,
нелюбовь армии к СС - он имел право послать тебя в задницу. И Рихтгофен
поддержал бы его. Значит, либо он ищет приключений и ему льстит
возможность узнать то, что не дано знать другим, либо он чем-то
скомпрометирован - сильнее, чем той трепотней на приеме.

- Это все? - спросил Штирлиц, не поднимаясь с земли. - Если все,
тогда твой психологический портрет неполон. Он еще может быть истым наци,
убежденным наци, поэтому он так легко дал согласие быть другом СД. Эту
возможность ты отвергаешь?

- Но ты же сам слышал, как он говорил о рейхе: "Налоги выжимают
скорости".

- Это ерунда, - заметил Вольф. - Он говорил правду. Он из их элиты,
ему можно говорить правду, и даже подшучивать над рейхом ему дозволено.

- В отношении элиты сложнее, - сказал Штирлиц. - Его отец коммерсант,
связанный с иностранными фирмами. Таких в рейхе не любят...

- Вот ты и ответил за меня, - улыбнулся Ян, - ты сам не заметил, как
дал ответ вместо меня.

- Наверное, все-таки заметил, - сказал Вольф. - Юстас человек зоркий.

- Ну хорошо, - как бы продолжая рассуждать сам с собой, сказал
Штирлиц, - ну, допустим, мы раскопаем что-либо на папу Манцера... А как
себя поведет сын?

- Апостолы и те отрекались, а этот - отнюдь не апостол, - сказал
Вольф.

- Я смогу через моих швейцарских коллег-газетчиков организовать
кое-что для Манцера, - сказал Ян.

Штирлиц поднялся с земли, потянулся и предложил:

- Ладно, пошли ловить рыбу, сейчас будет хороший жор, солнце садится.

...Вернувшись с рыбалки, Штирлиц заглянул к Хагену и сказал ему:

- Послушайте, приятель, я давно хотел спросить: помните, на приеме у
Кессельринга я зацепил болтуна-летчика? Я вам еще тогда показал его и
попросил обратить внимание. Помните? Манцер.

Штирлиц знал болезненное самолюбие Хагена, и он умел бить в точку,
когда имел с ним дело.

- Помню, - ответил тот, - а что?

- Ничего. Ровным счетом ничего. Поступили сигналы, что он в последнее
время много пьет - всего навсего. Я замотался со своими делами, а если у
вас есть время и возможность - поглядите за ним. А потом посидим над его
делом - вместе. Нет?

"П а р т а й г е н о с с е Л е р с т!

Проведенная мною работа дает возможность обратить Ваше внимание

на подполковника В. Манцера. Несдержанность в разговорах и частые

пьянки заставляют меня просить вашей санкции на установление

наружного наблюдения за указанным выше военнослужащим.

Хайль Гитлер!

В а ш Х а г е н".

Штирлиц посмотрел эту записку перед тем, как Хаген решил нести ее
Лерсту.

- Разумно, - сказал он. - Очень разумно. Проверка никогда еще и
никому не мешала. Правда, Лерст может спросить о фактах. У вас их нет,
кроме моих сигналов. Могли бы, кстати, указать, что я вам подал идею.
Ладно, ладно, не дуйтесь... Я щедрый. Мне эти игры уже порядком надоели...
Не окажитесь только слишком ретивым - это так же плохо, как быть тюрей.

Он умел говорить с людьми, этот Штирлиц. Он играл партию точно и
беспроигрышно.

Хаген, как и рассчитывал Штирлиц, решил продолжить свои наблюдения,
не подключая аппарат местного гестапо. Этого только и надо было Штирлицу.
Ему надо было оставить Манцера без наблюдения еще две-три недели.

("Военно-экономические мероприятия можно сохранить в тайне

созданием видимости производства обычного военного имущества. Планы

производства на случай войны нужно будет доводить только до офицеров

военной экономики. Они будут подсудны военному трибуналу за

разглашение военной тайны".

Из памятной записки "И.-Г. Фарбениндустри"

"Милитаризация экономики" от марта 1935 г.)

"В о л ь ф у. Санкционируем операцию с летчиком. Ц е н т р".

Бургос, 1938, 5 августа
__________________________________________________________________________

...Вода в бассейне была то голубой, то зеленой, и в этой сине-зеленой
воде плавали Мэри Пейдж и Пальма.

- А голова совсем не болит, милый? Я не могу спокойно видеть этот
твой шрам. Или же все болит?

- Разваливается, когда я не встречаю тебя больше двух дней.

- Славу богу, что ты не сказал: "Разваливается, как только я тебя
вижу".

- Эти слова - удел супружества, а мы с тобой свободны в любви, как
парламентарии.

- Ненавижу слово "супружество".

Пальма засмеялся:

- Что, опошлили идею?

Вокруг них плавали люди, видимо, все добрые знакомые Яна, потому что
он перешучивался почти с каждым и ловил завистливые взгляды: женщины
здесь, особенно такие, как Мэри, были в редкость.

- Где мы будем сегодня вечером? - спросила Мэри.

- Я живу на первом этаже, и занавески у меня тюлевые, а испанские
дети ужасно любопытны. А я тебя так долго не видел: целых восемь часов.
Поэтому у детей будет достаточно пищи для любопытства.

- А я живу на втором этаже, гардины тежелые, темные, барские. Мне
жаль бедных испанских детей, мы лишаем их пищи для любопытства.

- До вечера.

- Я жду тебя. Ты сейчас далеко?

- Нет. Недалеко. В пределах Испании...

...Пальма остановил машину около входа в бар и в дверях замешкался,
столкнувшись лицом к лицу с толстым человеком, судя по костюму и перстням
- торговцем.

В дальнем углу сидел Вольф, одетый, как и Ян, в полувоенную форму
иностранных журналистов при штабе Франко. На левом нагрудном кармане был
прикреплен черный металлический значок: "Военный корреспондент".

За столиком, рядом с Вольфом, сидел подполковник из "Кондора" - Вилли
Манцер.

- Хэлло, Вилли, - сказал Пальма. - Хэлло, сэр, - кивнул он Вольфу. -
Послушайте, Вилли, - весело спросил Ян, - вашего папу зовут Густав? Густав
Адольф Манцер?

- Именно так зовут моего папу, - ответил летчик и хотел было выпить
коньяк.

Ян остановил его руку:

- Ваш папа деранул в Швейцарию.

- Тише, - сказал Вольф, - тише, коллега... Вы подведете парня. Я не
решался ему об этом сказать.

- Что? Что! Что?! - спросил Вилли, сразу же переходя на шепот.

- Ваш папа владел парфюмерным магазином во Франкфурте-на Майне?

- Да.

- Мне только что прислали швейцарские газеты - мы их получаем через
Лондон. Вот смотрите. Ваши из гестапо, видимо, получат их завтра.

Вилли развернул газету "Бернские новости". На второй полосе был
напечатан портрет его отца. Сверху крупным шрифтом набрано: "Я не хочу