Чтение 21–й страницы книги ~С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут~

И, однако, в тот же вечер он отправил фирме "Брэдвиль и КВ+" просьбу
задержать до особого распоряжения отливку заказанной бомбы.

Как описать волнение, охватившее всю Америку, сенсацию, затмившую даже
эффект, вызванный в свое время сообщением Барбикена? Как изложить все то,
что было написано по этому поводу в американских газетах, как они приняли
эти новые известия, как стали воспевать на все лады прибытие нового героя
Старого Света? Как передать лихорадочное возбуждение, охватившее массы
людей, которые считали часы, минуты, даже секунды, оставшиеся до приезда
Мишеля Ардана? Как дать хотя бы слабое представление о мучительной работе
мозга, подпавшего под влияние навязчивой идеи? Как изобразить все
происшедшие перемены -- остановку фабричных работ, суматоху на бирже,
задержку в порту судов, вызванную ожиданием "Атланты", ежедневное прибытие в
бухту Эспириту-Санто все новых паровых и парусных судов, почтовых пароходов,
увесилительных яхт и катеров всех видов и размеров. Как сосчитать тысячи
любопытных приезжих, которые за полмесяца учетверили население Тампа и
принуждены были поселиться за городом, на лугу, в походных палатках? Эта
задача превосходит все силы человеческие, и было бы безумием попытаться ее
осуществить.

Наконец наступило 20 октября. В девять часов утра семафоры Багамского
пролива сигнализировали появление густого дыма на горизонте. Через два часа
с этими семафорами обменялся сигналами большой пароход. Тотчас же передали в
Тампа название "Атланта". В четыре часа дня английский пароход входил в
бухту Эспириту-Санто. В пять -- он уже на всех парах пронесся по рейду
Хилсборо. В шесть -- он бросил якорь в гавани Тампа.

Не успел якорь коснуться песчаного дна, как уже несколько сот лодок и
шлюпок окружили "Атланту" и пароход был взят на абордаж. Барбикен первым
вскочил на палубу и крикнул голосом, в котором звучало волнение:

-- Мишель Ардан?

-- Здесь! -- откликнулся человек, стоявший на юте.

Барбикен молча скрестил руки и вопрошающим взглядом впился в пассажира
"Атланты".

Это был человек лет сорока двух, высокого роста, но уже слегка
сутуловатый, подобно кариатидам, которые на своих плечах поддерживают
балконы. Крупная львиная голова была украшена копной огненных волос, и он
встряхивал ими порой, точно гривой. Круглое лицо, широкие скулы,
оттопыренные щетинистые усы и пучки рыжеватых волос на щеках, круглые,
близорукие и несколько блуждающие глаза придавали ему сходство с котом. Но
его нос был очерчен смелой линией, выражение губ добродушное, а высокий
умный лоб изборожден морщинами, как поле, которое никогда не отдыхает.
Наконец, сильно развитой торс, крепко посаженный на длинных ногах,
мускулистые, ловкие руки, решительная походка -- все доказывало, что этот
европеец -- здоровенный малый, которого, говоря на языке металлургов,
природа "скорее выковала, чем отлила".

Последователи Лафатера и Грасиоле легко распознали бы в форме черепа и
в физиономии этого человека черты воинственности, то есть мужества во время
опасности и упорства в преодолении препятствий; они обнаружили бы также
добродушие, любознательность, прирожденное стремление ко всему необычайному;
зато совершенно отсутствовали шишки любостяжания, скопидомства и пристрастия
к материальным благам.

Чтобы закончить описание внешнего облика пассажира "Атланты", следует
отметить широкую, но ладно сидевшую одежду (на его пальто и брюки пошло
столько материи, что Мишель Ардан называл себя "смерть сукну"), небрежно
завязанный галстук, отложной воротничок, открывавший крепкую шею, и всегда
расстегнутые манжеты, из которых выступали мускулистые руки с подвижными
пальцами. Чувствовалось, что этот человек не замерзнет в самый жестокий
мороз и не похолодеет от страха в час опасности.

Даже на палубе "Атланты" он ни минуты не оставался в покое, был
"неустойчив на якоре", как выражаются матросы; двигался среди толпы взад и
вперед, жестикулируя, то и дело нервно обкусывая ногти, беседуя со всеми и
обращаясь чуть ли не к каждому на "ты". Это был один из редких оригиналов,
которых творец создает в минуты особого вдохновения и тотчас же разбивает
модель.

Действительно, личность Мишеля Ардана представляла широкое поле для
психологических наблюдений и анализа. Этот удивительный человек имел
склонность к гиперболам, питая юношеское пристрастие к превосходной степени;
все предметы отражались в сетчатке его глаз в сверхъестественных размерах.
Отсюда у него беспрестанно возникали большие и смелые идеи; все рисовалось
ему в преувеличенном виде, кроме препятствий и человеческих достоинств.

Словом, это была богатая натура; художник до мозга костей, остроумный
малый. Он избегал фейерверка острот, зато наносил словесные удары с
ловкостью фехтовальщика. Во время диспутов он мало заботился о логике и о
формально правильных силлогизмах, в которых никогда не был силен, зато у
него были свои излюбленные приемы. Отъявленный спорщик, он поражал
противника прямо в грудь аргументами ad hominem ^[12], перед которыми тем
оставалось только пасовать, он любил отстаивать с пеной у рта самые
безнадежные положения.

У него были свои странности; так, подобно Шекспиру, он любил называть
себя "блистательным невеждой" и кичился тем, что презирает ученых. "Они
только отмечают удары, когда мы ведем игру",-- говорил он. Эти был
чистокровный цыган, кочующий по странам чудес, склонный к приключениям, но
не искатель приключений, сорвиголова. Фаэтон, летящий во весь дух на
колеснице солнца, Икар, но с запасными крыльями.

Впрочем, он подтверждал свои слова делом и, не раздумывая, ставил на
карту свою жизнь. Он очертя голову бросался в самые отчаянные предприятия,
всегда готов был сжечь свои корабли, подобно Агафоклу, всякий час рисковал
сломать себе шею и тем не менее всегда вставал на ноги, подобно игрушечному
ваньке-встаньке.

Одним словом, его девизом было: "Во что бы то ни стало!" Страсть к
невозможному, невероятному была его "ruling passion" ^[13], по меткому
выражению Попа.

Но достоинства Мишеля Ардана имели и свою оборотную сторону. "Кто не
рискует, тот не выигрывает", гласит пословица. Ардан не раз рисковал, но
ничего не приобретал. Это был беззаботный расточитель денег, своего рода
бездонная бочка Данаид. Он был глубоко бескорыстен, и бурные порывы его
сердца не уступали смелости идей его горячей головы. Отзывчивый, рыцарски
великодушный, он готов был помиловать злейшего врага и охотно продался бы в
рабство, чтобы выкупить негра.

Во Франции и во всей Европе очень многие знали этого блестящего и
беспокойного человека. Стоустая молва охрипла, день и ночь твердя о нем. Ни
от кого не было у него тайн, всем были известны самые интимные подробности
его жизни, точно стены его квартиры состояли из прозрачного стекла.

У Мишеля Ардана была также богатая коллекция врагов из числа тех людей,
которых он обидел, задевая и бесцеремонно расталкивая, работая вовсю
локтями, чтобы проложить себе путь сквозь толпу.

Но в общем это был любимец общества, и к нему относились как к
балованному ребенку. Мирились с его причудами; принимали его, каков он есть;
все интересовались его смелыми предприятиями и с участием, с тревогой
следили за его судьбой. Иной раз, когда приятель старался уговорить его,
удерживая от опасного шага, предсказывая близкую гибель, Мишель Ардан с
беззаботной улыбкой отвечал, что "лес сгорает только от собственных
деревьев", сам не зная, что цитирует одну из самых красивых арабских
пословиц.

Таков был этот пассажир "Атланты", подвижный, как ртуть, вечно горящий
внутренним огнем, вечно взволнованный. Быть может, его тревожила мысль о
том, на какое дело он отваживается в Америке? Ничуть не бывало. Он всегда
был возбужден в силу своей нервной организации.

Трудно представить себе более разительный контраст между двумя
личностями, чем между французом Мишелем Арданом и янки Барбикеном; и в то же
время у них было много общего: оба были предприимчивые, смелые, отважные
люди, но каждый на свой собственный лад.

Барбикену недолго пришлось рассматривать приезжего, который своим
безумно смелым предложением отодвинул его на второй план. Загремело "ура" и
"виват" -- толпа приветствовала Ардана. Всякий хотел лично пожать ему руку,
и восторг принял такие осязательные формы, что, пожав тысячу рук и едва не
потеряв все свои десять пальцев, Ардан счел за лучшее укрыться к себе в
каюту.

Барбикен последовал за ним, не произнеся ни слова.

-- Вы Барбикен? -- спросил его Ардан, когда они остались одни, таким
тоном, словно они уже двадцать лет были добрыми друзьями.

-- Да,-- сухо ответил председатель"Пушечного клуба".

-- Ну так здравствуйте, Барбикен! Как дела! Хороши? Ну тем лучше, тем
лучше!

-- Итак,-- спросил Барбикен без всякого вступления,-- вы решили лететь?

-- Безусловно.

-- И ничего вас не остановит?

-- Ничто. А вы уже изменили форму вашего снаряда так, как я просил в
телеграмме?

-- Я ждал вашего приезда. Но скажите,-- спросил Барбикен,-- вы как
следует все обдумали?

-- Обдумал ли я? Да разве есть у меня время раздумывать? Мне
представился случай побывать на Луне, и я решил им воспользоваться -- вот и
все! Мне кажется, тут не о чем особенно задумываться.

Барбикен пожирал глазами этого человека, который говорил о своем
путешествии на Луну с такой легкостью и беспечностью, без тени беспокойства.

-- У вас есть по крайней мере какой-нибудь план? -- спросил, наконец,
Барбикен.-- Вы придумали, как это осуществить?

-- Еще как придумал, дорогой Барбикен! Но знаете, что я вам скажу! Я
предпочитаю высказаться публично, сразу перед всеми, чтобы потом об этом не
было больше речи. Это избавит меня от повторений. Поэтому, если вы не
предложите ничего лучшего, созовите ваших друзей, ваших сочленов, весь