Чтение 201–й страницы книги ~Призвание варяга~

Эта история имела забавный конец. На Венском Конгрессе ко мне
подкатился милейший Нессель. Он со своей елейной ухмылочкой на сальном
личике сказал так:

- "Мы понимаем, что на войне все средства хороши, но не уронили ль Вы
Честь России признанием?"

Я весьма удивился:

- "О каком признании идет речь?"

- "О Вашей фальшивке в деле Жюно".

Я растерялся:

- "Друг мой, никакого признания не было и в помине! Я, как Честный
человек, счел своим долгом показать следствию, что все их
разглагольствования насчет "неповторимых особенностей начертания букв" -
сущая ересь. Коль сии буквы могу написать я, точно так же их мог написать и
любой другой. Тот же - Жюно. Из моего поступка нисколько не следовало то,
что я, якобы, признался, что я их писал. О чем я и свидетельствовал в
письменной форме".

Вокруг нас собрались и Нессельрод деланно изумился:

- "Но как понять Вас во всем этом деле?! Зачем тогда вы вообще подали
повод к сплетням и слухам?"

Я усмехнулся и, обводя взглядом присутствующих и, как бы призывая их в
свидетели, произнес:

- "Бонапарт оскорбил мою Честь, осудив меня, как убийцу князя
Эстерхази. Я объяснял, я убеждал его, что у нас с князем вышла дуэль и он
первым пролил мою Кровь. Бонапарт не хотел меня выслушать, а мы не из тех,
кто дозволит сие отношение к Чести.

Я нарочно повторил начертание букв, характерное для Жюно, дабы
Антихрист мучился тем, что погубил верного ему человека. Долг платежом
красен. Я не убивал Эстерхази. У нас с ним случилась -- Дуэль. Честная. По
всем правилам".

Разговор зашел в Вене и хоть там и не любят нашей семьи, австриякам
ведомо понятие Чести. Потому аудитория приняла эти слова бурными
аплодисментами. Но Нессельрод не унялся:

- "Погодите. Но как я понял из протоколов, Вы, сударь, держали сие
письмо в руках считанные минуты. Откуда же Вы узнали какие именно буквы
имеют сии -- "характерные начертания"?"

Я рассмеялся от души и по-дружески потрепал нашего пузана за его
мясистые щечки:

- "А у меня наметанный глаз и хорошая память. Докажи-ка, милый друг,
мне - обратное!"

Более никто не осмелился "затрагивать сей предмет", но есть еще
личности, коим охота докопаться до Истины. Истина ж в том, что летом 1813
года Франция была на краю пропасти. Все трещало по швам и обыватель во всем
винил Императора. Тому нужно было хоть как-то оправдываться и найти козла
отпущения. Все мы люди, все мы - человеки и ничто человеческое нам не чуждо.

Франция в ту пору обделалась в России, и - в Испании. Если у нас винить
было некого, в Испании хотелось сыскать Измену. Жюно был недурным генералом
и пустил пулю в лоб, как понял, что Государю нужен Изменник. А висеть на
дыбе, доказывая, что ты - не верблюд, - не для настоящих солдат.

Жюно погиб не потому, что где-то всплыло это письмо, но потому что так
хотел Император, а "нет противоядия -- против Цезаря".

Вернемся же к "Ревизору". Опыт дела с Жюно показывает, что в случаях,
когда нет прямых доказательств, люди верят тому, во что им хочется верить.

Сразу по подавлении Восстания в Польше возникли проблемы. Поляки, до
сей поры составлявшие суть русской культуры, разбежались по всему миру,
интригуя и клевеща. Немцы же... Волчица не сможет кормить медвежонка.

И что прикажете делать, коль Глинка с Огиньским в бегах, а Мицкевич с
Гоголем зажали фигу в кармане?! Мы обсудили вопрос на Малом Совете и пришли
к единому мнению, что нужен второй Жюно. Достаточно польскому фронту быть
прорванным...

Первым мы "сломали" Белинского. Сей поляк призывал народ чуть ли не к
бунту в своих мерзких пасквилях и как-то раз...

Он явился ко мне с диким криком:

- "Почему вы следите за мной?"

Я растерялся и отвечал:

- "Клянусь, у меня слишком мало жандармов, чтоб занимать их всякими
глупостями. Раз сие не жандармы, стало быть это -- преступники. А раз это
преступники -- стало быть они знают о вас нечто этакое, за что вас стоит
преследовать.

Доверьтесь мне, - признайтесь - что вы наделали? Вам легче станет -- я
знаю! Зато потом -- на Свободу, да с Чистой Совестью! Ну?!"

Поляк отшатнулся от меня прочь. Оно замотал головой, смотря на меня с
явным ужасом. Тогда я позвал офицеров и сказал им:

- "За сиим господином кто-то следит. Поймайте их и доложите!"

Люди мои пошли с литератором и почти сразу же Белинский бросился за
каким-то прохожим с криком:

- "Я узнал его! Он уже неделю ходит за мной, а давеча -- даже язык мне
показывал!"

Прохожего задержали. Выяснилось, что он -- половой в каком-то трактире.
Всякий день он обслуживает посетителей и просто не может выйти на улицу (я
уж не говорю о том, что за кем-то следить!). Хозяин его побожился, что
половой никуда, ни разу за всю неделю не выходил, а встретить его на улице
можно было лишь в тот момент, когда юноша шел от трактира домой, иль --
назад на работу. (То, что и трактирщик, и его половой прошли со мною от
Москвы до Парижа -- в протоколы, конечно же -- не вошло.)

Белинский с его провожатыми опять вышли на улицу. Через миг несчастный
ударился в крик:

- "Вон из той кареты мне только что состроили морду! Тот человек давно
уже ходит за мной!"

Карету остановили. Владелец ее -- московский Купец Первой Гильдии
Кузьма Лукич Терехов объявил, что -- только что прибыл в Санкт-Петербург,
приказчик же его (на коего указал Белинский) "ни на шаг не отошел от меня"!

Офицеры мои внимательно посмотрели на идиота Белинского, а потом взяли
его под белы руки и препроводили в дурдом. С диагнозом "мания преследованья
опасная для окружающих".

В дурдоме несчастный что-то вещал -- навроде того, что к нему
применяются ужасные пытки. Мы же выяснили, что никто его не пытал. Просто,
пару раз, когда он впадал в аффектацию, его совали в смирительную рубашку и
несли под душ -- "немного остыть". Там его забывали, ибо в дурдоме -- полно
буйных, и несчастный лежал в каменной ванне, а на него капала холодная вода
из-под крана. Кто ж виноват в том, что краны в дурдоме немножечко
подтекают?! Да, я понимаю, что пару дней пролежать спеленутым в смирительную
рубашку в каменной ванне под каплями холодной воды -- удовольствие ниже
среднего, - но в чем тут пытка?! Обычнейшая халатность...

Зато, когда он через год, вышел из сего заведения, здоровья у него явно
прибавилось. Первым делом якобинец написал огромнейший опус о Гамлете,
посвятив его лично мне, как самому видному театралу и почитателю Шекспира в
частности.

В благодарность я вызвал Белинского к себе на Фонтанку, там побеседовал
и обещал, что мы сделаем все для того, чтоб такого же приступа более не
повторилось. Ну, а ежели повторится... Вся имперская медицина к его малейшим
услугам!

При упоминании "медицины" поляк бросился в ноги ко мне и сказал, что
готов на любое, только не надо его назад в эту ванну и не надо капель воды
сутками на голову... Так что он - вылечился.

Но это была лишь щербина в Польской Стене.

А тут подоспела театральная распря. Не сочту себя театралом, но так уж
пошло, что мы с матушкой пеклись о судьбе Риги и ее театра. Здесь и
местнические инстинкты, и желание хоть в чем-то быть выше столицы, и...
известная фига в кармане, ибо в Риге представления по-немецки. Сколько б от
наших актеров не требовали говорить по-русски -- все без толку. К чему бы
сие?!

Так уж пошло исторически, что именно в Риге сложилась лучшая актерская
школа Империи. Если актер мечтает хоть как-то подняться в этой среде, он
просто обязан учиться у рижских маэстро.

Я не хотел бы спорить о том, чему кроме актерского мастерства, учат в
Риге. Да, каждый из наших питомцев обязан платить Десятину на Храм. Сие
справедливо, ибо один Господь дарует нам наши таланты и столь скромная лепта
-- Долг Благодарности. Тем более, что все мы -- реальные люди. Стало быть, -
наши ученики получат лучшие ангажементы, площадки и выгодные сроки для
представлений. Мой народ славится не только актерским талантом, но и даром к
гешефту.

Чем толще актер, тем жирней его импрессарио, тем легче стричь с них
Десятину. Глупо скрывать столь очевидные вещи. А то, что все ученики
Рижского театрального -- моя паства, поверьте мне на слово. Я не люблю
лгать.

У обучения в сем театральном училище есть и иные аспекты. Либералы
шипят, - что актеры из Риги -- агенты Третьего Управления. Не скрою, что все
актерки (да и кое-кто из актеров) живут с милостей сильных мира сего, а как
мы знаем из истории библейской Эсфири -- одна ночная кукушка порой важней
целой Армии. И мне, как главному раввину России, а также начальнику
имперской разведки и первому жандарму страны, странно перечить Писанию.

Сия часть вопроса не вызвала неприятий Его Величества. Больше его
беспокоят слухи о том, что мои ученицы капают покровителям, что негоже
культурной стране топтать малый народ. О том, как страдаем мы под русской
пятой и о том, что верный друг -- лучше пленника.

Государь тогда и заделался истовым покровителем Мельпомены. Правда,