перевязали в первую очередь.
Жавер, привязанный к столбу.
наподобие перекладины, виднелся стол с покойником, смутно вырисовывались
очертания громадного креста, образуемого стоящим во весь рост Жавером и
лежащим Мабефом.
держалось, и на нем укрепили знамя.
претворять слово в дело - привязал к этому древку пробитую пулями и залитую
кровью одежду убитого старика.
шестнадцать часов, проведенных на баррикаде, пятьдесят человек уничтожили
скудные запасы кабачка. Рано или поздно любая сражающаяся баррикада
неизбежно становится плотом "Медузы". Пришлось примириться с голодом.
Наступили первые часы того спартански сурового дня 6 июня, когда Жанн,
которого обступили повстанцы на баррикаде Сен -Мерри, с криками: "Хлеба!
Дайте есть!" - отвечал! "К чему? Теперь три часа. В четыре мы будем убиты".
вино и разделил водку на порции.
бутылок Анжольрас и Комбефер обследовали их. Поднявшись наверх, Комбефер
заявил:
спит. Будь он на ногах, попробуй-ка уберечь от него бутылки.
и, чтобы никто не посягнул на них, велел положить их под стол, на котором
покоился старый Мабеф.
тридцать семь человек.
между булыжниками. Баррикада, походившая внутри на небольшой огороженный
дворик посреди улицы, была погружена в темноту, а сверху, в неверных
предрассветных сумерках, напоминала палубу разбитого корабля. Бойцы
баррикады, бродившие взад и вперед, казались зыбкими тенями. Над этим
зловещим гнездом мрака вырастали сизые очертания молчаливых домов, в вышине
смутно белели трубы. Небо приняло нежный неопределенный оттенок, не то
белый, не то голубой. В вышине с радостным щебетаньем носились птицы. На
крыше высокого дома, обращенного на восток и служившего опорой баррикаде,
появился розовый отблеск. В слуховом оконце третьего этажа утренний ветер
шевелил седые волосы на голове убитого человека.
меня раздражал этот огонь, трепещущий на ветру, будто от страха. Пламя
факела подобно мудрости трусов: оно плохо освещает, потому что дрожит.
философских размышлений.
сотворив мышь, сказал: "Стойка, я сделал глупость". И сотворил кошку. Кошка
- это исправленная опечатка мыши. Мышь, потом кошка-это проверенный и
исправленный пробный оттиск творения.
Прувере, о Баореле, о Мабефе, даже о Кабюке и о суровой печали Анжольраса.
Он сказал:
Корде, Занд - все они, нанеся удар, испытали сердечную муку. Сердце наше
столь чувствительно, а жизнь человеческая столь загадочна, что даже при
политическом убийстве, при убийстве освободительном, когда оно совершено,
раскаянье в убийстве человека сильнее, чем радость служения человечеству.
Жана Прувера Комбефер уже перешел к сравнению переводчиков "Георгик": Ро - с
Курнаном, Курнана - с Делилем, отмечая отдельные отрывки, переведенные
Мальфилатром, в особенности чудесные строки о смерти Цезаря; при упоминании
о Цезаре разговор снова вернулся к Бруту.
Цезарю, и был прав. Такая суровость - не злостная хула. Когда Зоил
оскорбляет Гомера, Мевий оскорбляет Вергилия, Визе - Мольера, Поп -
Шекспира, Фрерон - Вольтера, тут действует древний закон зависти и
ненависти: гении всегда подвергаются преследованию, великих людей всегда так
или иначе травят. Но Зоил одно, а Цицерон другое. Цицерон карает мыслью так
же, как Брут карает мечом. Лично я порицаю этот вид правосудия, но в
древности его допускали. Цезарь, который переступил Рубикон, раздавал от
своего имени высшие должности, на что имел право лишь народ, и не вставал с
места при появлении сената, поступал, по словам Евтропия, как царь, даже
больше - как тиран: regia ас раеnе tyrannica {По-царски и почти тиранически
(лат.).}. Он был великий человек; тем хуже, или, вернее, лучше: тем
убедительнее пример. Его двадцать три раны трогают меня куда меньше, чем
плевок на челе Иисуса Христа. Цезаря закололи сенаторы, Христа били по щекам
рабы. По степени оскорбления узнают бога.
всеми, восклицал:
мне счастье произносить стихи Гомера, подобно греку из Лаврия или из
Эдаптеона!
Глава третья. ЧЕМ СВЕТЛЕЕ, ТЕМ МРАЧНЕЕ
Мондетур, проскользнув вдоль стен.
атаку, они заранее относились с пренебрежением к новой атаке на рассвете.
Они ждали ее посмеиваясь. Все так же верили в успех, как и в правоту своего
дела. Кроме того, к ним, бесспорно, должны прийти подкрепления. На это они
твердо рассчитывали. С тою легкой уверенностью в победе, которая составляет
одно из преимуществ французского воина, они разделяли наступающий день на
три фазы: в шесть утра "соответствующим образом подготовленный" полк
перейдет на их сторону, в полдень - восстание всего Парижа, на закате -
революция.
вчерашнего дня; это доказывало, что вторая баррикада, большая баррикада
Жанна, все еще держалась.
грозным шепотом, напоминавшим воинственное жужжанье пчелиного улья.
окрестной тьме. С минуту он молча прислушивался к оживленному говору,
скрестив руки на груди. Потом, свежий и румяный в лучах разгоравшегося
рассвета, он сказал:
баррикаде. Кроме того, там национальная гвардия. Я разглядел кивера пятого
линейного и значки шестого легиона. Через час нас атакуют. Что касается
народа, он бунтовал вчера, а нынче утром не тронется с места. Ждать нам
нечего, надеяться не на что. Ни на одно предместье, ни на один полк. Нас
покинули все.
первые капли дождя на пчелиный рой перед началом грозы. Все онемели. На миг
наступила невыразимая тишина; казалось, слышался полет смерти.
Анжольрасу:
здесь все до одного. Граждане, поклянемся клятвой мертвецов! Докажем, что
если народ предает республиканцев, то республиканцы не предают народ!
встречены восторженными криками.
безвестный рабочий, никому неведомый, забытый, незаметный герой, тот великий
незнакомец, который всегда появляется при исторических кризисах, при
зарождении нового общественного строя, чтобы в нужную минуту властным
голосом произнести решающее слово и вновь кануть во мрак, воплотив в себе на
краткий миг, при блеске молнии, дух народа и божества.
почти одновременно на баррикаде Сен-Мерри прозвучал возглас, который вошел в
историю и упоминался на судебном процессе: "Придут к нам на помощь или не
придут, не все ли равно! Погибнем здесь все до последнего!"
духовно.
Глава четвертая.. ПЯТЬЮ МЕНЬШЕ, ОДНИМ БОЛЬШЕ
и выразил в этой формуле общее душевное состояние, из всех уст вырвался
Акунин Борис
Самойлова Елена
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Громыко Ольга