Чтение 201–й страницы книги ~Проза и ессе, переводы~

А снаружи пышный гомон новогодний

гул взаимных здравиц ночь и хоровод в ней

молча закрывает наш герой как рану

с каждым новым вздохом умирая раму

___

Из Томаса Венцлова

Памяти поэта. Вариант

В Петербурге мы сойдемся снова...

Осип Мандельштам

Вернулся ль ты в воспетую подробно

Юдоль, чья геометрия продрогла,--

В план города, в скелет его, под ребра,

Где, снегом выколов Адмиралтейства вид

Из глаз, мощь выключаемого света

Выводит тень из ледяного спектра

И в том конце Измайловского смертно

Многоколесный ржавый хор трубит.

Опять трамвай вторгается как эхо

В грязь мостовой, в слезящееся веко,

И холод девятнадцатого века

Царит в вокзалах. Тусклое рядно

Десятилетий пеленает кровли.

Опять ширь жестов, родственная кроне.

На свете все восстановимо, кроме

Простого тела, видимо. Оно

Уходит в зимнем сумраке незримо

В зарю глухую Северного Рима,

Шаг приспособив к перебоям ритма

Пурги, в пространство тайное, в тот круг,

Где зов волчицы переходит в общий

Конвойный вой умалишенных волчий,

В былую притчу во языцех -- в отчий

Заочный и дослезный Петербург.

Не воскресить гармонии и дара,

Поленьев треска, тTплого угара

В том очаге, что время разжигало.

Но есть очаг вневременный, и та

Есть оптика, что преломляет судьбы

До совпаденья слова или сути,

До вечных форм, повторенных в сосуде,

На общие рассчитанном уста.

Взамен необретаемого Рая,

Из пенных волн что остров выпирая,

Не отраженье жизни, но вторая

Жизнь восстает из устной скорлупы.

И в свалке туч над мачтою ковчега

Ширяет голубь в поисках ночлега,

Не отличая обжитого брега

От Арарата. Голуби слепы.

Оставь же землю. Время плыть без курса.

Крошится камень, ложь бормочет тускло.

Но, как свидетель выживший, искусство

Буравит взглядом снега круговерть.

Бредут в моря на ощупь устья снова.

Взрывает злак мощь ледяного крова.

И легкое бессмысленное слово

Звучит вдали отчетливей, чем смерть.

___

Песнь одиннадцатая

Скоро же, друг Эльпенор,

очутился ты в царстве Аида...

Все было, видимо, не так. Сквозь ветви

открылся нам большой заглохший порт.

Бетон причальной стенки безмятежно

белел в зацветшей илистой воде.

Прибой лизал рассохшиеся сваи,

торчавшие из пены. Налетавший

с равнины ветер гнал слепой песок

меж обезглавленных каркасов барок.

Исколотый огрызками бессчетных

мачт и стреноженный канатом воздух

лежал без сил плашмя на водной глади

спиною к дюнам. Выгоревший флаг

жары подрагивал над горизонтом. Хлопец,

плот смастеривший из подгнивших досок,

чтоб переправиться через протоку,

искал попутчиков. Опричь него,

людей там не было. Уже не помню, кто

пробормотал, что эта местность тоже

отчасти с Итакой имеет сходство.

Был полдень, сердцевина дня.

Минувшая война и годы странствий

отягощали мозг наш, как вода,

пловцу неловкому пробравшаяся в бронхи.

Под каблуком похрустывали галька,

ракушечник. Потом мы все лежали

в траве, забывши о природе -- о

той, кто сама о нас давно забыла.

Небесный свод перемещался. Соль,

луной незримой движимая, шумно

свершала свой круговорот. На гребне

буйки подскакивали, и слепили глаз

облепленные мидиями бревна.

Как сумрачна, как терпелива глубь

прибоя! Как велеречива пена --

как память о пространстве -- как пространство

меж молом и хребтом землечерпалки.

Поблизости раздался легкий шорох:

прохожий, несший на плече весло,

прошествовал в глубь суши, где никто

весла не видел отродясь. Полевка

обнюхивала торопливо ржавый

трезубец у подножья дюны.

Волны не существует. Существует

лишь масса, а не сумма капель.

Вода стремится от самой себя.

Ни острова, что тесен для объятья,

ни смерти на экваторе, ни мятой

травы полей, ни возвращенья в лоно

миф и история не обещают.

За поворотом началось другое

пространство. Чуть сместилась перспектива.

Песчинки под ногой блестели, точно

вы их рассматривали через лупу

(иль в перевернутый бинокль -- камни).

Предметов очертанья расплывались,

как звуки музыки в неподходящем зале.

Мы сразу поняли: всему виной жара --

и мало удивились, встретив рядом

с оградой друга -- одного из тех,

с кем свидеться дано лишь после смерти.

Он был лишь первым.

___

Из Умберто Саба

Автобиография

(фрагменты)