дверь первым.)
наземь. Я немедля спихнул кузена на пол и Петер накрыл его своим телом, а мы
с Андрисом и прочими нашими вышибли все стекла в поганой кормушке и
расстреляли сие осиное гнездо в пух и прах. Ни один из поляков не пережил
такого расстрела из всех щелей. Официально. На самом же деле все четверо
были ранены и умерли позже. В нашем тренировочном зале. Кузен осознал, что
пули, сразившие фон Фока, предназначались нам с ним и был... в ярости.
выделялся своими взглядами. Они были самыми радикальными и восходили к
феодальному праву псов-рыцарей.
смерти сей сволочи и сам Государь убоялся разгула страстей. Он вызвал к себе
Константина и, стращая ужасами "Белого Террора", принудил того отречься в
пользу нашего Nicola. Но он не был бы Александром, ежели б нам в том
признался.
Церкви были с утра забиты ликующими монархистами, кои связывали теперь
надежды свои с Николаем. Когда мы вышли из кирхи, я не видел окрестных домов
за морем черно-желто-белых полотнищ. Nicola был смертельно бледен, печален,
натянут в струну и голос его дрожал над телом фон Фока.
пощады для детей масонов и якобинцев, - общество ликовало от лицезрения
своей новой мощи, единства и силы.
наших плечах над морем людских голов, с толпой приключилась истерика.
Дамочки падали нам под ноги с визгом:
красивые, высокие, сильные и Честные! Смерть жидам, масонам, коротышкам и
кочевряжкам! Ура -- Монархии!"
масоном. (Слава Богу, что хоть не коротышка, да кочевряжка!) Но сие... Это и
есть та стихия, что выдвинула наверх Nicola и всю нашу монархию. В зеркало
неча пенять, коль рожа...
Петр, да моя бабушка. Прочие ж, особенно из последних, были мал мала меньше,
в постели слабше, а на лик -- гаже.
пропитывает человека, что он даже маленьким кажется великаном. (Весь мир
поражался Величию Бонапарта и лишь потом зашушукались, что он, в сущности --
коротышка. Ослы любят лягнуть мертвого Льва.)
пожимал руки, стоя у могилы фон Фока. Потом он говорил, что лишь на сиих
похоронах он впервые почуял близость Короны и Власти. А кузина, указывая на
свой живот и младенцев в имперских пеленках, плакала и повторяла:
России и русских!"
Противник отступал по всему фронту и бои шли местного значения. Матушка была
счастлива, что именно нам с Константином (Костька стал начальником штаба у
барона фон Винценгероде) довелось освобождать наше родовое гнездо -
Голландию.
на Войне и ежели считать по головам, да площади, - мы - лучшая из всех
армий. Но в сих расчетах много лукавства. Расписывая сии подвиги, Костька не
упомянул главного, - все наши победы случились в принадлежащих нашей семье
Ганновере, да Голландии.
как снежный ком, прокатился по униатским Подольской и Житомирской губерниям,
но застрял, стоило ему подойти к Киеву, коий удерживали верные нам
православные украинцы.
Шельды, отделяющей фламандских протестантов от валлонских католиков. За
Шельдой остались Брюссель, Лилль и Льеж -- все кузни Антихриста и можно
считать, что он, по-крайней мере, не проиграл ту кампанию.
армейской среде почитаемым полководцем. Дело в том, что враг обратил Шельду
в неприступный крепостной вал, укрепив Антверпен не хуже Познани с
Лейпцигом. Численный перевес был теперь на его стороне, а бельгийские заводы
день и ночь выдавали на-гора стопы фузей и мушкетов. Главные же силы никак
не могли переправиться через Рейн.
Рейна и противник сам перешел в контровую, силясь выдавить нас с
антверпенского плацдарма. Тогда я реквизировал все доступные мне лодки,
баркасы и другие плавсредства, посадил на весла и рули эстонцев, да финнов,
а латыши с русскими исполнили роль десанта.
немало потомков английских семей. Но нашу флотилию заметил противник и
высадились мы у Дюнкерка. Там довольно пологое дно и много пришлось идти по
воде. Раны мои совсем разболелись...
показался лес рук, сжимающих штуцера, а потом из ледяной воды на берег
полезли злые, как черти, мои егеря.
я был в Кале вечером того дня. Но это -- не главное.
страшась окружения, а в Антверпене выброшен белый флаг, я тут же оставил
Кале и поплыл дальше. На третий день сей операции, мы вошли в устье Соммы и
заняли совершенно не защищенные Сен-Валери и Аббевилль. Шок, испытанный
якобинцами, можно сравнить лишь с громом с ясного неба: Враг был на земле La
Douce France!
Винценгероде в Аррасе. Я не хвастаю полководческим даром, даже сей десант -
скорее диверсия, нежели наступление, но с того дня я стал одним из
почитаемых вояк Империи, а Гвардейский Экипаж с того дня тренируется не
столько для боя, сколько именно для десантно-штурмовых операций.
отошел от Рейна и дал последний бой на французской земле. О том, что
творилось во Франции, можно понять по тому, что за одну весну 1814 года
Россия потеряла столько же народу, сколько за весь 1813 год. (Впрочем, это
-- неудивительно. В 1813 году гибла "ветеранская" Северная, а в 1814 --
относительно "необстрелянная" Главная армия.) Отчаяние удесятерило силы
французов, а родная земля буквально каждой кочкой, каждой травинкой помогала
несчастным. Но участь галлов была решена.
когда пошли слухи о капитуляции, и меня вызвали, чтоб проследить, - в суете
среди сдавшихся могли затесаться преступники. Когда я выявил и арестовал
всех врагов Бога и человечности, как-то само собой получилось, что я
возглавил Особую Комиссию по массовым преступлениям якобинцев (бессудные
казни высшего сословия, казни ради расхищения имуществ казненных, нарочное
насилие над женщинами и детьми и прочая, прочая, прочая).
судить. Могу сказать лишь, что слишком многие гады в горячке боев получили
прощение, просто сложив оружие.
рассказать обо всем миру. Многие считали меня романтиком, но как показали
события - все преступники, объявленные мною в Вене, приняли участие в "ста
днях". Общество не могло покарать их, ибо невольно простило, но смогло ими -
брезговать. А в столь тесном кругу, как наш, есть вещи - страшнее чем
Смерть.
обелял якобинскую армию, но поймите и меня - правильно.
командир дивизии обнаруживает у себя под боком деревню, кишащую партизанами,
он смеет принять любое решение. Ибо в сии минуты Судья - Господь, а
обвинители - трупы товарищей. И не надо потом говорить, что та армия -
якобинская, а наша - монархическая. Резня шла такая, что все были хороши...
командовал карателями в России в 1812 году, ни в действиях маршала Жюно,
каравшего испанскую герилью. На их месте я действовал бы точно таким же
способом (что и случилось в Польше в 1813 году). Но... были иные случаи.
обещал премию за "каждую жидовскую голову". Я доказал, что маршал Мюрат
нарочно сажал пленников на кол, чтоб испытать возбуждение и совокупиться с
собственными адъютантами.
не постеснялся провести параллелей.
избы", но... Я произнес в том печальном докладе: "Коль мы - соль Земли,
хотим ли мы знать о нашей же грязи? Настолько ль мы скисли, чтоб не видеть
бельма в своем же глазу? Иль в каждом из нас крохотный якобинец? Ибо то, что
дозволено черни -- грех для высших сословий!? Готовы ли мы судить лишь за
Страх?! За тот самый Страх, что наводили на нас наши противники? Если так,
зачем тогда суд? Убьем их и завтра наши же якобинцы убьют нас, ибо мы
вызываем подобный же Страх у наших же подданных!
тысячами. Казните Мюрата, милуя Константина и завтра вас вздернут на кол!