Чтение 206–й страницы книги ~Проза и ессе, переводы~

Над кривизною ног

Огромный, черный движется живот,

Как туча над кустом, как бриг поверх

Мятежных вод.

Костистая глава

На шее, отдающей синевой,

Как маска, снятая с лица святого, тусклый

И суетности чуждый свой

Взор устремляет на

Весь этот кукарекающий сброд.

Чьи вопли, день за днем, с вульгарным пылом

Творят восход.

___

Шпион

С глухим гуденьем первая волна

уже проходит за его спиною

над городом, который навсегда

покинул на рассвете он в казенном

рыдване, всеми шинами его

лобзая мокрый от дождя булыжник;

и скрип часов на ратуше у врат

Сент-Безила, ронявший наземь время,

исторг слезу. В их глуховатом гуле

ему в тот миг почудились гудки

и лязг бегущих по равнинам мира

составов, пароходные сирены,

гром цепи выбираемой -- вся эта

сжимающая внутренности гамма

отбытия, прощанья... Но сейчас,

здесь, в этой роще, в месте рандеву,

мундир навечно зарывая в листья

акации, застегивая свой

жилет крестьянский, он спокоен.

Небо

над рощей набухает мерным гулом

бомбардировки, самолеты строем

плывут сквозь тучи, городок трясется

от взрывов, вспышек; и огонь в одном

из окон ратуши гласит, что садик

с фонтанами, где он по вечерам

тянул коньяк и созерцал толпу,

засыпан щебнем и стволы пылают.

Но он -- он смотрит именно туда.

В его глазах не столько жалость, сколько

внезапная растерянность, которой

он вовсе не испытывал, когда

он прибывал сюда, когда над полем,

как одуванчик легкий, парашют,

качаясь, плыл к мерцавшему украдкой

фонарику, и залитое лунным

сияньем поле шло ему навстречу.

Тогда, ночуя в погребе, среди

каких-то бочек, ведер, он не пекся

о деле, не страшился, что погрешность

в его бумагах иль в одежде вдруг

предаст его, но наслаждался, лежа,

сырым дыханием корней, земли

и древности; а утром, прячась в сене,

он на возу внимал бренчанью сбруи

и скрежету ободьев, а потом --

потом тот поезд! Все купе битком

забиты возвращающимся с празднеств

веселым людом, говорящим о

прыжках через костер, венках смолы

и танцах. Словно знающий на память

все каталоги коллекционер,

найдя на чердаке иль в пыльной лавке

кулон от Фаберже или тет-беш

с Мартиники, он с жадностью вбирал,

оценивая точно, блеск их полу-

восточных глаз, заглатыванье гласных,

оборки, складки, запах брюк и кожи,

телепатические пожиманья

плечами, заменявшие им речи.

Укачиваем поездом, согретый

телами, смехом, местной акватинтой,

он ощущал, как подлинные жесты

овладевают пальцами: он впредь

из правой в левую не перекинет вилку,

крестясь, не станет уж креститься справа

налево. Возмужавший не в культуре,

но в ветреных краях, не тяготясь

поэтому привычками, легко

усвоит он все племенные нравы

и ритуалы их страны, к столице

которой он в то утро подъезжал,

чтоб вызнать и предать.

Но рваный рокот,

как хриплый кашель в горле василиска,

прокатывается над пограничным полем:

громады танков раздвигают рожь,

за ними -- цепью -- темная пехота.

И, узнавая тусклый цвет их глаз

и поступь тел, тяжелых от домашней

мучной еды, он вспоминает свой

дом, сад, площадку с гравием и посвист

ночного ветра. Скверно быть изъятым,

он думает, из собственной судьбы,

из недр patria, и оказаться

чужим для всех подкидышем. И тут

он вздрагивает от неуютной мысли:

что, если по ошибке иль случайно

солдатам неизвестно ни о нем,

ни о его заданье? Как солдаты

его воспримут -- нервный человек,

в крестьянском платье, говорящий с местным

акцентом, неспособный вспомнить улиц

родного городка? Поставив к стенке,

не будут ли они в итоге правы?

Он прижимается к стволу и ждет.

___

Из Хаима Плуцика

Фрагменты поэмы "Горацио"

II. Конюх

Тяжелый стук подков разрушил полночь

и замер возле Везерской таверны.

И Ричард, конюх, выскочил во двор,

держа над головой фонарь, заливший

кромешной темнотой его глазницы

и яму рта.

"Привет! Ну что, слыхал?"

"Держи-ка лошадь,-- буркнул я. -- О чем ты?"

"Да все насчет дворца. Вот это штучка!

Да-да, та сучка, в чьей лоханке наш

прелестный принц плескался, как приспичит.

А он был похотлив, как сотни наших

козлов соседских... Что ж, теперь он мертв.

Хотя король и королева -- тоже".

"Послушай, что ты мелешь?"

"Я мелю?

Ты прибыл с севера и ничего не знаешь?

Безумный Гамлет, прошлый год убив

отца, на этот раз прикончил сразу

двоих: беднягу Клавдия и мать --

во время сна он влил им в уши яду

(а яд ему всучил какой-то призрак).

Но родич их норвежский Фортинбрас

покончил с этим дьяволом удачным

движеньем шпаги наконец. И ныне

он наш король, храни его Господь".