себе, что не уверена ни в чем, что потерять друг друга из виду -значит
погибнуть, и мысль, что Мариус мог бы явиться ей с неба, показалась ей уже
не радостной, а зловещей.
невольная улыбка, полная веры в бога, вновь появилась на ее устах.
не отворялась. Каморка привратника была заперта, Тусен еще не вставала, и
Козетта решила, что и отец ее, конечно, спит. Видно много пришлось ей
выстрадать и страдать еще до сих пор, если она пришла к мысли, что отец ее
жесток; но она полагалась на Мариуса. Затмение такого светила казалось ей
совершенно невозможным. Время от времени она слышала вдалеке какие-то глухие
удары и говорила себе: "Как странно, что в такой ранний час хлопают
воротами!" То были пушечные залпы, громившие баррикаду.
карнизе прилепилось гнездо стрижа; край гнезда слегка выдавался за карниз, и
сверху можно было заглянуть в этот маленький рай. Мать сидела в гнезде,
распустив крылья веером над птенцами, отец порхал вокруг, принося в клюве
корм и поцелуи. Восходящее солнце золотило это счастливое семейство, здесь
царил в веселье и торжестве великий закон размножения, в сиянии утра
расцветала нежная тайна. С солнцем в волосах, с мечтами в душе, освещенная
зарей и светившаяся любовью, Козетта невольно наклонилась и, едва
осмеливаясь признаться, что думает о Мариусе, залюбовалась птичьим
семейством, самцом и самочкой, матерью и птенцами, охваченная тем глубоким
волнением, какое вызывает в чистой девушке вид гнезда.
Глава одиннадцатая. РУЖЬЕ, КОТОРОЕ БЬЕТ БЕЗ ПРОМАХА, НО НИКОГО НЕ УБИВАЕТ
картечью, правда, не производя особых повреждений. Пострадала только верхняя
часть фасада "Коринфа"; окна второго этажа и мансарды под крышей, пробитые
пулями и картечью, постепенно разрушались. Бойцам, занимавшим этот пост,
пришлось его покинуть. Впрочем, в том и состоит тактика штурма баррикад:
стрелять как можно дольше, чтобы истощить боевые запасы повстанцев, если те
по неосторожности вздумают отвечать. Как только по более слабому ответному
огню станет заметно, что патроны и порох на исходе, дают приказ идти на
приступ. Анжольрас не попался в эту ловушку: баррикада не отвечала.
презрения.
цель, и кричал пушке:
редута начало беспокоить осаждавших и заставило их опасаться какой-нибудь
неожиданности; необходимо было заглянуть через груду булыжников и разведать,
что творится за этой бесстрастной стеной, которая стояла под огнем, не
отвечая на него. Вдруг повстанцы увидели на крыше соседнего дома блиставшую
на солнце каску. Прислонясь к высокой печной трубе, там стоял пожарный,
неподвижно, словно на часах. Взгляд его был устремлен вниз, внутрь
баррикады.
пулей каска со звоном полетела на мостовую. Испуганный солдат скрылся.
Вальжан, перезарядив ружье, прицелился во вновь пришедшего и отправил каску
офицера вдогонку за солдатской каской. Офицер не стал упорствовать и
мгновенно ретировался. На этот раз намек был принят к сведению. Больше никто
не появлялся на крыше; слежка за баррикадой прекратилась.
Глава двенадцатая. БЕСПОРЯДОК НА СЛУЖБЕ ПОРЯДКА
ответил Комбефер.
национальная гвардия предместий храбро боролась с восстаниями. Особенно
яростной и упорной она показала себя в июньские дни 1832 года. Какой-нибудь
безобидный кабатчик из "Плясуна", "Добродетели" или "Канавки", чье заведение
бастовало по случаю мятежа, дрался, как лев, видя, что его танцевальная зала
пустует, и шел на смерть за порядок, олицетворением которого считал свой
трактир. В ту эпоху, буржуазную и вместе с тем героическую, рыцари идеи
стояли лицом к лицу с паладинами наживы. Прозаичность побуждений нисколько
не умаляла храбрости поступков. Убыль золотых запасов заставляла банкиров
распевать "Марсельезу". Буржуа мужественно проливали кровь ради прилавка и
со спартанским энтузиазмом защищали свою лавчонку - этот микрокосм родины.
силы в ожидании того дня, когда наступит равновесие.
"правительственностью" (варварское наименование партии благонамеренных).
Стояли за порядок, но без дисциплины. То барабан внезапно бил сбор по
прихоти полковника национальной гвардии; то капитан шел в огонь по
вдохновению, а национальный гвардеец дрался "за идею" на свой страх и риск.
В опасные минуты, в решительные дни действовали не столько по приказам
командиров, сколько по внушению инстинкта. В армии, которая защищала
правопорядок, встречались настоящие смельчаки, разившие мечом, вроде
Фаннико, или пером, как Анри Фонфред.
интересов, чем союзом принципов, была, или считала себя, в опасности; она
взывала о помощи, и каждый, воображая себя ее оплотом, охранял ее, защищал и
выручал, как умел; первый встречный брал на себя задачу спасения общества.
гвардейцев своей властью учреждал военный совет и в пять минут выносил и
приводил в исполнение приговор над пленным повстанцем. Жан Прувер пал
жертвой именно такого суда. Это был свирепый закон Линча, который ни одна
партия не имеет права ставить в упрек другой, так как он одинаково
применяется и в республиканской Америке и в монархической Европе. Но суду
Линча легко было впасть в ошибку. Как-то в дни восстания, на Королевской
площади, национальные гвардейцы погнались было со штыками наперевес за
молодым поэтом Поль -Эме Гранье, и он спасся только потому, что спрятался в
подворотне дома э 6. Ему кричали: "Вот еще один сен -симонист!", его чуть не
убили. На самом же деле он нес под мышкой томик мемуаров герцога Сен-Симона.
Какой-то национальный гвардеец прочел на обложке слово "Сен-Симон" и
завопил: "Смерть ему!"
вышеупомянутого капитана Фаннико по собственной прихоти и капризу обрек себя
на уничтожение на улице Шанврери. Этот факт, как он ни странен, был
установлен судебным следствием, назначенным после восстания 1832 года.
Капитан Фаннико, нечто вроде кондотьера порядка, нетерпеливый и дерзкий
буржуа, из тех, кого мы только что охарактеризовали, фанатичный и
своенравный приверженец "правительственности", не мог устоять перед
искушением открыть огонь до назначенного срока - он домогался чести овладеть
баррикадой в одиночку, то есть силами одного своего отряда. Взбешенный
появлением на баррикаде красного флага, а вслед за ним старого сюртука,
принятого им за черный флаг, он начал громко ругать генералов и корпусных
командиров, которые изволят где-то там совещаться, не видя, что настал час
решительной атаки, и, как выразился один из них, "предоставляют восстанию
вариться в собственном соку". Сам же он находил, что баррикада вполне
созрела для атаки и, как всякий зрелый плод, должна пасть; поэтому он
отважился на штурм.
сказал один свидетель. Рота его, та самая, что расстреляла поэта Жана
Прувера, была головным отрядом батальона, построенного на углу улицы. В ту
минуту, когда этого меньше всего ожидали, капитан повел своих солдат в атаку
на баррикаду. Это нападение, в котором было больше пыла, чем военного
искусства, дорого обошлось отряду Фаннико. Не успели они пробежать и
половины расстояния до баррикады, как их встретили дружным залпом. Четверо
смельчаков, бежавших впереди, были убиты выстрелами в упор у самого подножия
редута, и отважная кучка национальных гвардейцев, людей храбрых, но без
всякой военной выдержки, после некоторого колебания принуждена была
отступить, оставив на мостовой пятнадцать трупов. Минута замешательства дала
повстанцам время перезарядить ружья, и нападавших настиг новый смертоносный
залп прежде, чем они успели отойти за угол улицы, служивший им прикрытием.
На миг отряд оказался между двух огней и попал под картечь своего же
артиллерийского орудия, которое, не получив приказа, продолжало стрельбу.
Бесстрашный и безрассудный Фаннико стал одной из жертв этой картечи. Он был
убит пушкой, то есть самим правопорядком.
тратим снаряды.
Отряды повстанцев и карательные отряды сражаются неравным оружием.
Русанов Владислав
Зыков Виталий
Конюшевский Владислав
Мацумото Сэйте
Березин Федор
Беляев Александр