чала. Построй свою ячейку, свои соты, а затем и свой улей.
зала:
она появилась снова. На ней были черные перчатки.
поздно!..
раскаяния.
ди вперед, милая моя Рюш!
тебя, мой мальчик: ведь ты остаешься... Обещай мне по крайней мере, что
когданибудь ты его посетишь!
жение. Он переживал в ту пору неистовство молодости, когда "хочет в буре
слез излиться переполненное сердце, но тем оно полней грозою, и все в
тебе звучит, дрожит, трепещет..." Марк приобщался к тем стихийным силам,
о которых возглашал в своей "Песне странника в бурю" молодой, с развева-
ющимися на ветру волосами, франкфуртский Прометен... Увы, Марк не был
наделен его великолепным поэтическим даром! Еще меньше обладал он его
преимуществами богатого молодого буржуа, который знает голод лишь духов-
ный, но не представляет себе, что такое пустой желудок, истощение, изну-
ряющий труд ради куска хлеба. Марк чувствовал, что он переполнен бурля-
щей силой, он ощущал свое слияние с Природой, единой в доброте своей и в
своей злобе:
лгать, поэты!) жаворонок вьется и поет в вышине только потому, что
опьянел от зерен, наворованных внизу. Ты, Прометей с берегов Майна, ты
никогда не знал в них недостатка! Но Марку, как парижским воробьям, при-
ходилось искать зерна в лошадином помете, (Да и помет-то этот попадается
все реже: город пропах автомобильным бензином.)
низм не получал ни достаточного питания, ни необходимого отдыха. С тру-
дом удалось ему найти временную, плохо оплачиваемую и утомительную долж-
ность агента по продаже и установке радиоприемников (Как все молодые лю-
ди его возраста, даже наименее способные к техническим наукам, он непло-
хо разбирался в разных механизмах.) Итак, Марк попал в число тех, кто
крутит машину, изготовляющую духовное зарево на пропитание новому чело-
вечеству. Она забивает голову смесью из шума, музыкальных звуков, шипе-
ния, скрипа, гула, электрических разрядов, свиста, от которого лопается
барабанная перепонка, - всем этим вавилонским столпотворением. Пропове-
ди, рекламы аптекарей и трибунов, ярмарочные выкрики балаганных и поли-
тических зазывал, джаз и церковное пение, модные танцы и симфонии - все
это нагромождается одно на другое, в два, в три, в пять этажей, парад
корнет-а-пистонов и рожков ("Ах, как я люблю военных! ") рядом с Девятой
симфонией Бетховена, предвыборная кампания на мотив из Дебюсси и мощная
глотка коммивояжера из Тулузы, который состязается с vociferol [123] ка-
кого-нибудь миланского тенора... Это всемирная абракадабра на волнах
разной длины. Она обратила карту Европы в головоломку: все языки и все
расы смешаны, замешаны и раскатаны в единое месиво и название ему можно
найти только в Капернауме. Но надо также подумать (нет худа без добра!)
о доходящем до галлюцинаций экстазе бедных, старых, заброшенных, прико-
ванных к дому Шульцев, когда из беспредельности мира к ним в кровать за-
летают божественные вестники.
После работы его лихорадило от переутомления, от шума в ушах. Казалось
бы, его слуху - слуху молодого Зигфрида - открываются все содрогания ле-
са. Но это были не те прекрасные свежие леса на берегах Зиля, где отды-
хало вещее ухо Вагнера. Марк слышал звуки грузовика, везущего железные
брусья; звуки рельсов, расшатываемых тяжелым трамваем; все, что его ок-
ружало, все, к чему он прикасался, все издавало звуки, даже листик, ко-
торый он мял между пальцами. Он подскакивал, когда звенели стекла. Самый
воздух наполнял шумом его уши... Он потерял покой!.. И нет такой дыры,
где можно было бы погрузиться в небытие... Вот это они и есть, те звуки
небес, что сулили нам так мало понимавшие в музыке великие лжецы Греции
и Рима, у которых были заткнуты уши (они ничего не слышали!). Боже ми-
лостивый! Кто вернет нам тишину, смерть без шума, спокойную могилу?!
субъект - и это вконец расшатало его здоровье. У него бывали судороги и
кошмары; его обостренное сознание распадалось, он терял точку опоры, он
терял свое "я", снова находил его по кусочкам, и они носились перед ним
в головокружительном вихре. Впрочем, это была общая болезнь европейского
сознания, - последствие безмерного, безудержного и бесплодного перенап-
ряжения военных лет, - и интеллигенты культивировали ее, как они культи-
вируют все болезни сознания. (Да не является ли болезнью и само созна-
ние?) Она встречалась всюду - от северных морей до морей Африки, у Джой-
са, у Пруста, у Пиранделло, у всех, кто умеет играть на дудке и застав-
ляет плясать под свою дудку мещан во дворянстве, интеллигентов-выскочек.
Удивительно было не то, что они этой болезнью заболевали, а то, что про-
фессионалы мышления, профессора и критики, ограничивались тем, что ре-
гистрировали самый факт ее появления. Чтобы показать, что и они не отс-
тали от века, они стали курить этой болезни фимиам, в то время как обя-
заны были бороться с ней, обязаны были спасать здоровье европейского
мышления, - в этом-то и заключался весь смысл их существования. Марка не
очень привлекали ни неврастенический снобизм франко-семитского гермафро-
дита с бархатными глазами, ни паралитическое бесстыдство ирландца. В
глазах Марка гораздо больше очарования имел другой недуг: распад личнос-
ти, как он показан у подверженного галлюцинациям сицилийца Пиранделло. У
Пиранделло этот процесс сопровождается мощными взрывами, которые вызыва-
ют распад и сливаются с ним. Марку это было ближе по духу. Но если по-
добный бред не опасен для писателя, который может от него освободиться,
- в особенности когда писатель достиг зрелости, - то для молодого чело-
века, едва сформировавшегося, живущего в постоянной лихорадке, слабого
здоровьем, изнуренного трудом, недоеданием и душевными муками, он таит
смертельную опасность.
помощи. Задыхаясь, сжав кулаки, повиснув над бездной, он видел страшный
распад мира, лежавшего в могиле. Он чуял запах тления, распространяемый
трупом цивилизации От священного ужаса и от удушья он едва не свалился в
могилу. Его сотрясали мощные взрывы, и со слепой и пламенной верой он
ждал, когда изо рта разлагающегося трупа прорастет прямой зеленый сте-
бель, несущий в себе зерна новой жизни, нового мира, который придет. А
он непременно придет! Он должен прийти!..
Даже если я умру, я все же дам ему жизнь. Он возникнет и забьет клю-
чом!.. Он и есть я, живой или мертвый, поток материи, поток обновленного
духа, вечное Возрождение..."
ночам ее наполняло мушиное жужжание. В доме было слышно все, сверху до-
низу: как хлопают двери, как скрипят полы и кровати, как глупо хохочут
пьяные девки, как ссорятся и целуются на тюфяках. Точно ты сам участву-
ешь во всем этом, и все участвуют за тебя. Можно было утонуть в поту
всех этих тел. Не было сухого места на простынях. Все стадо на них пере-
валялось...
минуты, когда отвращение настолько остро, что всецело тебя поглощает.
Тогда уже не смотришь, что воняет больше, что меньше: все воняет... Марк
снял комнату в том углу, что подальше от лестницы, предпоследнюю в конце
коридора, - туда меньше проникало шума, но и меньше воздуха и света.
Стекла в окне пожелтели. Оно выходило на грязную стену в маленьком дво-
рике, куда не заглядывал луч солнца. Чтобы преградить доступ тошнотвор-
ному запаху, окон почти никогда не открывали... Последнюю по коридору
комнату, рядом с комнатой Марка, занимала молчаливая особа. Ее тоже не
бывало по целым дням. Она приходила поздно, запиралась, работала, читала
до поздней ночи и почти не спала, - как он. (Через перегородку, тонкую,
точно листик, Марк улавливал каждое ее движение.) Особа не производила
никакого шума. Он бы так и не знал ее голоса, но она говорила, стонала и
даже кричала во сне. Женский голос - легкий, прерывистый, с разнообраз-
ными жалобными и гневными модуляциями. В первое время, когда его будил
поток слов на непонятном языке, он думал, что она не одна, и возмущенно
стучал в стенку. Тогда она умолкала, и Марк слышал, как она еще долго
ворочается в постели, тоже страдая бессонницей. Он раскаивался в своей
грубости, ибо отлично знал, что такое для труженика несколько часов сна,
Черепнин Владимир
Лукьяненко Сергей
Белов Вольф
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Плотников Александр