русских по поводу и без оного и ты в общем мнении станешь упрямцем,
бабником, выпивохой, служакой-аккуратистом и драчуном. В сем качестве ты
будешь героем, да объектом для подражания. Высоким, статным бароном без тени
мысли и сомненья на ясной, породистой морде.
читай умные книжки, да вникай в дела интендантства и ты сам не заметишь, как
прославишься проклятым якобинцем, вором, либералом, да штатской сволочью.
Любая дрянь сочтет за ущерб собственной Чести пройти, не плюнув на твой
сапог. Ибо ты будешь мерзкий жид - хитрый, пронырливый, вороватый, да
беспородный!"
для него лучшим исходом... Но меня мучит вопрос, - что с нами было бы, если
бы я не оттолкнул его от себя? Стал бы я больше евреем? Научился ли б от
меня Ефрем, что брать чужое -- нехорошо? Не знаю. И это -- мучит меня.
Андрисом к той поре уже отошли от Ефрема.
странствовать ради Славы, престижа и Чести для нашей семьи. Озоль остался
хранить дом, плодить маленьких Бенкендорфов (верней уже -- Уллманисов) и
подхватить родовой стяг, коль он выпадет из моей мертвой руки. Так положено
у лифляндцев.
был самым близким и преданным... Хотя бы потому, что я не забыл, как
отдалились от меня латыши в дни Суда Церкви над моей Кровью. Такое не
забывается и редко прощается.
и Андрис не возражали, а Ефрем... Он был в ужасе.
докладывать. Латыши поняли, что без этого мы не сможем стать своими в
казарме, - не надо быть лучше общества. Ефрем же вдруг заявил, что сие --
грех и его папаша раввин -- не одобрит. Я спросил его, - значит ли это, что
он не хочет служить и еврей отвечал:
"жидом", зачем ты идешь воевать за этих ублюдков?!"
не знаю, что отвечать. Я родился в лютеранской Риге от отца -- латыша и
еврейки -- матери. Вроде бы нет особых причин любить Россию и русских. За
вычетом того, что я -- Бенкендорф.
против моих деда и прадеда. Каковы б не были русские оккупанты -- сам Петр
когда-то плакал с моим прадедом над телом прапрадеда моего и пока я жив, -
русский престол должен остаться колену Петра...
смириться на меньшее зло, чтоб не было большего. Я спросил его в тысячный
раз, - готов ли он стать офицером. В смысле -- спать с "юной клюквой". Он
отвечал, что его - отец проклянет за сие.
-- общее преступление. Нам троим было плохо после того, что мы сделали.
Пусть с рабами -- нарочно разводимыми для сей цели. Есть вещи, кои не могут
не претить здоровому мужику и нам было скверно... Но сей грех сблизил нас, -
у нас возник общий секрет. Стыдная тайна от всего общества. И мы стали --
едины.
разговаривать, - мы опасались, что он доложит сию мерзость нашим общим
подружкам, а в Лифляндии сие -- страшный грех. Даже если ты исполняешь чисто
мужскую обязанность. И мы теперь не могли доверять наших тайн сему
"инородцу".
с одним из наших рабов и все было кончено. Если до того мы уважали его за
то, что он хоть в чем-то был -- лучше нас, теперь жиденок стал просто
мерзок.
денег от моего имени и стал ждать. Если бы я не вернулся с Кавказа, Ефрем
стал очень богат.
возвращении я встретил жида более чем прохладно. Он прекрасно понял мои
намеки и тут же выплатил ссуды, взятые "под меня". Если бы он сам не
просился исполнять "мою роль" в Тильзитской истории, я бы убил его прямо в
Тильзите. Довольно было сказать ему побежать, наврав, что жандармы не станут
стрелять...
Государь не в себе, - все время запирается с Кочубеем, о чем-то с ним долго
беседует и пару раз в разговоре обмалвливался:
-- покладистей братца".
Костькой, но тот в самой жесткой манере отказался от встречи, назвав сам
себя "Наследником Бенкендорфов". Не надо и объяснять, как эти слова взбесили
матушку. Ибо по законам Лифляндии она могла сколь угодно вычеркивать
Константина из своих завещаний. У меня не было, и не могло быть сыновей, а
по лифляндским обычаям дочери имеют права лишь на приданое. Как бы матушка
ни делила меж мной и Костькой состояние Бенкендорфов -- после моей смерти
все должно отойти -- его сыновьям. Иль детям латыша Озоля.
Государь послал ко мне "визитеров" и у них с Константином все уговорено. Я
никогда не сомневался в "чутье" моей матушки и стал ждать гостей. Почаще
отъезжал "по делам", а за меня письма получал наивный Ефрем. И расписывался
за них моим именем. Когда-то я дал ему сию привилегию и жиденок ей
пользовался по поводу и без оного. В эти минуты по его лицу было видно, как
он мнит себя "фоном-бароном"!
адресованный в мои руки. Посетители удивились, - точно ли он -- Бенкендорф и
Ефрем, напустив на себя природную наглость, отругал их на чем свет стоит.
Они сомневались, ибо Ефрем не сходился с моим описанием и миниатюрой, кою им
вручил Государь, но когда он полез из траншеи, отдавая будто приказы,
сомнения кончились...
барона фон Шеллинга. Они часто пытались убить меня, но я ни разу не
шевельнул даже пальцем в их сторону. (И в конце концов, - сие принесло
плоды. Общество пришло к мнению, что мне легче довериться, чем моим
царственным кузенам -- они готовы были убить своего родственника, а я --
нет. В итоге Империя перешла от "людей ненадежных" к "людям с Принципами".)
Брат мой сколь угодно долго мог интриговать против меня, я знал о сием и
слегка сему... противодействовал, но... Стоило нам прийти к Власти, я
приказал ему принять Кавказскую армию.
глубоко при себе, но для публики... Неважно -- какой у меня младший брат. Он
-- Бенкендорф и сего достаточно для того, чтобы он получил для себя
крупнейшую армию. (А меж нами, девочками -- и слабейшую в техническом
оснащении. Приди моему братцу в голову -- какие фантазии, мои егеря с
кирасирами не дали б и шанса его плохо вооруженным казакам!)
недруги уже отошли в мир иной... Так вышло.
тоже ждал этой встречи. Он встретил меня на лестнице. Именно там, где я его
когда-то обидел!
смотрел на подходящего Командора. И я впервые подумал, - "Боже, как он
состарился!" И поймал вдруг себя на мысли, что думаю о человеке, пытавшемся
убить меня -- без злобы и ненависти. Но -- как о старшем, больном и усталом
брате, Любившем меня. Пусть с досадой и завистью, но все-таки -- Любящем...
длинной лестницы, вдруг произнес:
наоборот - бросится мне на грудь, признавая свою ошибку. Но он был сух и
спокоен. И в то же время -- будто бы неживой. Я не знал, что ответить и
тут... Будто какое-то просветление! Будто кто-то мне нашептал - что
случилось. За что он пытался убить меня и почему с ним творится этакое...
сказал:
Без лишних ушей".
карете, а Петер с Андрисом ускакали вперед, чтоб все приготовить к приезду.
все равно. Если б я решился убить его в тот момент, он с радостью принял бы
Смерть, как спасенье от всей его жуткой жизни.
веселых, журчащих струй, где никто не мог нас услыхать, сказал ему так:
опасен для тебя и твоей дочери. Он сказал тебе, что если ты сделаешь его
фаворитом, он изменит имперский Закон и ты передашь трон юной Нарышкиной.
Орловский Гай Юлий
Каменистый Артем
Маккарти Кормак
Каргалов Вадим
Конан-Дойль Артур
Смит Кордвейнер