Чтение 208–й страницы книги ~Виконт де Бражелон или десять лет спустя~

Разве она была обязана, разве могла она обуздать провинциальные языч-
ки? Разве она должна была в чрезмерном усердии подавить дерзость этих
трех девчонок?

Все эти рассуждения наносили чувствительный укол гордости короля; од-
нако, перебрав мысленно все свои обиды и как бы перевязав рану, Людовик
XIV с удивлением ощутил новую, непонятную, глухую, нестерпимую боль.

И он не смел признаться себе, что эта режущая боль гнездится у него в
сердце.

В самом деле, историку нужно поведать читателям, как король говорил
сам с собой: он позволил наивному признанию Лавальер пощекотать свое
сердце; он поверил в чистую любовь, любовь к человеку, любовь бескорыст-
ную, и его душа, которая была гораздо моложе и гораздо наивнее, чем он
предполагал, устремилась навстречу другой душе, только что открывшей ему
свои желания.

Необыкновеннее всего в сложной истории любви взаимосвязанность чувств
двух сердец: нет ни одновременности, ни равенства; одно сердце почти
всегда начинает любить раньше другого и почти всегда перестает любить
после другого. Электрический ток порождается интенсивностью первой
вспыхнувшей страсти. Чем больше любви выказала Лавальер, тем сильнее по-
чувствовал ее король.

Именно это и удивляло короля.

Ведь ему ясно доказали, что симпатический ток не мог увлечь его серд-
ца, потому что это признание не было признанием любви, потому что оно
было только оскорблением, нанесенным человеку и королю, потому что, сло-
вом, оно было мистификацией.

Таким образом, эта девушка, у которой, строго говоря, не было ничего
особенного, средние красота, знатность, ум, - таким образом, эта бедная
девушка, выбранная принцессой за ее ничтожество, не только бросила вызов
королю, но еще и пренебрегла королем, то есть человеком, которому, как
азиатскому султану, стоило только бросить взгляд, протянуть руку, уро-
нить платок, чтобы одержать победу.

Со вчерашнего вечера он был так занят этой девушкой, что не мог ду-
мать ни о чем другом; со вчерашнего вечера его воображение украшало ее
всеми прелестями, которых у нее не было; словом, он, король, у которого
было столько неотложных дел, которого призывало столько женщин, со вче-
рашнего вечера посвятил все минуты своей жизни, все биения своего сердца
единственной мечте.

Поистине, это было слишком.

И так как негодование короля заставило его позабыть обо всем, в част-
ности о присутствии де Сент-Эньяна, то оно изливалось в самых неистовых
ругательствах.

Правда, де Сент-Эньян забился в уголок и лишь оттуда наблюдал за гро-
зой.

По сравнению с королевским гневом его собственное разочарование каза-
лось ему ничтожным; он только боялся, как бы этот гнев не обрушился на
него.

В самом деле, король вдруг перестал расхаживать по комнате и, устре-
мив на Сент-Эньяна разгневанный взгляд, произнес:

- А ты, де Сент-Эньян?

Де Сент-Эньян сделал движение, которое обозначало: "Что вы хотите
сказать, государь?"

- Да, ты оказался таким же дураком, как и я, не правда ли?

- Государь... - пролепетал де Сент-Эньян.

- Ты попался на эту грубую шутку?

- Государь, - заговорил де Сент-Эньян, начав дрожать всем телом, -
пусть ваше величество не гневается: вашему величеству известно, что жен-
щины существа несовершенные, созданные для зла; следовательно, требовать
от них добра невозможно.

Король, питавший глубокое уважение к своей личности и начинавший пос-
тигать искусство владеть своими страстями, которое он сохранил на всю
жизнь, - король понял, что роняет свое достоинство, проявляя столько го-
рячности по такому ничтожному поводу.

- Нет, - живо сказал он, - нет, ты ошибаешься, Сент-Эньян, я не сер-
жусь; я только восхищаюсь той ловкостью и смелостью, которые были обна-
ружены этими двумя девицами, а больше всего удивляюсь я тому, как глупо
положились мы на голос своего сердца, имея возможность разузнать все
подробности.

- О, сердце, государь, сердце! Этому органу следует предоставить
только его физические функции, отняв от него все функции моральные.
Признаюсь, увидев, что сердце вашего величества так сильно занято
этой...

- Занято? Мое сердце? Ум, может быть; что же касается сердца... то
оно.

Людовик снова заметил, что, желая прикрыть один фланг, он готов обна-
жить другой.

- Впрочем, - прибавил он, - мне не за что упрекать эту малютку. Я же
знал, что она любит другого.

- Виконта де Бражелона, да. Я ведь предупреждал ваше величество.

- Ты прав, но не ты был первый. Граф де Ла Фер просил у меня руки ма-
демуазель де Лавальер для своего сына. Ну, раз они любят друг друга, я
обвенчаю их, как только Бражелон вернется из Англии.

- Узнаю все великодушие короля.

- Довольно, Сент-Эньян, довольно об этом, - остановил его Людовик.

- Да, позабудем обиду, государь, - покорился придворный.

- К тому же это будет нетрудно, - отвечал король со вздохом.

- И для начала я напишу на всю эту троицу хорошенькую эпиграмму. Я
озаглавлю ее: "Наяда и Дрцада"! это доставит удовольствие принцессе.

- Действуй, Сент-Эньян, действуй, - прошептал король. - Ты прочитаешь
стихи, это меня развлечет. Все это пустяки, Сент-Эньян, пустяки, - при-
бавил король с видом человека, которому трудно дышать.

Когда король оправился и ему удалось придать своему лицу выражение
ангельского терпения, в дверь постучал камердинер.

Де Сент-Эньян почтительно отошел в сторону.

- Войдите, - сказал король.

Камердинер приоткрыл дверь.

- Что случилось? - спросил Людовик.

Камердинер показал записку, сложенную треугольником.

- Для его величества, - сказал он.

- От кого?

- Не знаю, письмо было передано одним из дежурных офицеров.

По знаку короля лакей подал письмо.

Король подошел к свече, вскрыл письмо, прочитал подпись и не мог
удержаться от восклицания.

Сент-Эньян, почтительно отошедший в сторону, тем не менее все видел и
слышал.

Он подбежал к королю.

Король отпустил лакея движением руки.

- Боже мой! - произнес король, читая письмо.

- Ваше величество нездоровы? - спросил Сент-Эньян.

- Нет, нет, Сент-Эньян; читай!

И король подал ему письмо.

Глаза де Сент-Эньяна жадно устремились к подписи.

- Лавальер! - воскликнул он. - О, государь!

- Читай, читай!

И Сент-Эньян прочел:

"Государь, простите мне мою назойливость, главное же, простите несоб-
людение этикета в этом письме; но оно кажется мне более спешным и более
неотложным, чем какая-нибудь депеша; итак, я позволяю себе обратиться с
письмом к вашему величеству.

Я вернулась к себе, разбитая горем и усталостью, государь, и умоляю
ваше величество дать мне аудиенцию, на которой я скажу моему королю всю
правду.

Луиза де Лавальер".

- Что скажешь? - спросил король, отбирая письмо от Сент-Эньяна, со-
вершенно озадаченного тем, что он прочитал.

- Что я скажут - повторил Сент-Эньян.

- Что ты об этом думаешь?

- Не знаю.

- А все-таки?

- Государь, малютка почуяла грозу и испугалась.

- Чего испугалась? - удивился Людовик.

- Гм. У вашего величества есть тысяча причин сердиться на автора или
на авторов этой злой шутки, а память вашего величества, обращенная в не-
добрую сторону, служит вечной угрозой для человека, проявившего неосто-
рожность.

- Я другого мнения.

- Король видит лучше меня.

- Вот что я вижу в этих строчках: горе, принуждение... Особенно если
вспомнить некоторые подробности сцены, разыгравшейся у принцессы... Сло-
вом...

Король не договорил.

- Словом, - подхватил Сент-Эньян, - ваше величество хотите дать ауди-
енцию. Вот что для меня ясно.

- Я сделаю больше, Сент-Эньян.

- Что именно, государь?

- Возьми плащ...

- Но, государь...

- Ты знаешь, где комната фрейлин принцессы?

- Конечно.

- И знаешь, как туда проникнуть?