Чтение 210–й страницы книги ~Граф Монте-Кристо~

обязуется в случае, если он одобрит мой выбор, выдавать мне ежегодно сто
пятьдесят тысяч ливров, считая со дня моей свадьбы. Это составляет, нас-
колько я могу судить, четвертую часть доходов моего отца.

- А я, - сказал Данглар, - всегда намеревался дать в приданое моей
дочери пятьсот тысяч франков; к тому же она моя единственная наследница.

- Вот видите, - сказал Андреа, - как все хорошо складывается, если
предположить, что баронесса Данглар и мадемуазель Эжени не отвергнут мо-
его предложения. В нашем распоряжении будет сто семьдесят пять тысяч го-
дового дохода. Предположим еще, что мне удастся убедить маркиза, чтобы
он не выплачивал мне ренту, а отдал в мое распоряжение самый капитал
(это будет нелегко, я знаю, но, может быть, это и удастся); тогда вы
пустите наши два-три миллиона в оборот, а такая сумма в опытных руках
всегда принесет десять процентов.

- Я никогда не плачу больше четырех процентов, - сказал банкир, -
или, вернее, трех с половиной. Но моему зятю я стал бы платить пять, а
прибыль мы бы делили пополам.

- Ну и чудно, папаша, - развязно сказал Кавальканти: врожденная
вульгарность по временам, несмотря на все его старания, прорывалась
сквозь тщательно наводимый аристократический лоск.

Но, тут же спохватившись, он добавил:

- Простите, барон, вы видите, уже одна надежда почти лишает меня рас-
судка; что же, если она осуществится?

- Однако надо полагать, - сказал Данглар, не замечая, как быстро эта
беседа, вначале бескорыстная, обратилась в деловой разговор, - существу-
ет и такая часть вашего имущества, в которой ваш отец не может вам отка-
зать?

- Какая именно? - спросил Андреа.

- Та, что принадлежала вашей матери.

- Да, разумеется, та, что принадлежала моей матери, Оливе Корсинари.

- А как велика эта часть вашего имущества?

- Признаться, - сказал Андреа, - я никогда не задумывался над этим,
но полагаю, что она составляет по меньшей мере миллиона два. У Данглара
от радости захватило дух. Он чувствовал себя, как скупец, отыскавший
утерянное сокровище, или утопающий, который вдруг ощутил под ногами
твердую почву.

- Итак, барон, - сказал Андреа, умильно и почтительно кланяясь банки-
ру, - смею ли я надеяться...

- Виконт, - отвечал Данглар, - вы можете надеяться; и поверьте, что
если с вашей стороны не явится препятствий, то это вопрос решенный.

- О, как я счастлив, барон! - сказал Андреа.

- Но, - задумчиво продолжал Данглар, - почему же граф Монте-Кристо,
ваш покровитель в парижском свете, не явился вместе с вами поддержать
ваше предложение?

Андреа едва заметно покраснел.

- Я прямо от графа, - сказал он, - это, бесспорно, очаровательный че-
ловек, но большой оригинал. Он вполне одобряет мой выбор; он даже выра-
зил уверенность, что мой отец согласится отдать мне самый капитал вместо
доходов с него; он обещал употребить свое влияние, чтобы убедить его; но
заявил мне, что он никогда не брал и никогда не возьмет на себя от-
ветственности просить для кого-нибудь чьей-либо руки. Но я должен отдать
ему справедливость, он сделал мне честь, добавив, что если он когда-либо
сожалел о том, что взял себе это за правило, то именно в данном случае,
ибо он уверен, что этот брак будет счастливым. Впрочем, если он офици-
ально и не принимает ни в чем участия, он оставляет за собой право выс-
казать вам свое мнение, если вы пожелаете с ним переговорить.

- Прекрасно.

- А теперь, - сказал с очаровательнейшей улыбкой Андреа, - разговор с
тестем кончен, и я обращаюсь к банкиру.

- Что же вам от него угодно? - сказал, засмеявшись, Данглар.

- Послезавтра мне следует получить у вас что-то около четырех тысяч
франков; но граф понимает, что в этом месяце мне, вероятно, предстоят
значительные траты и моих скромных холостяцких доходов может не хватить;
поэтому он предложил мне чек на двадцать тысяч франков, - вот он. На
нем, как видите, стоит подпись графа. Этого достаточно?

- Принесите мне таких на миллион, и я приму их, - сказал Данглар,
пряча чек в карман. - Назначьте час, который вам завтра будет удобен,
мой кассир зайдет к вам, вы распишетесь в получении двадцати четырех ты-
сяч франков.

- В десять часов утра, если это удобно; чем раньше, тем лучше; я хо-
тел бы завтра уехать за город.

- Хорошо, в десять часов. В гостинице Принцев, как всегда?

- Да.

На следующий день, с пунктуальностью, делавшей честь банкиру, двад-
цать четыре тысячи франков были вручены Кавальканти, и он вышел из дому,
оставив двести франков для Кадрусса.

Андреа уходил главным образом для того, чтобы избежать встречи со
своим опасным другом; по той же причине он вернулся домой как можно поз-
же. Но едва он вошел во двор, как перед ним очутился швейцар гостиницы,
ожидавший его с фуражкой в руке.

- Сударь, - сказал он, - этот человек приходил.

- Какой человек? - небрежно спросил Андреа, делая вид, что совершенно
забыл о том, о ком, напротив, прекрасно помнил.

- Тот, которому ваше сиятельство выдает маленькую пенсию.

- Ах, да, - сказал Андреа, - старый слуга моего отца. Вы ему отдали
двести франков, которые я для него оставил?

- Отдал, ваше сиятельство.

По желанию Андреа, слуги называли его "ваше сиятельство".

- Но он их не взял, - продолжал швейцар.

Андреа побледнел; но так как было очень темно, никто этого не заме-
тил.

- Как? Не взял? - сказал он дрогнувшим голосом.

- Нет; он хотел видеть ваше сиятельство. Я сказал ему, что вас нет
дома; он настаивал. Наконец, он мне поверил и оставил для вас письмо,
которое принес с собой запечатанным.

- Дайте сюда, - сказал Андреа.

И он прочел при свете фонаря фаэтона:

"Ты знаешь, где я живу, я жду тебя завтра в девять утра".

Андреа осмотрел печать, проверяя, не вскрывал ли ктонибудь письмо и
не познакомился ли чей-нибудь нескромный взор с его содержанием. Но оно
было так хитроумно сложено, что, для того чтобы прочитать его, пришлось
бы сорвать печать, а печать была в полной сохранности.

- Хорошо, - сказал Андреа. - Бедняга! Он очень славный малый.

Швейцар вполне удовлетворился этими словами и не знал, кем больше
восхищаться, молодым господином или старым слугой.

- Поскорее распрягайте и поднимитесь ко мне, - сказал Андреа своему
груму.

В два прыжка он очутился в своей комнате и сжег письмо Кадрусса, при-
чем уничтожил даже самый пепел.

Не успел он это сделать, как вошел грум.

- Ты одного роста со мной, Пьер, - сказал ему Андреа.

- Имею эту честь, - отвечал грум.

- Тебе должны были вчера принести новую ливрею.

- Да, сударь.

- У меня интрижка с одной гризеткой, которой я не хочу открывать ни
моего титула, ни положения. Одолжи мне ливрею и дай мне свои бумаги,
чтобы я мог в случае надобности переночевать в трактире.

Пьер повиновался.

Пять минут спустя Андреа, совершенно неузнаваемый, вышел из гостини-
цы, нанял кабриолет и велел отвезти себя в трактир под вывеской "Красная
лошадь", в Пикнюсе.

На следующий день он ушел из трактира, так же никем не замеченный,
как и в гостинице Принцев, прошел предместье Сент-Антуан, бульваром до-
шел до улицы Менильмонтан и, остановившись у двери третьего дома по ле-
вой руке, стал искать, у кого бы ему, за отсутствием привратника, навес-
ти справки.

- Кого вы ищете, красавчик? - спросила торговка фруктами с порога
своей лавки.

- Господина Пайтена, толстуха, - отвечал Андреа.

- Бывшего булочника? - спросила торговка.

- Его самого.

- В конце двора, налево, четвертый этаж.

Андреа пошел в указанном направлении, поднялся на четвертый этаж и
сердито дернул заячью лапку на двери Колокольчик отчаянно зазвонил.

Через секунду за решеткой, вделанной в дверь, появилось лицо Кадрус-
са.

- Ты точен! - сказал он.

И он отодвинул засовы.

- Еще бы! - сказал Андреа, входя.

И он так швырнул свою фуражку, что она, не попав на стул, упала на
пол и покатилась по комнате.

- Ну, ну, малыш, не сердись! - сказал Кадрусс. - Видишь, как я о тебе
забочусь, вон какой завтрак я тебе приготовил; все твои любимые кушанья,
черт тебя возьми!

Андреа действительно почувствовал запах стряпни, грубые ароматы кото-
рой были не лишены прелести для голодного желудка; это была та смесь
свежего жира и чесноку, которой отличается простая провансальская кухня;
пахло и жареной рыбой, а надо всем стоял пряный дух мускатного ореха и
гвоздики. Все это исходило из двух глубоких блюд, поставленных на кон-
форки и покрытых крышками, и из кастрюли, шипевшей в духовке чугунной
печки.