оставить на подпись докладную у его секретарши... Быстрее, Артам! Здесь
что-то неладно!
перед нами метрах в пяти...
от тебя убегает твой собственный начальник, воплощение административного
высокомерия и важности. На секунду я остановился в растерянности. Артам
дернул меня за рукав.
какую были способны, и увидели, как за Мишураном захлопнулась дверца его
черной "вольво". Водителя не было, он сам сел за руль... Взревел мотор, и
вдруг, ломая кусты, машина прыгнула нам навстречу. Я успел отшвырнуть
Гвельтова в сторону, и от этого толчка сам каким-то чудом избежал удара
сверкающего бампера. Расшвыривая вырванные с корнями кусты, "вольво"
развернулась, как танк, и снова понеслась к нам по пешеходной дорожке. Но
теперь нас защищал высокий каменный бордюр. Машина промчалась мимо, к
воротам. До них было метров сто, и к счастью, они оказались закрыты.
Он открывал замок... Гвельтов рванулся к воротам, я едва успел задержать
его.
не было. Я хорошо знал эту часть города: от заднего двора института шла
глухая тупиковая улочка, и я успел заметить, что "вольво" свернула именно
в нее. Это давало нам шанс... Я остановил машину так, чтобы ее полностью
скрыло угловое здание. Потом выключил фары и отпустил газ. Мотор теперь
работал едва слышно.
скорости мы ему не уступим.
испытывал ни малейшего волнения, только холодную ярость. Минуту назад нас
пытались убить. В этом не было никакого сомнения. И еще, сегодня меня
предупреждали, чтобы я не приходил в лабораторию... Дважды за один день я
оказался втянутым в события, плохо объяснимые с точки зрения нормальной
логики. И у меня сейчас не было ни малейшего желания в них разбираться.
Одно я знал совершенно точно: больше я не позволю превращать себя в пешку
в чужой, непонятной игре.
выскочила из-за угла, и успел приготовиться. Это дало мне возможность
сразу же повиснуть у нее на хвосте. Я вел машину очень осторожно и
выдерживал дистанцию, все время ожидая со стороны своего противника
какой-нибудь каверзы. Первые километры Мишуран ехал спокойно, пока не
понял, что мы его преследуем. Тогда он резко до предела увеличил скорость.
Шел третий час ночи, город словно вымер. На его пустынных, залитых дождем
улицах не было ни души. Стрелка спидометра подрагивала уже возле отметки
"сто двадцать". Мне пришлось еще больше увеличить дистанцию, при такой
скорости на мокром асфальте ничего не стоило потерять контроль над
машиной. "Вольво" Мишурана сливалась с асфальтом. Фары он выключил, и,
чтобы не прозевать неожиданный маневр, я включил дальний свет. Видимо,
отражение наших фар в зеркале ослепило Мишурана, потому что он
занервничал. "Вольво" шла теперь неровно, ее бросало из стороны в сторону,
фонтаны из-под колес летели в стены домов, водяные брызги и грязь забивали
мне смотровое стекло, щетки с трудом справлялись, обзор ограничился,
пришлось еще дальше отпустить Мишурана - и он, воспользовавшись этим,
резко свернул в боковую улочку. Водитель я не ахти какой, хотя в данных
обстоятельствах вряд ли кто-нибудь сумел бы сделать больше. Я несколько
погасил скорость машины перед поворотом, но все же недостаточно: на мокром
асфальте нас занесло и буквально швырнуло в переулок. Я слышал, что
опытные гонщики срезают угол и проходят поворот вот так, на заносе; я не
был гонщиком, а фонарный столб оказался слишком близко к проезжей части.
Удар, характерный скрежет металла, свидетельствующий о том, что нас
здорово зацепило, звон разбитого стекла... Правая фара погасла, но машина,
виляя, уже неслась по переулку, мы все-таки прошли поворот, удар оказался
скользящим. При других обстоятельствах я бы остановился, но теперь мысль
не упустить Мишурана погнала нас дальше. Только бы выдержала правая
передняя покрышка, принявшая на себя основной удар и отбросившая машину от
столба. Если она не выдержит на такой скорости... Не хотелось думать о
том, что тогда станет с машиной и с нами.
снова нагнали. Мотор "вольво" ревел свирепо, с натугой. Такие нагрузки его
старой машине были явно не по плечу. Увлекшись погоней, я приблизился к
"вольво" чуть больше, чем следовало, и Мишуран сразу же резко затормозил,
надеясь, что мы врежемся ему в багажник. Если бы это случилось, более
твердый вольвовский кузов разбил бы нам двигатель. Но наши тормоза сделали
свое дело, и мы остановились в двух метрах позади него.
неподвижно. Слышно было, как кашляет на холостых оборотах ее двигатель.
заперта, он слишком спешил...
словно Мишуран мог нас услышать. - Где он живет, мы и так знаем, машину
вот разбили, да и вообще... Ну, приедет он, войдет в квартиру, что
дальше-то делать, дверь, что ли, ломать будем?
городе целую вечность... Обычно в этом районе города даже ночью не бывает
так пустынно... Мы стояли на Дерковской. Она вела прямо на Приморский
бульвар. Неудивительно, что он остановился. Это опять тупик. За бульваром
набережная, дальше дороги нет. Над причалом обрыв. Ему придется
развернуться на набережной, там очень узко, а я должен буду успеть
уклониться в сторону, потому что он наверняка опять пойдет на таран. Его
единственное преимущество перед нами в весе и в прочности кузова, и
похоже, он это прекрасно понимает... Значит, опять соревнование на
быстроту реакции...
Я выждал несколько секунд и тронулся следом. Теперь мы ехали очень
медленно. Казалось, Мишуран все еще не решил, что предпринять...
Набережная была совсем близко, до нее оставалось метров двести, не больше,
когда "вольво" вновь рывком увеличила скорость. Теперь время измерялось
уже на доли секунды, Мишуран не зря тащился так медленно и не зря сделал
этот неожиданный рывок. Если теперь я не успею выскочить на набережную
прежде, чем он развернется, таранного удара не избежать... Но, к моему
удивлению, "вольво" не стала разворачиваться... Совершенно рефлекторно я
до отказа нажал на тормоза, и вовремя. Вслед за "вольво" мы вылетели на
набережную. Теперь от обрыва нас отделяла совсем узкая асфальтированная
полоска. Как в замедленной киносъемке, я видел, что передние колеса
"вольво" уже вращаются в пустоте. Потом корпус машины накренился, и она
исчезла в черном провале обрыва. Только теперь до моего сознания дошел
весь смысл происшедшего. Нас еще несло вперед. Визжали тормоза. Перед
самым обрывом машина остановилась. И лишь после этого мы услышали снизу
тяжелый всплеск. Я развернул машину, подведя ее к обрыву. Единственная
наша фара выхватывала из темноты порядочный кусок поверхности тяжелой
черной воды. По ней бежала только мелкая рябь да клочки белой пены. Больше
ничего не было видно.
и откачать, может быть, успеем?
Я останусь здесь.
но она надеялась, что вещи помогут ей.
предметы, которые ей ничего не говорили. Катушка ниток, высохший флакон
из-под духов, настолько старый, что даже запах не сохранился. Сумочка со
сломанным замком. И вот наконец на самом дне, подо всем этим хламом,
толстая картонная коробка, перевязанная ленточкой. Еще не зная, что там,
она почувствовала, как сильно забилось сердце. Она не решилась сразу же
открыть коробку. Может быть, ей мешало сознание того, что цена окажется
непомерно высокой. Стиснув зубы, она дернула ленту. Узел затянулся
намертво, и вдруг рука, словно обладавшая собственной, отдельной от нее
памятью, протянулась к левому ящику, достала лежавшие там ножницы и
перерезала ленту. Но и после этого она не спешила открывать крышку.
Возможно, самым разумным в ее положении было бы обратиться к врачу. Но
что, в конце концов, сможет сделать для нее врач? Объяснить то, что она не
понимает? Успокоить? Прописать какие-нибудь пустяковые порошки? Разве
можно порошком вернуть пропавшие месяцы? Ей придется бороться с этим один
Гуревич Георгий
Андреев Николай
Свержин Владимир
Бажанов Олег
Афанасьев Роман
Смоленский Вадим