И нечего ушами трепыхать, дорогу выслушивать - не стучат шаги. Не надобна!
Так и пряди усердно, приглядливо. Урок - по лоскуту на день!
самые петельки пролегла. Младшенькая Лью еще раз промыла камень,
отполированный ступнями, теперь на него расстелили клейковатую, пока еще
дырчатую ткань. Старый дед, приволакивая то одну, то другую ногу - по
настроению, но непременно, чтоб к тяжелой работе не принуждали, - вынес из
погреба горшок с настоем коробочек пещерного мха. Сложил пальцы левой руки в
щепоть, вместо ногтей - кисти щетинные, точно у маляра. В другой раз от
одного такого воспоминания зашлось бы сердце, затомилось обидой неправедной,
а теперь уж перегорело, перетерпелось. Дед окунул щепоть в медовый настой,
старательно окропил свежую ткань. Вью торопливо, чтоб опять не схлопотать за
нерадивость, смазала ступни змеиным сальцем и вспрыгнула на теплую
поверхность утюга. Воздушные переплеты почти невесомой рогожки плющились,
затягивались мельчайшие дырочки, изжелта-коричневатый настой равномерно
растекался по всему лоскуту. Как-то старый дед услыхал, что младшие
переговаривались - гладким бревном-де сподручнее было бы ткань раскатывать,
глаже, быстрее... Не поленился - исхлестал болтунов своей
метелкой-кисточкой. Чтоб неповадно было и в мыслях закон нарушать. Даны
Богами руки да ноги - вот ими и усердствуйте...
жарки ладонь прокопченная, уж поди и чувствовать-то ничего не может, бабка
ее годами не отмачивала... И тоже - попрек:
забрызгаешь соком, в чем на люди выйдешь, коли позовут?
успела - со стороны Храмовища грохнуло, задребезжало, нестройно, не
по-утрешнему, отозвалось эхом второго круга... "Нечестивцы" сзывали народ.
голосов мешался с торопливыми шлепками босых ступней по раскаленной солнцем
дороге. И давно ли сзывали в прошлый раз? Зачастили...
змеиного сала, выскочила за ограду.
споткнулась и отстала от своих, так что теперь можно было брести
медленно-медленно, оглядываясь - не Инебел ли сзади?
набатом возле полузакрашенных заборов, могли прибежать вообще с любой
стороны. Неужели и увидеть не суждено? Жрецы все знают, все помнят, никуда
ей не спрятаться, везде найдут. И отдадут в самый голодный дом, где
перемерли старшие, а голопузеньких малышат - целый двор, и забыли, когда
урочную работу выполняли полностью...
всех не вмещала. Вью перепрыгнула через чистый арык, оперлась плечами о
забор - плечи пришлись как раз на прикрытый жирными темно-синими ресницами
выпуклый глаз Спящего Бога. Давно сие рисовали, незамысловато: только глаза
и брови, а по низу забора - плоды, подношения, значит. А у Инебела Боги
получаются совсем как люди, тронь их - раскроют глаза...
время не подлинных, Спящих Богов рисовал, а этих вот... Нездешних. Может, за
то Спящие Боги и разгневались на него, наслали затмение ума, вот и забыл он
про невесту свою выкупленную?
каждом не меньше пяти одежд: длинные юбки, ленты, передники, набрюшники,
наплечники, запястные платки... И все ярче цветов луговых - настоем пещерных
ягод крашено. А по улице, тяжело дыша, еще поднимались те, кто мчался по
тревожному сигналу с пастбищ, озер и лесных полян. Тяжело вбивая пятки в
теплую дорожную пыль, подошли лесоломы - потные, косолапые. А что, если к
ним в семью?.. Бр-р-р. Даже сюда долетает запах дурных лесных ягод. А уж
руки... Она еще раз искоса глянула на них - и не поверила своим глазам: они
жевали! Прямо посреди улицы, при свете дня!
кто-нибудь из них швырял себе в рот что-то вроде маленького лесного орешка,
и нижняя челюсть срамно и плотоядно двигалась - хрум-хрум, - а глаза между
тем шныряли вокруг опасливо и зорко. Но никто не стыдил их в голос, соседние
отводили взгляд, неловко переминались, но молчали. Вью вдруг спохватилась,
что глядит на срам, ойкнула, прикрылась рукой.
хрум-хрум...
стройно и пронзительно взметнулся к небу: "Славьте Спящих Богов!"
молча - расспрашивать о снах было уже недосуг. Старейший жрец уже выполз на
девятую ступень и, воздев руки к небу, обиталищу Спящих Богов, безразлично
обвис на руках двух дюжих телохранителей. Те бережно сложили тщедушное
тельце на циновку - пока вершатся мелкие дела, в священном сне еще может
снизойти божественное откровение.
наград - рыжие шерстяные подушки, клетчатые покрывала. Отнаграждались,
завели новую молитву - жрицы выплыли на третью ступень, все в цветочных
гирляндах, с глиняными колокольцами; хоровод водили с закрытыми глазами, не
расцепляя рук, - славили Спящих. С прошлого схода в трех дворах хоронили,
теперь шла церемония вручения старейшим этих дворов запечатанных сосудов с
Напитком Жизни. Говорят, дух от него медвяный, а вкус горек и жгуч; жена,
отведавшая его, засыпает непробудно, и только в таком сне можно зачать
нового человека...
плетеными корзинками. Расступилась толпа - мешкать тут нечего, надо бегом
бежать до дому, до теплого садового погреба, чтобы не гневать Спящих Богов
писком и плачем. После сумрака каменных сводов, где живут по нескольку дней
новорожденные, солнечный свет слепит глаза матерям, они бредут, спотыкаясь,
пока молодые отцы пробиваются к ним, немилосердно расталкивая толпу, и в
такие минуты каждое из этих измученных, осунувшихся женских лиц светится
такой беспомощной и прекрасной улыбкой, что каждый раз у Инебела начинает
щемить сердце: этой улыбки ему не нарисовать никогда в жизни...
благоречивый голосок за спиной до того насыщен елеем, что никакими силами не
распознаешь в нем и тени насмешки или брезгливости. - Теперь помчались рысью
по погребам, гадать - то ли своего худородка им оставили, то ли по
благостыне безмерной заменили на что получше.
так и есть, Сиар.
понятных разговоров и, наконец, попросту от нестерпимого сосущего голода
хотелось сесть в теплую дорожную пыль, обхватить руками звенящую голову и
качаться - взад-вперед, взад-вперед...
на землю, ему и спрятаться, прислониться к чему-нибудь было невозможно, -
возвышающийся на целую голову над толпой, он был виден отовсюду, как
одинокое дерево над кустарником. И всегда-то ему было зверски неуютно в
толпе, а сейчас - и говорить нечего... Он вздохнул, безучастно склонил
голову набок и посмотрел сверху вниз на семью таскунов, чьи непомерно
длинные, узловатые руки отдыхали, расслабленно покачиваясь где-то ниже
колен. И в такт этим ритмичным движениям сдержанно, осторожно двигались
челюсти - хам-хам. Хам-хам.
младший гончар скорчил постную мину и показал через плечо на спуск улицы,
которая вела прямехонько к Обиталищу Нездешних. Утреннее шафранное солнце
уже коснулось гор, и хотя по дальности нельзя было разобрать, чем заняты
неслышные и недоступные обитатели серебряного колокола, но по времени можно
было догадаться, что они собрались за едальной простыней. Жест Сиара
красноречиво говорил - если пришлым Богам это дозволено, то нам тем паче
следует им подражать...
потом выразительно прикрыл веки, как бы почитая Спящих, - маляр понял: над
жрецами есть еще и воля Богов. Хм. Но ведь эту волю надо еще суметь
прочитать. Не слишком ли самоуверенно берет на себя семейство гончара эту
миссию?
рука гончара дотянулась до его плеча, цепко сдавила и с неожиданной силой
пригнула к земле.
сподобившись благодатного откровения. Поддерживающие его жрецы среднего
ранга в две глотки ревели, повторяя каждое его слово. Толпе на площади было
слышно их отчетливо, но здесь, в начале спуска улиц, хорошо прослушивались
только отдельные слова. Начало Инебел пропустил, и поэтому теперь с
безмерным удивлением улавливал слова, между которыми было и его собственное
имя: "Милость... достойная дщерь... Инебел прилежный и богобоязненный...
Закрытый Храм..."
глины, рука гончара не пустила его. Закрытый Дом! Он не смел думать о судьбе
выкупленной невесты, ему мерещились скрюченные костяные пальцы
женщин-змеедоек, и он запрещал себе вспоминать о своем выкупе - иначе хоть с
обрыва, да в озеро. А вот теперь его отступничество обернулось милостью
несказанной - войти в Храмовище. Только Боги могли нашептать такое. Только
справедливые Боги, против которых зачем-то будоражат народ старый Арун и его
Адамов Григорий
Акунин Борис
Соломатина Татьяна
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Вронский Константин