улыбке на миг, сделавшись проницаемым и беззащитным.
равный заговорил с равным, но опытный - с неофитом. - Нечто, от чего тебе
уже не избавиться, когда вдохнешь его; а вы уже вдохнули. И оно тянет, как
многоэтажная высота подмывает броситься вниз, навстречу тому, что и так
неизбежно... - Он брякнул ключами. - И однажды поймешь, что лучше прийти
сюда самому, чем ждать. Здесь - мир определенности и покоя, гавань, куда
выносит потерпевших крушение... - Он на миг закрыл глаза, а открыв,
устремил их на сопровождающего. - Ладно, катитесь, падлы, - снова вошел он
в защитный свой образ, - языком тут стучать с вами - без толку...
медлят.
ведь не подменяю своими людьми тех, под именем которых они выступают. Там
возникает своего рода симбиоз. И моя информация, кажется им, не приходит
извне, а возникает в них самих. А они привыкли не очень доверять себе. Что
же, сомнение - прекрасная черта...
скованную в своем развитии цивилизацию: предположения и догадки о
существовании иных, высших культур и попытки добиться контакта с ними
технологическими средствами, - в словах Фермера звучало не пренебрежение,
но сожаление. - А ведь контакт, как они это называют, так прост!
чтобы уверовать в контакт, людям подобных цивилизаций необходимо увидеть
снижающийся корабль сверхнебывалой конструкции. Скрытая форма
идолопоклонства, не что иное. Им нужен голос с неба, чтобы понять, что это
- откровение. Их логика не позволяет им понять, что для любой высшей
культуры самый простой и употребимый способ передать свои знания низшей -
вложить их в уста одного из них.
Фермер. - Но когда думаю о них, порой опускаются руки и хочется
предоставить все дела их течению.
идут сорняки. А потом приходится их выжигать.
Но это немногим приятней.
каждого стебелька в отдельности. Даже каждого ствола. И уж подавно не могу
сделать так, чтобы из семечка яблони вырос дуб. Даже не дуб, а хотя бы
яблоня другого сорта. Что могу, я делаю. Хотя я посылаю только мысли, а ты
- своих людей. И при этом не одних только эмиссаров.
задачу эмиссара: его объект - люди, а не события. И пусть он в силах
влиять на человека, порой выступать от его имени, поддерживать его до
определенной степени, чтобы, когда эмиссар уйдет, этот человек и сам был в
состоянии продолжить начатое дело, - но этим его возможности, по сути, и
ограничиваются. Я могу оказать непосредственную помощь лишь в критических
ситуациях: вмешательство со стороны бросается в глаза и подрывает доверие.
Во всех остальных случаях мои люди должны обходиться своими силами. И
очень хорошо, когда они могут черпать поддержку друг в друге - чаще всего
даже не понимая, что оба они из одной команды и что встреча их - не
первая. Правда, опытный эмиссар чувствует это почти сразу. Но опытных там
у меня, как ты знаешь, - всего один. И ему придется нести тяжесть не
только его собственной задачи, которая достаточно сложна, но и как-то
поддержать другого, который, по обстоятельствам, должен будет сыграть там
главную роль.
свернувшись клубком под одеялом, по временам крупно вздрагивая; мыслей как
бы не было, но каждый раз, когда кто-то из оставшихся двигался, на нее
нападал страх: их было двое, здоровенные молодчики, она - одна, защищенная
лишь тонким одеялом, а слышать о таких ситуациях ей в разные времена
приходилось разное. Боялась она так, что это, наверное, было заметно; во
всяком случае один из оставшихся, глянув на нее, вдруг усмехнулся и сделал
пальцами козу, как маленькому ребенку, и Мин Алика послушно и поспешно
улыбнулась, хотя не до смеха ей было. Однако пока что они вели себя чинно,
ничего себе не позволяли, а вскоре и совсем затихли, словно задремали на
табуретках по обе стороны двери: привыкли, видимо, ждать, терпения у них
было намного больше нормального. Понемногу Мика осмелела: не расставаясь с
одеялом, стала по очереди дотягиваться до своих вещичек и под одеялом же
одеваться. Было это не очень удобно, но куда безопасней: самое страшное -
когда тебя видят и ты становишься вдруг для них конкретной и досягаемой.
Она ворочалась под одеялом, но они только мельком покосились на нее:
ощущали, видно, что никакого подвоха с ее стороны не будет, а может быть,
и беглых взглядов им было достаточно, чтобы понять, что она там под
одеялом делает и чего не делает.
уверенно, - и тогда уже встала; комнатные босоножки аккуратно стояли
подле, как она сама их вчера поставила. Тогда только один из сидевших
встал и шагнул к ней; Мика сжалась, готовая кричать и отбиваться, но тот в
двух шагах выжидательно остановился. Она поняла и, не убирая постели, ушла
в душевую. Противно было, что чужой начнет сейчас копаться в постели,
которая теперь была уже не просто местом, где спят, но - соучастником и
свидетелем, молчаливым другом, с которым можно без слов вспоминать и
переживать бывшее; да, противно - но Мин Алика понимала, что таким было
дело этих людей, которое и им самим, может быть, не бог весть как
нравилось, но они его делали, у каждого из них были на то, наверное, свои
причины, и мешать им так или иначе было бы бесполезно. Когда она,
намеренно не спешившая, вернулась в комнату, вещий как раз заканчивал
водить над постелью маленькой черной коробочкой, едва слышно жужжавшей;
вот он выключил приборчик, сунул в карман, вернулся к своей табуретке и
снова замер, как ненастоящий. Алика включила плитку, поставила воду для
кофе, стала собирать небогатый завтрак. Минутку поколебалась: предложить
им или не стоит? Тут возможны были две линии поведения: поза человека
обиженного, никакой вины за собой не чувствовавшего и потому относящегося
ко вторгнувшимся с подчеркнутой холодностью: вы, мол, мне не нравитесь и
скрывать этого не хочу, потому что за одно лишь это вы мне ничего не
сделаете, а что подумаете - мне безразлично; вторая линия предусматривала
поведение человека своего, все понимающего и даже сочувствующего, и
опять-таки совершенно безгрешного: что поделать, ребята, я понимаю, что
вам и самим не бог весть как нравится сидеть здесь, бывает работа и
повеселее, но что делать, служба такая, я тут ни в чем не виновата и ничем
помочь не могу, терпите, я вам сочувствую... В первом случае приглашать их
к столу не надо было, а во втором - надо; Мин Алика решила не приглашать,
тем более что, с их точки зрения, ей и следовало быть злой: выдернули
мужика из постели, не дали еще побалдеть, - да и какие такие ресурсы у
девятого уровня, чтобы так вдруг, не готовясь специально, угощать кого
попало? Им не понять было, конечно, что хотя она ощущала и обиду и боль,
однако после всего, совершившегося ночью, такое обилие добра накопила" в
себе, что и на них хватило бы. И все же она их не пригласила, продолжая
держаться с некоторым опасением, потому что если начнешь показывать себя
своим человеком и сочувствовать, то кто может сказать, какого сочувствия
им еще захочется: "жалеть, так уж до конца; а если бы она сама не поняла
или не решилась, то им могла прийти и такая мысль в голову, что надо
помочь доброй девушке понять, надо растолковать на пальцах... Мин Алика
чуть не улыбнулась, на краткий миг ощутив себя тем, кем была на самом
деле, и представив - воображение у нее было живое, - каким боком
обернулась бы для них подобная попытка; но улыбаться сейчас было
совершенно ни к чему, и внешне она осталась такой же.
совсем как настоящий - для тех, кто настоящего никогда не пробовал. Те
двое, наверное, пили - они лишь повели носом и уголки рта у них показали
не то чтобы презрение, но четко выразили мысль: каждому - свое. Мин Алике
пришлось самой задвинуть ложе в стену, - Опекун, видимо, был гостями
отключен на время их пребывания здесь: лишний контроль ни к чему, да и -
не баре, приберетесь и сами. Перед тем как сесть к столу, она включила
приемничек и даже не глядя почувствовала, как напряглись те двое. Но
коробочка была прочно настроена на местную программу, шла музыка пополам с
торговой рекламой, и все это каждые пять минут прерывалось отсчетом
времени, чтобы никто не прозевал свою минуту выхода, свою кабину. Что-то,
сегодня было, видимо, не в порядке в атмосфере - или с городскими
помехами, и музыка порой перемежалась тресками и шорохами; но так бывало
нередко, и двое, расслабившись, вернулись в привычный режим ожидания.
Позавтракав, Алика сунула посуду в мойку, а сама стала быстро наводить
марафет для выхода. Это была как бы проба: ей могли, усмехнувшись,
сказать, не трудись, мол, зря, выпускать тебя не приказано, если мажешься,
чтобы нам нравиться, - тогда, конечно, пожалуйста... Те ничего не сказали,
не покосились даже. Щелкнув, распахнулась дверца кабинки; створки еще
только начали отодвигаться, а оба беззвучно оказались уже возле нее с
мускулами, натянутыми, как струны, казалось, чуть звенящими даже. Но
кабинка была пуста, она пришла за Аликой. Женщина натянула плащик; тот, с
черной коробочкой, вышел из кабины. Алика взяла сумочку, постояла секунду,
нерешительно помахивая ею; но на нее по-прежнему не смотрели, видимо, в
дамском багаже успели разобраться заранее. Тогда она вошла в кабинку; пока
Афанасьев Роман
Громыко Ольга
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Лондон Джек