плоти. Погаси на ночь резонанс: я хочу видеть собственные независимые сны.
беспокойно спал по ночам, а потому, что во сне в этот раз зачем-то прыгал с
берега в воду. Берег был высокий, обрывистый -- каким-то образом в голых
гранитных скалах узнавался кусочек Верхнеисетского водохранилища. Теперь,
лежа возле кровати, Анатолий Сергеевич не мог вспомнить сна, по крайней
мере, той его части, которая перенесла его из ленинградской квартиры на
Урал. Остальное застряло в памяти ясно, четко, будто и вправду он только что
брел по улице среди двухэтажных домов -- кирпичный низ, деревянный верх,
потом, теснимый рюкзаками, штурмовал с туристами вагон пригородной стрелы;
не зная слов, подпевал в вагоне честной компании; вслед за кем-то неожиданно
для себя выскочил на незнакомой станции в темноту; готовил на равных с
ребятами костер, благо никто ни о чем не спрашивал. Но в два или три часа
ночи опять подступила боль, колупнула позвоночник, толчками поднялась к
горлу, сгорбила тело. Подавив вопль, Билун ушел на берег, торопливо сбросил
одежду -- торопясь не столько от того, что не хватало дыхания, сколько чтобы
таким вот бессмысленным действием поскорее отвлечь, отвлечь, отвлечь себя от
сковывающей тело боли. Стараясь не морщиться, он осторожно подвинулся к краю
обрыва, оттолкнулся и вниз головой полетел во мрак.
Сергеевич добежал мысленно без труда. И проснулся явно не от боли, а от
затянувшегося падения, ощутимо помня два его завершения: легкий удар об пол
в Ленинграде -- и второй через долю секунды близ Свердловска о
расступившуюся волну. Сон будто бы продолжался наяву. Точнее, продолжался
наполовину: за окном под ветром бился фонарь, раскачивая в пятне света
наборный растрескавшийся паркет и застекленный низ книжного стеллажа, а
Анатолий Сергеевич, царапая грудью твердый пыльный пол, плыл под звездами,
слегка загребая брассом и отфыркивая от губ огуречно свежую воду Исети.
Мышцы терпели двойное бремя биотоков, совмещая покой и движение. И сколько
Анатолий Сергеевич ни вертелся на ковре, в нем не исчезало ощущение жутко
холодной струи, которая случайно ожгла на повороте левую руку: от локтя до
плеча рука покрылась "гусиной кожей".
отбрасывали световой зайчик часы. Четверть второго ночи в Ленинграде точно
соответствовали той живой действительности сна, которая отметила боль по
свердловскому времени между двумя и тремя часами. Анатолий Сергеевич решил,
что слишком много думает о нелепой причуде физиологии. Так недолго и до
вещих снов докатиться! А потому заставил себя лечь на правый бок,
повернуться к стене. Течение Исети сразу же подхватило его, закачало,
понесло к берегу, и он постепенно заснул. Впрочем, без излишней уверенности:
обе яви текли в нем параллельно, он просыпался и засыпал и не мог
похвастаться, что до утра по-настоящему отдохнул -- сон повторялся с
прерванного места, стоило чуть-чуть задремать. Из ленинградской яви Билун
проваливался в жизнь, тоже хорошо ему знакомую, синхронную, логически
устойчивую, из которой хоть и выскакивал сразу, но все же с остатками тихо
гаснущего, едва ощущаемого второго бытия. В эти моменты он улавливал даже,
как борются в нем обе половины сознания, сцепленные бессмысленной и сложной
связью: "Я знаю, что он знает обо мне, но он не должен догадаться, что я
знаю, что он об этом знает..."
изгоняли из тела болезнь, которая теперь возвращается по ночам невозможными
снами и кошмаром раздвоенности. Но вот как объяснить то, чего с ним никогда
не происходило? Как объяснить турпоход, Исеть, затяжные прыжки с обрыва в
темноту?
победить боли, он покинул туристов, дождался обратной стрелы и побрел пешком
по ночному Свердловску. Мимо памятника Бажову. Под наклонной иглой Института
космической медицины. Вдоль общежития УЗТМ, прозванного
студентами-практикантами "Мадрид" (откуда, кстати, он об этом знает?). По
краешку площади Самоцветов. И все то время, пока свердловская составляющая
его организма маялась бессонницей, сонливость не покидала ленинградского
тела Билуна -- даже после холодного душа. По дороге в лабораторию Анатолий
Сергеевич ухитрился задремать в метро. И снова увидел себя на Урале, в
Минералогическом музее, куда забрел, продолжая убивать боль и время. Пожилой
посетитель рядом, нюхая нефтеносный известняк с глубины семисот метров,
блаженно сощурился, помахал высохшей ладонью у носа.
дорогу шагал по самой медленной нитке движущегося тротуара.
после болезни идет сегодня на работу. Памяти не хватало конкретности. Сквозь
смутную пелену просочились успокаивающие слова Гриши Лукконена, лечащего
врача: "Не переживай, старик, искусственная летаргия. Биостат. Считай, ты
это время и не жил вовсе!" Слова эти Гриша произнес едва ли не вчера, после
чего быстро выдворил сонного Билуна в родную квартиру. Точно торопился
отделаться!
памяти логической цепочки. Такое ведь несовместимо ни с какой в мире
врачебной этикой! Может, наоборот, истина находится в Свердловске, а снятся
ему Ленинград и метро? Может, право тело, не желающее расставаться с
воспоминаниями, которые держат в плену мышцы и мысли? А изгнанная боль
соединяет сон и явь...
тайком радуясь, что не забыл дорогу, -- в таком состоянии с ним и это
станется! Но уж будьте уверены, Гриша не дождется его обратно: если
беспамятье ограничено периодом болезни, то неизвестный кусок жизни придется
перешагнуть точно так же, как и тревогу, разорвавшую сознание надвое...
фараонов были ему знакомы -- тем неназойливым знакомством, когда часто
что-нибудь видишь, не придавая этому преднамеренного значения. Еще бы! До
болезни Билун прошел между ними уж никак не менее пяти тысяч раз. И все же
была в них сейчас какая-то неожиданная новизна, была, никуда не денешься.
Точила все же мыслишка, что Анатолий Сергеевич видит этих фараонов
впервые...
Соскучился, черт возьми, даже сердце "та-та, та-та", что-то маршевое... Как
тут управлялись без него целый год? Все налицо, никто никуда не сбежал?
Впрочем, не сбежал, знаешь ведь, Юра Данилов писал тебе о лаборатории --
подробно, как пишут только тем, кого не надеются увидеть... Ух, какая тугая
дверь! И между прочим, ни души. А через четверть часа начало рабочего дня...
Порасшаталась, порасшаталась дисциплинка, некому без него гаечки
подкрутить...
и отшатнулся:
смущенно отступил, даже глаза отвел, не веря полностью в выздоровление от
смерти, а после так сжал в объятиях, что у Юры кости хрустнули. Больше оба
сделать ничего не успели -- кто-то, отчаянно вереща, скакнул на шею Билуну
прямо с лестничной площадки:
главный сюрприз.
Зойкиной влюбленности, и Билун читал между строк, что столь преданным и
небоязливым может быть только безнадежное чувство -- безнадежное перед его,
Билуна, неоспоримой смертью. В больничной обстановке эти письма оставляли
Анатолия Сергеевича холодным. Он понимал, как легко утешится Зойка. Да и ему
там было не до любви. Но сейчас, едва она произнесла своим низким голосом
"АС!" -- этим именем из инициалов звала его заглазно вся лаборатория, -- как
что-то где-то колыхнулось в нем, стронулось, поехало, и он подумал: может,
тоска по любви, не обязательно по Зойкиной, и вытащила его из биостата?
Каждый по-своему побеждает смерть!
романтикой безнадежной любви, способом выражения которой выбрала эту самую
бесцеремонность. Раньше бы АС немедленно и тактично высвободился. По старой
привычке и теперь незаметно и коротко оглянулся: не чересчур ли все нелепо и
смешно? Но Зойкины руки приятно тяготили его, он не торопился от них
отделаться, наоборот, новым обостренным чутьем улавливал, что они связывают
его со старым миром лаборатории лучше, чем даже зрение и слух. Именно этих
маленьких твердых рук не будет хватать ему, ибо Зойкины объятия становятся
все легче, все слабее, словно Зойка, не сходя с места, уже начала
отдаляться.
всмотрелась, покачала головой:
возвращаетесь, думала, с ума сойду. Девчонок тереблю, а они смеются, не
верят...
же тряхнула своей тускло-золотистой короной:
заместители ничего по-своему не заворачивают, свято оберегают порядки шефа.
Лишь в углу стоял новый рефрактор, которого не было год назад. Да на
биопанели появился лишний рубильник, зачем-то нацеплены кольца Лизеланга...
Ай-я-яй, спектроскоп-то пылью зарос, похоже, им ни разу не пользовались. И
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Доценко Виктор
Херберт Фрэнк
Перумов Ник