Чтение 22–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

- Да пошел бы...

- Беги, - проревел демон, - ты не такой, как они.

- Ты не пройдешь, - сказал я зло, - трансформер проклятый.

- Мне убивать тебя не обязательно, - рыкнул демон уже совсем люто. - Мне та дщерь... и та повозка... Но если будешь... заберу и тебя.

Он сделал шаг, держа глазами нечто поверх моего плеча. Я знал, что там телега, священник с молитвенником и... принцесса с заряженным арбалетом. Лужа крови под распластанным телом сраженного мною воина от страшного жара превратилась в коричневую корочку, свернулась в мелкие трубочки, словно сухие листья, где в паутине укрылись черви.

Я с усилием поднял меч и загородил дорогу. Демон взревел, его огромная когтистая лапа потянулась к моему лицу. Я вскинул меч для удара, но обреченно понимал, что легче перерубить двутавровую балку.

От приземистой часовенки бежал, истошно вопя, монах. Седые водосы струились за ним, как живое серебро, сутана развевалась, как крылья нетопыря. Он на ходу вскинул крест, завопил тонким, срывающимся голосом:

- Посланец ада! Заклинаю, изыди туда, откуда явился!

Демон дернулся, мне показалось - в сильнейшем раздражении, что помешали, а сами слова на его дубленую кожу не оказали никакого воздействия. Голос его прогремел, как раскаты грома. Земля вздрогнула, пронесся порыв сильного ветра. Я не расслышал слов, но понял: демон в ярости. Он не испугался, даже когда священник приблизился вплотную и брызнул из бутылочки прозрачной жидкостью. Кожа не задымилась, мясо не вспыхнуло. Священник отступил на шаг, словно в удивлении. Глаза демона налились багровым огнем. Оттуда полился зловещий пурпурный свет, я видел, как сузились зрачки. Внезапно из глаз демона полыхнула ветвистая молния толщиной в ствол дерева и ударила в крест, зажатый в худом кулачке монаха.

Я ждал, что священника отшвырнет, как футбольный мяч от бутсы футболиста, но сухонький сверчок в рясе даже не пошатнулся. Лицо светилось праведным гневом, волосы трепал невидимый ветер. Глаза горели чистым светом, только голос все испортил, прозвучал визгливо:

- Повелеваю! Изыди! Иначе исчезнешь, яко дым перед лицом всевышнего...

Демон завизжал, но теперь это был визг смертельно испуганного зверя. Я потрясение наблюдал, как весь он стал намного меньше, а свирепое адское пламя исчезло вовсе. Под ногами вспыхнуло огненное облако, демон разом исчез... Остался только запах гари и серы. Сраженный воин лежал весь почерневший, кровь застыла, как черная смола.

Я все еще держал меч перед собой, пальцами другой руки коснулся лица. Кожа чистая, никаких волдырей. Даже ресницы на месте.

Священник посмотрел неприязненно. Я уже открыл было рот благодарить, но священник повернулся и пошел осматривать раненых.

Подошел Бернард, он шумно дышал, отдувался, проревел: .

- Молодец! Хорошо дрался. Ты не простолюдин, Дик. Я хоть и не рыцарь, но мне можно иметь оруженосца. Понял? Я беру тебя.

Я поклонился, еще не зная, надо ли брякаться на колени. Конечно, оруженосец - это повышает мой статус, но в походе значит лишь, что коня Бернарда я должен чистить чаще и лучше других. Выше статус - больше обязанностей. Странный мир...

- Спасибо, Бернард.

- Хорошо дрался, - повторил он. - Эти твари, раз уж не смогли ворваться за нами, совсем взбесились! Пока мы тут обнимались, бросили отборные силы на захват левой башни. Почти удалось, почти...

Я прервал:

- Бернард, ты видел? Он вскинул брови:

- Кого? А, демона? Ну конечно. Все видели.

- А почему он так... Ну, меня не утащил в ад, других не стал? У него же силы, как у сотни воинов! Но священник погнал, как какого-то шелудивого пса...

Бернард посмотрел с великим удивлением:

- А ты не знал?

- Чего?

- Что на силах ада запрет убивать людей. Или тащить в ад.

Я начал догадываться, спросил:

- А... почему? Бернард пожал плечами.

- Наверное, договор. Что, значит, можно брать только "своих". А за остальных людей идет ежечасная борьба. Да-да, между силами Тьмы и Света. Добра и Зла, Правды и Кривды, Порядка и Хаоса... Как ни назови, но это так. И господь наш то ли не так уж всемогущ, то ли у него какие-то соображения, раз не уничтожит дьявола раз и навсегда. Ты ж знаешь, дьявол в любое время вхож на небеса, разговаривает с господом, спорит с ним, скотина, клевещет на человека... Может быть, в этот самый момент на меня возводит напраслину, гад! Словом, для меня, простого честного воина, это чересчур сложно. Да только ли для меня? Церковники друг другу волосы рвут, никак не договорятся. А я, простой солдат, вот что тебе скажу: еще больше, чем самого дьявола, берегись людей, что отдали души дьяволу! Вот они-то опаснее самого дьявола. Они в ад утащить не могут, но вот туда отправить - за милую душу. Над ними нет запрета разрубить тебя на куски, содрать шкуру с живого, посадить на кол. Ты никогда не сидел на колу? Правда? Ну тогда вообрази хорошенько, что тебя поймали, связали и сажают на острый длинный кол...

Он говорил настолько смачно и красочно, что я в самом деле... вообразил. Стало дурно, а Бернард зычно захохотал, довольный.

- А если бы все-таки утащил в ад? - спросил я. - Ну взял бы и утащил? Он подумал, кивнул.

- Ну, злость может затуманить башку даже демону. Ну тогда за нарушение как-то накажут, уж точно. Выпорют или заставят свиней пасти.

- Спасибо, - ответил я зло. - Мне как-то все будет равно, сорвут с него лычки или не сорвут.

Нам отвели просторную келью, но Асмер и Совна-рол остались при повозке. Принцессу местный пастор увел в исповедальню, я быстро выяснил, что при монастыре есть и огромная библиотека, отпросился у Бернарда, ныне своего непосредственного хозяина, и отправился туда.

Именно здесь, во дворе монастыря, я ощутил дух средневековья. Дома крестьян, которые мы проезжали, мало чем отличаются от домов современных колхозников или фермеров, а коровы и гуси везде одинаковы, сады тоже сады, даже рыцарские замки при известной фантазии смотрятся как причудливые особняки "новых русских", но вот монастырь...

Я шел через двор, вымощенный плитами, сразу присмиревший, ставший меньше ростом. Здесь все из камня, грубого, неотделанного, как напоминание о вечности. Эти камни будут такими же, когда исчезнет и память об этих монахах, о королевствах, так что надо жить, помня о вечности, отбрасывая мелкое, никчемное, суетное, сиюминутное...

Каменные стены, каменные здания, а посреди двора колодец, выложенный по кругу массивными гранитными плитами. Единственное дерево, тоже у колодца, старое, с потрескавшейся корой, ветви простерты во все стороны, как благословляющие длани.

Возле колодца в глубокой задумчивости сидит монах. По здешней моде капюшон надвинут на глаза так, что я видел только чисто выбритый подбородок да скорбно сжатые губы.

- Добрый день, - сказал я. - Не подскажете ли, святой отец, как мне побеседовать с настоятелем монастыря?

Монах чуть приподнял голову, некоторое время изучал мои ноги, а я смотрел на его отливающие синевой щеки и думал, что католицизм лучше православия уже тем, что эти монахи бреются, хоть слыхом не слышали про Old Spice, а наши зарастают, как орангутанги. Хотя, по большому счету, и те и другие... гм...

- Отец-настоятель, - ответил он наконец медленно, - уже далек от мирских забот. Он готовится к встрече со всевышним...

Я посочувствовал:

- Умирает?

- Нет, - ответил монах, - но он... очень стар. Если тебе нужно что-либо, сын мой, скажи мне.

- Отец, - ответил я ему в тон, - взгляни на меня. Если ты не послушник, ты можешь понять, сможешь ли ответить на мои вопросы.

Он поднял голову. Лицо худое, изможденное постами и бдениями, глаза запавшие, но в них светится ум и твердая воля, взгляд прямой и пронизывающий, но я видел, как этот взгляд сломался, как ломается сосулька, столкнувшись с асфальтом. Лицо дрогнуло, чисто выбритые щеки побледнели.

- Кто ты? - спросил он наконец.

Он не добавил на этот раз "сын мой", а во взгляде проступил страх.

- Это я и хочу спросить у отца-настоятеля, - ответил я.

Он поклонился.

- Прости, теперь я вижу, меня обуяла гордыня. И тут же я получил жестокий урок. Позволь, я смиренно проведу тебя к нашему наставнику, а сам удалюсь замаливать свой грех.

Мы двинулись через двор, мимо нас вооруженные монахи протащили на тележке булыжники, другие несли охапки копий, алебард, от двух кузниц доносился неумолчный стук молотов, пахло горящим железом, углем и березовыми листьями, их добавляют для... словом, для крепости металла.

Монах оставил меня у двери со словами "жди", ушел, долго не показывался, я чуть было не вернулся, но дверь все же распахнулась. Тот же монах кивком пригласил войти, повел по широкому коридору из камня, на самом конце дверь, монах осторожно отворил, сказал просительно:

- Пожалуйста, пожалуйста, не утомляй его слишком.

- Постараюсь, - ответил я.

Дверь за мной тихо закрылась. Я стоял в просторном зале, , свет падал в окна с цветными стеклами, на полу и стенах радостный узор. На том конце зала блистала золотом высокая спинка кресла. В самом кресле - белоснежная гора из взбитых волн не то "Тайда", не то еще чего-то, отмывающего до такой же белизны. Лишь приблизившись, я различил в кресле крупного старика в белой одежде, с длинными белыми волосами и седой бородой до пояса. Белые подушки с боков, под спиной, а ноги укрыты теплым одеялом. Тоже белым, как сугроб. Лицо у него бледное, восковое, а глаза - выцветшие от старости.

Кисти его рук на подлокотниках высунулись из широких рукавов халата, я увидел настолько прозрачную восковую кожу, что различил все суставы, жилы и даже жидкую кровь, уже почти замершую в этих жилах.

Глаза белые, почти слепые, похожие на бельма. Меня передернуло, нос настоятеля заострился, как у покойника, тонкие кости натянули кожу. Только эти выцветшие глаза под седыми мохнатыми бровями еще живы, покрасневшие, старческие, с красными веками.

Я поклонился, сказал, чувствуя себя абсолютно лишним в этом торжественном великолепии:

- Приветствую, отец мой...

Впервые я выговорил эти слова без натуги, ибо старик годится в прапрадеды, а мы даже в моем мире к старикам в транспорте или на улице обращаемся с этим словом, чтобы избегать "товарищ", "господин" или того гаже - "гражданин".

Тяжелые, набрякшие веки поднялись. Глаза взглянули осмысленно, даже как - то странно понимающе.

- Да, сын мой.

- Отец, - повторил я, но плечи все же передернулись от такого подобострастного обращения, - я чужак в этих землях. Потому прости, если что не так... Я слышал, что в монастыре много книг. Дозволено ли мне взглянуть на них? Можно одним глазом. Можно даже в полглаза.

Священник посмотрел удивленно и даже настороженно.

- Сын мой, - ответил он осторожно, - ты умеешь читать?..

- Да вот как-то случайно, - ответил я.

- Но зачем тебе? - спросил священник. - На все вопросы есть ответ в Библии. Что непонятно, спрашивай. На то мы и есть, дабы толковать неясные для простого ума словесы.

Спасибо, подумал я, слишком много посредников, что толкуют только в свою пользу.

. - Да я такой странный, - ответил я, - люблю допытываться сам. Когда свободен от работы, люблю думать о всяком разном.

- Думать надо о боге, - возразил священник сурово. - На то и даден господом отдых! Даже свободный день в неделе даден, чтобы помыслить, прильнуть сердцем к вере, перебрать свои поступки за неделю, покаяться, наметить правильный путь на следующую неделю. Но господь запрещает тащить в царство небесное силой. Сын мой, таких книг в монастырской библиотеке нет. У нас только жизнеописания апостолов, святых, мучеников, подвижников. А также их поучения, наставления, указания.

Я вздохнул, усталость навалилась, как будто кто-то положил Мне на плечи мешок с песком.

- Жаль... Прости, что потревожил.

- Иди с миром, сын мой, - ответил он участливо. - Пусть господь будет к тебе милосерден.

- Спасибо, отец.

Я поклонился, медленно пошел к двери. Пальцы коснулись медной ручки, когда за спиной раздался дряхлый старческий голос:

- Погоди...

Я обернулся. Старый настоятель слабо дернул за веревочку слева от подлокотника. Из-за портьеры выступил худощавый монах ростом мне до середины груди, лицо скрыто капюшоном, голова наклонена, руки смиренно сложены в районе гениталий, словно у футболиста в ожидании штрафного.

- Отец Теодор, - прошелестел тихий голос настоятеля, - проведи эту заблудшую душу к отцу Иезекилю. Пусть этот несчастный получит то, к чему стремится...

Человек в сутане быстро поклонился, но голос из-под капюшона прозвучал чересчур резко:

- Отец? Мы лишили его сана!

- Но еще не получили подтверждения от архиепископа.

Отец Теодор с явной неохотой поклонился, быстро догнал меня. Движения его были суетливые, порывистые, я подумал с сочувствием, что такому приходится смирять себя чаще, чем другим сонным овцам.

Солнце ударило на выходе в глаза. Двор залит оранжевым светом, Теодор наклонился еще больше, пряча глаза и все лицо. Я успел увидеть только узкий, как у щуки, подбородок и плотно сжатые тонкие губы.

- А что, - спросил я, стараясь завязать беседу, - у отца Иезекиля какие-то особенные книги?

Теодор вел через двор наискось быстро, мелкими шажками, горбился, словно свет солнца пригибал к земле. Голос из-под капюшона прозвучал зло:

- Когда сжигали старые книги, оставшиеся от нечестивых времен, он уволок иные к себе в келью. Его порицали, он каялся, но упорствовал в своем нечестивом заблуждении. Отец-настоятель наложил на него епитимью, велел носить вериги, но и тогда Иезекиль... Наверное, он уже был одержим бесом!

На той стороне двора указал на узкую дверь в каменной стене, за ней открылась такая же узкая лестница с каменными ступеньками. Мы поднимались долго, я сказал, чтобы не молчать:

- А зачем так высоко? Я думал, святая церковь предпочитает закапываться вглубь.

- Еретик, - процедил отец Теодор с ненавистью. - Мы на церковном совете лишили его сана за богомерзкие чтения! За кощунственные слова...

- Какие?

- Он смел утверждать, что звезды, которые не что иное, как серебряные гвоздики, которыми укреплена небесная твердь, на самом деле... Он смел...

От негодования он захлебнулся, остановился. Рука его, упершаяся в стену, крупно дрожала. Я молчал, но сердце от волнения едва не выпрыгивало. Отец Теодор наконец совладал с собой, мы кое-как одолели последние ступени. По - моему, мы уже на той высоте, что впору магам, а не церковникам, ибо только маги обожают торчать в самых высоких башнях.

Глава 25

Дорогу преграждала дверь, старая, массивная, из такого темного дерева, что истлеет не раньше, чем через тысячи лет, а все жуки-короеды обломают зубы. Отец Теодор постучал, прислушался, постучал снова. Я почему-то вспомнил свою улицу, жаркий день, запах разогретого асфальта, когда под ногами прогибается темная поверхность с вкрапленными камешками.

Запах асфальта! Я потянул ноздрями. И запах серы. Отец Теодор отпрыгнул, перекрестился, перекрестил дверь и быстро-быстро забормотал по-латыни. В щель из-под двери ясно тянуло горячей серой и расплавленной смолой.

- Там силы ада, - простонал священник. - Что он делает? Что делает?

- Может, - сказал я, - вызвать других священников?

- Не успеем! - вскрикнул он в отчаянии; - А его надо спасать!

Я торопливо снял с пояса молот, отступил на пару шагов. Метать снизу вверх не очень удобно, но сердце мое колотится часто, адреналина в крови полно, и молот вырвался из моей ладони, как скала из мощной катапульты. Теодор отшатнулся, едва не покатился по ступенькам.

Молот с грохотом ударил в середину двери. Страшный треск, лязг, это вылетели металлические скобы, обломки дерева брызнули во все стороны, как стая вспугнутых бабочек. Открылся вид в комнату, где на полках в самом деле стояло штук пять толстых книг. В нос ударил запах серы, горящей смолы и паленой шерсти. В полутьме кельи жуткая тварь, похожая на вынутый из горна кузнеца огромный раскаленный слиток железа, медленно надвигалась на маленького, сморщенного человека в сутане. Тот жалобно вопил, слабо отталкивался. Я увидел бледное лицо, выпученные в смертном страхе глаза. Демон протянул руку, указательный палец с длинным, как нож, острием коснулся груди человека. Вспыхнуло - дымок, запах горелой плоти стал сильнее.

Мой язык прилип к гортани. Отец Теодор, напротив, обогнал меня, вбежал в комнату и, налившись праведным гневом, вскрикнул:

- Изыди!

Демон оглянулся, я отважно сделал шажок назад. В самом деле отважно, ибо панически хотелось с поросячьим визгом унестись сломя голову. Морда широкая, надбровные дуги выдвинуты, как навесы из красного камня, в глазах плещется расплавленный до оранжевого цвета металл, нос расплющен, а пасть вытянута, как у гиббона, клыки не помещаются, торчат из пасти, словно у дикого кабана.

Мне показалось, что демон скажет что-то вроде "не изыду!", но тот лишь взревел. Комната задрожала, со стен посыпалась посуда. Человечек в сутане закричал по-заячьи, закрыл голову обеими руками.

Отец Теодор сорвал с пояса крест, выставил, будто щит. Демон заколебался, отец Теодор отважно, до полного идиотизма попер вперед. Демон сделал шаг назад, я закричал:

- Погоди! Дай я его...

Дрожащие пальцы наконец совладали с молотом. Я метнул, молот жутко тяжел, я проследил взглядом, как он пролетел, едва не угодив священнику в затылок, ударил демона в колено и... рухнул на пол. Демон вообще не заметил удара, который должен был его повергнуть, с дикой злобой смотрел на священника. Пурпурный цвет начал превращаться в багровый, руки и ноги вообще стали серыми, словно остыли раньше, только голова и грудь еще оставались раскаленными.

- Смертные! - прогремел страшный голос, от которого у меня помутилось в черепе. - Ваш час не настал, но, если не уберетесь из-под ног, мой властелин не будет против, если притащу с собой и вас, черви!

Священник вскинул крест выше. Он с усилием сделал еще шаг, но демон не отступил, и они оказались друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Оба с ненавистью смотрели друг на друга.

Я быстро повернулся к отцу Иезекилю.

- Ты раскаиваешься?

- Да-да! - прокричал он, весь в смертном страхе. - Я лгал, прелюбодействовал, учинял ворожбу и сатанинские действа...

- Он раскаивается! - крикнул я демону. - Ты не смеешь взять его душу, какой бы черной она ни была...

Отец Теодор быстро повернул голову ко мне, воскликнул с болью и отчаянием:

- Смеет! И возьмет! Но он не имеет права торопиться! Лишь господь дал нам душу, он ее и вынимает. А уж куда ее потом...

Иезекиль, минуя меня, рухнул перед отцом Теодором на колени. Слезы хлынули двумя мутными ручьями.

- Раскаиваюсь! - закричал он. - Гордыня меня погубила! Гордыня и... женщина! Я делал все, чтобы возвыситься. Я читал богомерзкие книги, я летал на тайные встречи колдунов, творил черные мессы, губил невинных младенцев и наслаждался криками жертв. Господи, я был чудовищем! Накажи меня, но прими мое раскаяние, прими мои слезы...

Он захлебнулся словами. Глаза остекленели, пальцы с треском рванули на груди ткань. Лицо стало синюшного цвета.

Я видел, как из поникшего тела выметнулось нечто вроде отвратительного черного нетопыря с красными, как угольки, глазами. Отец Теодор отшатнулся в омерзении, а демон на лету сграбастал эту летучую мышь громадной пятерней. Черная душа с жутким писком утонула в кулаке. Мохнатая голова с оскаленной пастью торчала сверху, да высунулись лапы внизу.

- Теперь мой! - закричал демон победно.

- Твой, - ответил отец Теодор скорбно. - Теперь твой.

Полыхнул огонь, мы отшатнулись. Демон исчез, в помещении остался запах серы и паленой смолы. Бездыханное тело отца Иезекиля распростерлось под стеной. Лицо оставалось синюшным, но в глазах нет ужаса. Даже некое злорадство, словно в последний момент успел затормозить и не сорвался на предельной скорости в бездонную пропасть, а просто вмазался в придорожный столб.

Отец Теодор повернулся ко мне. В глазах печаль, на кротком лице ни следа праведного гнева. Божья овца в лаптях, ничего больше. Голубок, символ мира.

- Пусть господь будет милосерден к его душе, - произнес он тихо. - Все же он признался в своих грехах, покаялся...

- И что, получил прощение? - спросил я саркастически.

- Нет, но теперь у него есть надежда.

- На что?

Он в недоумении взглянул на меня.

- На прощение в будущем, сын мой. Из каких бездн ты, если не знаешь таких истин? Теперь он не осужден на муки вечные, как нераскаявшиеся. Всего-то пробудет в смертных муках до второго пришествия господа нашего Иисуса...

Он благочестиво перекрестился. Я склонил голову и сделал вид, что шепчу молитву. Это "всего-то" может затянуться. Приход Иисуса и начало Страшного суда намечали сперва на 666 год, потом на 1000-й, на 1666-й, а сейчас вот и 2000-й одолели, какие только катастрофы не ожидали, как только теологи не изощрялись, а ни фига не стряслось, даже обидно, и до Страшного суда еще, как таракану из моей квартиры до Крабовидной туманности.

- Но колдуна мы потеряли, - обронил я печально. - То бишь ученого отца Иезекиля.

- Колдуна, - согласился он со вздохом. - Увы, уже колдуна.

- Жаль.

- Хорошо, - возразил он серьезно. - Представляешь, чему бы он научил?

Я посмотрел на него, вздохнул и отвел глаза. Похоже, он не знаком с философией моего времени, что нет плохих или хороших инструментов, все зависит от рук, которые ими пользуются.

Правда, в это определение не влезает генетика.

Монахи помогли починить телегу, настоятель распорядился заменить волов. Они показались мне мельче, но мускулистее, живее. И нагуляннее, в то время как у наших ребра выпирали из-под сухой кожи, как планки штакетника. Коней тоже осмотрели, перековали, помогли отремонтировать упряжь. Мое мнение о монахах резко изменилось. Раньше полагал наивно, что это лодыри на дармовых хлебах, но здесь это скорее колхоз с крепким уставом и моральным кодексом строителя коммунизма, а во главе авторитарный вождь. Монахи сами строили эту чудовищную крепость, скромно назвав монастырем, сами несут охрану, а теперь уже и почти единственные, кто вполне профессионально сражается с вторгнувшимися войсками Тьмы.

Ланзерот переговорил с Бернардом, оба поглядывали в мою сторону. Ланзерот ушел к повозке, а Бернард подозвал меня повелительным жестом:

- Дик, иди-ка сюда. Ты уже был в церкви?

- Я общался с отцом-настоятелем, - поспешно сообщил я. - И с отцом Теодором.

Он поморщился, хотя в глазах промелькнуло удивление.