Чтение 22–й страницы книги ~Остров Таусена~

- Конечно, согласны! - живо ответили москвичи.

Таусен что-то сказал Амалии: она быстро ушла.

- В моих комнатах будет тесно, - объяснил Таусен, - я предложил людям
собраться в их доме.

Было совсем темно, когда Цветков, Гущин и Таусен подошли к большому
дому.

Все окна его были ярко освещены, и оттуда доносился оживленный гул
голосов.

В первый раз за время своего пребывания на острове Цветков и Гущин
ощутили присутствие человеческого коллектива, и у них стало теплее на душе.

Таусен и его спутники пошли в довольно большую комнату, и сразу все
окружили гостей. Таусен поздоровался по-норвежски. Цветков и Гущин
поклонились. В ответ раздались веселые возгласы.

Из группы взрослых вышел мальчик. Он был очень невысок ростом; судя по
его лицу, мужественному и в то же время детски-наивному, ему было лет
четырнадцать. Таусен ласково потрепал его по плечу и сказал что-то.
Москвичи поняли только, что мальчика зовут Кнуд.

Принесли табуреты. Голоса притихли, но не умолкали.

Мужчина, сидевший впереди, встал. Гущин узнал монтера Эрика, его
открытое, приветливое лицо. Эрик обратился к нему и заговорил
по-норвежски. Он запинался - очевидно, не потому, что недостаточно знал
язык, а от непривычки говорить при посторонних. Его подбодряли возгласами.

Когда он кончил, Таусен сказал:

- Он просит передать вам: саамы очень рады, что люди с Большой земли
живы и здоровы. Он напомнил, что он и Арне нашли вас на берегу у бухты. Я
добавлю от себя, что они спасли вам жизнь. После сильнейшего шторма они
отправились к берегу посмотреть, цел ли наш рыболовный бот. Вот тогда они
и увидели вас.

Вы лежали там без сознания. Эрик и Арне осмотрели вас, не нашли
серьезных повреждений, но вы, Лев Петрович, все время стонали. Они уложили
вас обоих в тележку - есть у нас такая ручная тележка, мы на ней привозим
добычу из бухты - и осторожно, с большим трудом довезли вас сюда.

Гущин вскочил, подбежал к Эрику, схватил его жесткую руку и крепко
пожал.

Эрик смутился, встал с табурета и ответил таким пожатием, что у Гущина
заложило руку. Рядом с Эриком сидел Арне. Он был еще ниже, полнее, шире в
плечах и выглядел немного моложе. Арне, широко улыбаясь, протянул Гущину
руку. Цветков тоже подошел к ним, пожал им руки и обратился к Таусену:

- Скажите им, пожалуйста, что мы счастливы быть их друзьями.

Гущин улыбкой и кивками головы подтвердил его слова. Таусен перевел.
Потом гости рассказали о том, что произошло за это время на Большой земле.
Саамы спрашивали - Таусен переводил. Радость саамов, когда они узнали о
разгроме фашистов, была так велика, что переводить Таусену не пришлось.

Гущину не сиделось на месте; наконец он вскочил, схватил Кнуда, поднял
его и завертелся с ним по комнате. Мальчик весело хохотал, болтал ногами и
что-то выкрикивал. Саамы громко говорили, перебивая друг друга. Гостей
вышли провожать всей толпой.

Поздно ночью гости вернулись домой. Гущин настойчиво просил Таусена
завтра же утром отправиться к бухте.

Цветков поддержал его просьбу: он слишком хорошо знал своего друга.
Несмотря на уверения, что судно непригодно, он не успокоится до тех пор,
пока не убедится в этом своими глазами. Кроме того, неизвестно, сколько
времени им придется оставаться здесь, и не мешает как следует ознакомиться
с островом.

Таусен согласился на эту прогулку и предложил отправиться с рассветом,
так как путь длинный, а теперь темнеет здесь рано.

Встали затемно, позавтракали при электричестве. Термометр за окном
показывал четыре градуса тепла. Было сыро - по-видимому, ночью прошел
дождь.

Только-только стало рассветать, когда Таусен и его гости вышли из дому
и направились к бухте. У Таусена за плечами был довольно тяжелый рюкзак с
провизией. Как любезный хозяин он хотел всю дорогу нести его сам, но гости
уговорили его отдать рюкзак им.

Идти пришлось против ветра. Порой захватывало дыхание. От времени до
времени путешественники останавливались и поворачивались спиной к ветру.

- Вы, кажется, сказали, что до бухты двенадцать километров? - спросил
Цветков.

- Да, по прямой линии, - ответил Таусен, - но нам придется пройти около
шестнадцати. Дело в том, что путь здесь неровный: то места каменистые,
покрытые твердой лавой, а то мягкая почва. Сейчас сыро, и я проведу вас,
по возможности, твердой дорогой.

Нетерпение гнало Гущина, и он уходил далеко вперед.

- Напрасно торопитесь, - сказал Таусен, - скоро устанете, и вам трудно
будет двигаться дальше.

Гущин покорился - он понимал, что Таусен прав.

Они шли по направлению к холмистой гряде, которую гости увидели из окна
в ту ночь, когда наблюдали полярное сияние. Гряда медленно росла перед
ними и оказалась цепью довольно высоких холмов. Местами цепь прерывалась,
и в разрывах синело море. Не поднимаясь на холмы, путники прошли через
лощину.

Наконец перед ними открылось море - ровное, с необъятным горизонтом. На
темной синеве вспыхивали белые гребни. Тянуло сильным влажным теплым
ветром.

Низко ползли облака, а вдали белел туман.

- Здесь мы отдохнем и закусим, - сказал Таусен.

- Вполне уместное предложение, - отозвался Цветков.

- Да что вы! - воскликнул Гущин. - Нет уж, пожалуйста, сперва посмотрим
на судно!

- Неужели ты не проголодался? - спросил Цветков.

- Ничуть!

Гущин говорил правду: когда он волновался, он мог не есть целыми днями.
Что судно разрушено и не годится, он разумом понимал, но верить этому не
хотел.

Он не соглашался отдыхать. Ведь цель их прогулки уже почти достигнута.

Неширокий залив вдавался в сушу длинным изогнутым языком, а каменная
гряда пересекала его у входа в открытое море.

- Видите эту бухту? - сказал Таусен. - Тут почти всегда спокойно. Сюда
только в самый сильный шторм перекатываются волны. Вот здесь вас и нашли.

Цветков наклонился и вытащил из песка маленький расщепленный кусок
крашеной доски.

- Это, пожалуй, от нашего катера, - сказал он.

- Совершенно верно! - воскликнул Гущин.

Друзья молча посмотрели друг на друга.

Вот где могла быть их могила!..

Они пошли дальше по берегу. Но, кроме ракушек и гальки, ничего больше
не нашли. Таусен указал друзьям на длинные шесты, врытые в прибрежный
песок.

- Здесь мы сушим снасти. А вот эта постройка с одним оконцем - сарай, в
котором у нас хранятся всякие принадлежности для промысла и охоты.

В его словах звучала уже знакомая им несколько наивная гордость
человека, сумевшего наладить жизнь на этом заброшенном клочке земли.

Был час полного отлива. Море далеко отступило, и вдали на берегу они
увидели большую лодку. Она была прикреплена цепью к столбу.

- Это для морского промысла? - догадался Цветков.

- Да, - сказал Таусен. - Обратите внимание на ее конструкцию - она
очень практична.

Лодка имела высоко поднятый нос и менее высокую, но все же значительно
поднятую корму.

- Это старинный норвежский тип судна - норландбот. В Осло в музее
хранится подлинный экземпляр корабля викингов. Норландбот близок к нему по
типу.

Высоко поднятый форштевень легко распекает волну. Такой бот хорошо
ходит под парусами и на веслах. Глубокий киль дает устойчивость судну.

- А гребут, конечно, веслами, - сказал Цветков. - Как бы тут пригодился
моторный бот!

Гущин слушал объяснения Таусена из вежливости. Ему не терпелось
поскорее обследовать деревянный остов, который теперь, во время отлива,
стоял почти на суше. И едва Таусен кончил, Гущин бегом направился туда.

- Это и есть то судно, о котором вы скучаете! - крикнул ему вдогонку
Таусен.

Да, совсем не стоило бежать!

Это были убогие остатки. Почерневшие, изглоданные волной и штормами
доски едва прикрывали борта и палубу. Гущин заглянул внутрь судна и увидел
то, что когда-то было двигателем, а теперь обратилось в куски
ржаво-красного изогнутого железа.

На остатках борта виднелись следы букв от названия судна. Две первые
буквы можно было сравнительно легко разобрать: "MA...". С трудом можно
было разобрать третью: "R", и по числу смутных следов легко было
догадаться, что название состояло из пяти букв.

Гущин задумался. Короткое женское имя, начертанное Таусеном на судне,
которое увезло его от мира, должно быть, принадлежало той единственной,
чью память добровольный изгнанник навсегда сохранил в своем сердце. Теперь
Гущину стало понятно, почему, упоминая о судне, хозяин не назвал его имени.

И Гущин вспомнил энергичное и доброе лицо на портрете в комнате Таусена.