Чтение 22–й страницы книги ~За веру, царя и социалистическое отечество~

Обречённый на бестелесное существование, я тем не менее остаюсь патриотом страны, в которой прошла вся моя короткая земная жизнь. Но в гораздо большей степени я патриот всего рода человеческого и просто обязан восстановить прежний баланс сил, привычный мне статус-кво.

А потому прощай, таинственное и непознаваемое ментальное пространство. В который уже раз прощай.

Здравствуй, мир людей, в одного из которых мне предстоит воплотиться. Здравствуй тысяча девятьсот семнадцатый год христианской эры, для кого-то уже такой далекий, а для меня всегда близкий. Столь же близкий, как год гибели Ил иона или дата основания Рима...

Джон Рид, американский журналист

Ясным июльским днем, лишённым всех недостатков, свойственных южному лету, как то: жары, духоты, пыли и мух, - на прекраснейшем клочке балтийского побережья, с одной стороны омываемом теплым мелководным заливом, а с другой - уютным озерцом, полным кувшинок, окуньков, стрекоз и солнечных бликов, появились три приезжих господина, одетых явно не по-дачному.

Один, демонстративно сложив руки на груди и попыхивая сигарой (для голодного Петрограда вещью редчайшей), держался особняком, а двое других расхаживали парой, тыкая тросточками в густую траву и кусты. Все трое натянуто молчали, и создавалось впечатление, что парочка в чем-то проштрафилась перед одиночкой-курильщиком.

- Хотя дело и происходило впопыхах, я прекрасно помню, что мы оставили здесь ориентир, пустую коньячную бутылку, у которой из предосторожности отбили горлышко, - произнес наконец невысокий головастый человек, совсем недавно сбривший бороду и усы, а потому ощущавший себя несколько стесненно. - Не правда ли, Григорий Евсеевич?

Его напарник, напротив, только что начавший отпускать на лице растительность, не совсем уверенно ответил:

- Вполне возможно, Владимир Ильич... Но не исключено, что это было чуть дальше, вон за теми кустами.

- Там мы уже были, не путайте меня ради всего святого, - отмахнулся бритый.

Этот нервный диалог привлек к себе внимание человека с сигарой, прежде целиком занятого какими-то своими мыслями.

- Интересные получаются дела, - молвил он с заметным заокеанским акцентом, - шведскую границу вы пересекли, имея при себе два баула, битком набитых золотыми германскими марками, а спустя некоторое время явились в Петроград практически с пустыми руками. Меня вы, помню, клятвенно заверили, что спрятали деньги до лучших времён и впоследствии, когда сойдет снег, обязательно разыщете их.

- Разыщем, разыщем, - заверил его бритый, вместо "разыщем" произносивший "газыщем". - Мне в Швейцарии случалось и не такие тайники под снегом устраивать.

- Давайте про Швейцарию забудем, - строго сказал иностранец. - Здесь Российская империя, ныне переименованная в республику. Здесь пустая коньячная бутылка четыре месяца просто так лежать не будет, особенно в подобном месте. И не горлышко следовало отбивать, а донышко, чтобы посторонним людям неповадно было в неё дождевых червей складывать.

- Мы, признаться, не подумали. - Бритый и небритый виновато переглянулись. - Холод в ту пору стоял. Темень вокруг. Дождевые черви на память как-то не приходили.

- А всё ли у вас было тогда в порядке с памятью? Бутылку-то вы, надо понимать, из Стокгольма не пустую везли. Здесь, наверное, и распили.

- Дабы не погрешить против истины, скажем так: докончили, - признался бритый, впрочем, без тени смущения. - Вам, американцам, людям без исторических корней и традиций, не дано понять русскую душу, вновь обретшую свою родину.

Привычно откинув назад лобастую голову, он хотел почесать бородку, но так и остался стоять с растопыренными пальцами, которые затем сами собой сложились в кукиш.

- И вот что в результате мы получили от своей родины, - с невесёлым вздохом добавил он.

Иностранец, строгость которого была скорее напускной, чем искренней, между тем продолжал:

- Я вообще не понимаю, ради чего нужно было прятать эти деньги, с таким трудом добытые мною в Берне. Разве вы пираты? Или после долгого пребывания в Швейцарских Альпах вы возомнили себя гномами, стерегущими золото драконов? Как вас угораздило зарыть в мерзлую землю такую баснословную сумму? Ещё вчера вы жаловались мне, что Временное правительство закрывает большевистские газеты и разоружает красногвардейцев. Да за средства, похороненные вами, можно было устроить десять подпольных типографий и вооружить целый полк!

- Кто же заранее мог предполагать, что нас встретят на Финляндском вокзале цветами и оркестрами. - Бритый лукаво усмехнулся. - Мы готовились к самому худшему, вплоть до ареста. Вот, Григорий Евсеевич подтвердит. Зачем подносить такой богатый подарок Временному правительству. Вот мы и решили закопать деньги где-нибудь возле Сесторецка, чтобы в удобный момент вернуться за ними. У вас, батенька, нет никакого понятия о конспирации.

Небритый, до того державшийся весьма застенчиво и скромно, вдруг с вызовом произнес:

- После окончательного торжества социалистической революции мы вернем вам это презренное золото!

- Пренепременно, - подтвердил бритый, обмахиваясь своей круглой шляпой. - У нового общества просто отпадет нужда в нем. Пролетарии, освободившиеся от вековой эксплуатации, будут строить из золота общественные туалеты. Пусть справляют свою естественную нужду на то, что являлось предметом поклонения для их классовых врагов! Разве это не послужит уроком истории для всего человечества?

- Позвольте с вами не согласиться. - Иностранец с задумчивым видом уставился на кончик своей сигары.

- Относительно золота?

- Нет, относительно общественных туалетов. В новом обществе их попросту не будет. Ну если только в самых незначительных количествах.

- Куда же они денутся? - удивился бритый. - Нужда ведь останется.

- Нужда останется. А туалеты исчезнут, - мрачно молвил иностранец. - Увы, такова общая закономерность всех социалистических революций, до сих пор не разгаданная теоретиками классовой борьбы

- Да, у Маркса об этом ничего нет... - Бритый призадумался. - А где же, позвольте поинтересоваться, пролетариат будет справлять свою нужду?

- Где придётся. За углом, за кустиком, в ближайшем подъезде, прямо посреди улицы.

- Прошу прощения, а как же дамы? - взволновался небритый.

- После торжества социалистической революции дам не будет.

- А кто тогда будет?

- Массы, - многозначительно произнес иностранец. - Массы, массы, массы, одни только массы.

- Интересно, кто это сказал?

- Николай Эрдман.

- Наверное, какой-нибудь очередной ренегат вроде Плеханова или Каутского. Ах, канальи! Ещё и мнят себя социал-демократами. Так опошлили святое понятие, что мне даже стыдно причислять себя к этой партии... Григорий Евсеевич, приготовьте записную книжку. Я немедленно продиктую проект решения о переименовании Российской социал-демократической рабочей партии... ну, скажем, в Коммунистическую. Есть, правда, ещё одно подходящее название - фашистская, - подразумевающее пучок прутьев, единство, но это доброе слово уже прибрал к рукам итальянский социалист Муссолини, с которым я встречался на конспиративной квартире в Цюрихе. Интереснейшая, скажу вам, личность, хотя марксизм трактует весьма превратно, на манер того же Троцкого, не к ночи он будь помянут.

- С переименованием партии торопиться не будем, - твердо сказал иностранец. - Тем более что партии как таковой в данный момент уже нет. Кто в подполье, кто в тюрьме, кто во вражеском стане. Все надо начинать заново. Вот почему я и вспомнил про эти деньги.

- Опять двадцать пять! Вы, батенька, придаёте деньгам слишком большое значение. Плюньте на них, - посоветовал бритый и для наглядности сплюнул сам. - Беда в том, что вы во многом продолжаете оставаться на мелкобуржуазной платформе. Общение с рантье и лавочниками испортило вас.

- Смотря кого оно испортило, - молвил в ответ иностранец. - Вы ведь в Цюрихе и Париже с пролетариатом тоже не очень-то общались. Все больше с кельнерами да гарсонами. Пиво пили, на велосипеде катались, в кафешках танцевали. Себе ни в чем не отказывали. По дороге в Россию, где якобы ожидали ареста, не преминули посетить стокгольмские магазины. Разоделись в пух и прах. Ботиночки новые, костюмчики новые, даже тросточки - и те новые. Откуда, спрашивается, взялись капиталы?

- Но только не из ваших берлинских денег! - возмутился бритый. - Оделись мы на средства, собранные шведскими единомышленниками. И вообще, мне начинают докучать ваши упрёки. Мы политические деятели, а не какие-то содержанки! Нашли о чем сокрушаться! О тридцати сребрениках, полученных от кайзера Вильгельма! Я не заключал с германскими империалистами никаких соглашений и не брал на себя даже моральных обязательств. А золото принял только как знак уважения, сделанный одной политической силой другой политической силе, чьи интересы на определённом историческом этапе совпали. Я с чистой совестью могу игнорировать все спекуляции, распространяемые по этому поводу так называемой свободной прессой.

- Если собираетесь строить свободное общество, то привыкайте и к нападкам свободной прессы. В условиях подлинной демократии это священная корова. Поверьте мне как журналисту с именем и опытом, объездившему полмира.

- Ничего подобного! - запальчиво заявил бритый. - Я сам в прошлом журналист, и учить меня не надо! Для прессы может быть только одна истинная свобода - выражать волю пролетариата, наиболее передового класса нынешнего общества. Все остальное от лукавого! В случае прихода к власти большевиков мы немедленно заткнем пасть всем этим бур -жуазным газетёнкам. На первое время вполне хватит и одной "Правды". Не так ли, Григорий Евсеевич?

- Именно так. - Небритый, которому, очевидно, сейчас досаждало абсолютно всё, а в особенности солнечный свет, болезненно поморщился. - А не оставить ли нам на время это пустое занятие? Траву скоро скосят и бутылка найдётся. Есть в конце концов и другие приметы... Давайте лучше вернемся на станцию Разлив.

- Да, да! - оживился бритый. - В вокзальном буфете имеется вполне приличное пиво синебрюхов-ского завода. Ничем не хуже швейцарского или немецкого. Великолепное пиво! Не так ли, Григорий Евсеевич?

Небритый на сей раз ничего не ответил, только кивнул, сглотнув слюну. Зато высказался суровый иностранец.

- Пива после социалистической революции тоже не будет, - внятно произнес он. - Поэтому привыкайте. Да и нечего вам делать на станции. Временное правительство объявило вас в розыск. За поимку назначена довольно внушительная сумма. На людях, сами понимаете, появляться опасно. Внешность вы слегка изменили, но этого мало. Придётся пока здесь отсидеться. Благо, погода хорошая. Купайтесь, загорайте. Заодно, глядишь, и денежки найдутся. Если надо траву косить - косите. Надо землю копать - копайте. К осени и управитесь.

- Где же нам, позвольте узнать, жить? Не под кустом ведь? - заволновался бритый.

- Шалашик поставьте в укромном месте. Относительно снабжения я сам позабочусь. Разносолов не обещаю, но селёдкой и черным хлебом обеспечу.

- Про чай не забудьте, - напомнил бритый. - И про газеты! Газеты - это самое главное. Причем любых направлений, включая проправительственные.

- Газеты само собой, - кивнул иностранец. - Селёдку-то во что-то надо заворачивать... Какие ещё будут пожелания?

- Ружьё, - сказал небритый. - И удочку.

- А мне что-нибудь для умственной деятельности. - сказал бритый. - Хорошо бы полное собрание сочинений Маркса и Энгельса.

- Полное не обещаю, - ответил иностранец. - Но "Критика Готской программы" и "Анти-Дюринг" будут.

- Благодарствую. - Бритый оглянулся по сторонам, как бы заранее выбирая место для лагеря. - И долго продлится это наше добровольное изгнание?

- До тех пор, пока в Петрограде всё не утрясется.

- Вы хотите сказать: пока не прекратятся гонения на большевиков?

- Нет, пока большевики не доведут свои гонения на Временное правительство до логического конца и не возьмут власть одной рукой за горло.

- В чём же тогда должна состояться наша роль? - Бритый насторожился.

- В решающий момент вы возьмете правительство за горло другой рукой. Так вернее будет.

- Задушим, стало быть, министров-соглашателей. Ну-ну... А потом?

- А потом сформируете новое правительство и разделите министерские портфели между соратниками. Но предварительно скажете для истории какую-нибудь выспреннюю фразу про то, что социалистическая революция, о необходимости которой постоянно твердили большевики, победила. Впрочем, не мне вас учить ораторскому искусству.

Слова эти мало успокоили бритого. Картавя от волнения ещё больше, он засыпал своего оппонента множеством вопросов, больше похожих на упреки.

- Кто же займется подготовительной работой? Агитацией в массах? Созданием рабочих отрядов? Организационными мероприятиями? Разложением казачьих и юнкерских формирований? Подпольной печатью? В партии почти не осталось толковых товарищей, способных взвалить эту непомерную ношу на себя. Как они обойдутся без нас?

- В феврале распрекрасно обошлись. Обойдутся и на сей раз. Меньше будет фраз, зато больше дела. Победа добывается не резолюциями, а штыками.

- По-вашему, мы не годимся для вооруженной борьбы? - возмутился бритый. - Вы ставите нас на одну доску с безответственными болтунами вроде Дана и Церетели! Отсюда один шаг до прямого обвинения в забвении интересов пролетариата. Хуже того, вы, очевидно, полагаете, что мы просто путаемся в ногах у восставшего народа!

- Ничего подобного. Всё как раз наоборот. Вы, Владимир Ильич, вождь пролетариата. Вы его знамя, и никто это не оспаривает. И когда пролетариат пойдет в свой решительный бой, знамя должно быть у всех на виду. Впереди штурмующих колонн. А что же получится, если коварные враги не сегодня-завтра вырвут это знамя из ослабевших рук трудящихся и надругаются над ним? Совершенно понятно, что такая беда глубоко опечалит пролетариат. Как следствие он может пуститься во все тяжкие, даже в запой. Вот вам и конец революции. Печальный конец. Так что берегите себя, Владимир Ильич и Григорий Евсеевич. Но и мы, со своей стороны, я имею в виду центральный комитет и всех сочувствующих партии большевиков, тоже будем беречь вас. Снабдим фальшивыми документами, оденем попроще, оградим от нежелательного внимания буржуазных элементов. Когда погода начнет портиться, переведем в какое-нибудь теплое помещение, под крышу. А Рождество, надеюсь, вы встретите уже в Зимнем дворце.

- Спасибо на добром слове, товарищ Джон Рид. - Бритый опять машинально потянулся к своему голому подбородку, но тут же отдернул руку. - Для российского рабочего движения вы сделали чрезвычайно много. Вытащили нас из швейцарского захолустья, постоянно поддерживали материально, можно сказать, спасли в страшные дни разгула буржуазной реакции. Надеюсь, мы будем плодотворно сотрудничать и в дальнейшем. Большевистская партия, со своей стороны, изыщет возможность по достоинству вознаградить ваши заслуги.

- Мне много не надо. - Джон Рид скромно потупился. - У подножия мемориала, где найдут свое вечное успокоение борцы, павшие за свободу трудящихся, оставьте местечко и для меня.

- Какие-то у вас шуточки невеселые. - Бритый прищурился, словно лекарь, выискивающий у пациента тайную хворь. - Сами ведь говорили, что скоро всё наладится.

- Это смотря что наладится... Я, Владимир Ильич, знавал многих людей, чьи мечты сбылись, но ни единого, кого бы это долго радовало. Скорее наоборот, вместо радости наступало горькое похмелье. Боюсь, как бы и вас не постигла подобная участь... - Джон Рид отошел немного в сторону и носком ботинка выковырял из травы невзрачный бурый гриб из тех, которыми гнушаются даже самые прожорливые жучки. - Вот вам ещё одно поручение. Кроме поиска денег, конечно. Собирайте для меня вот такие грибочки. Режьте их на части и сушите на солнце. Чем больше соберете, тем лучше. По мере накопления их будет забирать специально посланный мной человек.

Владимир Ильич Ленин просьбе американца особого значения не придал, видимо, сочтя за очередное чудачество, а подошедший ближе Григорий Ев-сеевич Зиновьев брезгливо поморщился.

- Это ведь поганка. Её ещё собачьим грибом зовут. Сущая отрава. Лучше я вам боровичков соберу. Они вот-вот должны появиться. Жареные боровички под смирновскую - истинное наслаждение! - Он чмокнул кончики пальцев, сложенные щепотью.

- Боровичков мне как раз и не надо, - запротестовал Джон Рид. - Для собственного употребления, конечно, собирайте. На одной селедке долго не протянешь. Но я интересуюсь исключительно вот такими уродами. Только попрошу вас каждый раз после окончания сбора грибов тщательно мыть руки. Не приведи господь, если пролетариат раньше срока потеряет своих вождей... Вам же, Григорий Евсеевич, мой личный совет. Причём совет настоятельный. Постарайтесь всё же найти пропавшие деньги. Иначе лет этак через двадцать про них опять вспомнят. Но разговаривать с вами будут уже на повышенных тонах. Вполне возможно, что дело дойдет и до рукоприкладства.

- А уж это, батенька мой, вы загнули! - воскликнул Ленин. - Никогда не поверю, что через двадцать лет после торжества социалистической революции в нашей стране к кому-либо из свободных граждан будет применяться насилие.

- Будет, - невесело усмехнулся Джон Рид. - И через двадцать, и через сорок, и, наверное, даже через сто. Революцию в сознании сделать куда сложнее, чем революцию на улицах.

- Вы прямо фантазёр, - не унимался Ленин. - Вас бы свести с бывшим революционером Александром Александровичем Богдановым. Мало того что он скатился с позиций диалектического материализма в болото идеалистических воззрений, так ещё и написал нелепую книжонку под названием "Красная звезда", где далекое будущее человечества представлено в совершенно ложном свете. Люди у Богданова пользуются услугами разумных машин, летают на Марс при помощи энергии атома, питаются искусственной пищей, а в промежутках между этим предаются свободной любви и декларациям в духе Маха и Авенариуса. Каждое слово в этой книжонке, а возможно, и каждый знак препинания попахивают махровым ревизионизмом.

- С Александром Александровичем я знаком довольно близко, - сказал Джон Рид. - Правда, наши общие интересы находятся скорее в сфере научной, чем в литературной. В основном они касаются проблем манипулирования человеческим сознанием.

- Ах, опять этот идеализм, - замахал руками Ленин. - Опять поповщина и филистёрство!

- Не скажите. Направление в научном смысли весьма плодотворное. Да и практическая его реализация обещает принести интереснейшие результаты" Людей больше не придётся убеждать речами и прокламациями. Пропагандистов и агитаторов заменят химические вещества и особые радиосигналы. Откушают люди специально приготовленного супчика, прослушают записанную на фонографе простенькую мелодию - и сразу воспрянут духом. Или с тем же успехом впадут в глубочайшую депрессию. В зависимости, так сказать, от запросов текущего момента... Что касается упомянутого мной Николая Эрдмана, то никакой он не ревизионист, а нормальный пролетарский драматург, хотя и весьма талантливый. Вот из-за этого своего таланта он и хлебнул горя.

- Затравили буржуазные прихвостни? - поинтересовался Ленин.

- Нет, засадили в кутузку собственные братья - пролетарии. Впрочем, это случится ещё не скоро... А сейчас давайте прощаться. Весьма спешу. Нынче же по неотложным делам отбываю на юг. Не забывайте о моих поручениях - грибы и деньги. Деньги и грибы.

Ясным августовским днем, отягощённым всеми недостатками, присущими южному лету, как то: жарой, духотой, пылью и мухами, - от перрона одесского вокзала отправлялся пассажирский состав, сплошь представленный вагонами первого класса.

По некоторым приметам, очевидным для каждого знающего человека, состав можно было назвать литерным, то есть особо важным, идущим вне всякого графика, однако в расписании он значился как вполне обычный поезд Одесса - Санкт-Петербург (железнодорожное ведомство, известное своим консерватизмом, не очень-то спешило с заменой названия недавно переименованной российской столицы - авось все вскорости вернётся на круги своя).

И тем не менее состав был особенным. Крикливые мешочницы, бравшие штурмом даже бронепоезда, не смели и приблизиться к нему. Никто не совал в окна вагонов вареную кукурузу, копчёных бычков, пироги с капустой и бутыли с молодым вином. Городская милиция, с недавних пор заменившая старорежимных жандармов, держалась в тени, а проще говоря, боялась высунуть нос на перрон. Кондукторы стояли у своих вагонов навытяжку, как гвардейцы, и билеты у прибывающих пассажиров проверять даже не пытались.

Надо сказать, что и сами пассажиры, собиравшиеся посетить революционную столицу, выглядели не совсем обычно. Все они как на подбор были мужчинами отменного здоровья и цветущего возраста, разодетыми в клетчатые пиджаки, малиновые жилеты, желтые штиблеты и щёгольские канотье. Для Одессы подобная публика была не в редкость, но никогда прежде она не собиралась такой толпой в одном месте да ещё средь бела дня. По крайней мере, аналогичного случая в памяти старожилов не сохранилось.

Багаж эти пассажиры имели при себе самый минимальный - так, выпить-закусить на первое время, - но их шикарные пиджачки подозрительно топорщились в самых неподходящих местах. А что поделаешь - времена изменились, и даже невзыскательные портовые гопники спешно меняли браунинги на маузеры.

Поездку в Петроград, названную в бульварной прессе "познавательной и ознакомительной экскурсией, призванной повысить культурный уровень одесских граждан", хлопцы с Пересыпи и Молдаванки воспринимали как очередное развлечение, из сплошной череды которых и состояла вся их жизнь, не обещавшая быть излишне долгой.

Перед державной столицей, где, правда, вместо царя нынче правил какой-то повсеместно проклинаемый Сашка Керенский, они не испытывали никакого ложного пиетета - щёлкали себе семечки, безбожно дымили контрабандными сигаретами, ржали, как жеребцы, и не стеснялись в солёных выражениях. Надо полагать, что точно так же они собирались вести себя и на Невском проспекте.

В просторном комфортабельном купе, предназначенном исключительно для особ императорской фамилии и зарубежных послов, расположился король местного преступного мира Мишка Винницкий, больше известный под кличкой Япончик. Компанию ему составлял знаменитый американский журналист Джон Рид, за последние годы не пропустивший ни одной вооруженной заварухи и недавно публично заявивший, что намеревается написать книгу под названием "Десять налетов, которые потрясли Одессу". Консультировать маститого автора взялся сам Япончик, и, похоже, небескорыстно.

До отхода поезда ещё оставалось какое-то время, и пока Япончик проверял явку своих людей, отобранных не с кандачка, а по совету таких авторитетных в городе бандитов, как Рувим Каплун и Савка Ломовик, Джон Рид решил сбегать на Привоз, располагавшийся буквально в двух шагах от вокзала, на что указывал характерный селёдочно-фруктовый дух, проникавший сюда даже сквозь ароматы угольной гари и машинной смазки.

Не то чтобы он нуждался в съестных припасах или каких-то дорожных мелочах вроде игральных карт или штопора, а просто хотел обозреть один из самых известных на европейском континенте рынков, о чудесах которого был много наслышан заранее.

Торговля начиналась ещё на дальних подступах к Привозу и носила характер навязчиво-насильственный, чему в немалой степени способствовало громадное количество дезертиров, нашедших здесь свой приют и свой источник существования. Зазывные крики продавцов оглушали свежего человека, как рёв шторма, но и эта сумятица голосов порождала порой свой девятый вал, свои незамысловатые перлы:

- Утка, копчёная утка! Всего пять рублей штука! Если бы она могла за себя сказать, так попросила бы больше!

- Огурцы в рассоле, огурцы в рассоле! Чтоб вы так жили, как эти огурцы!

- Чеснок, дешёвый чеснок! Папа Римский имел бы большое счастье понюхать этот чеснок!

- Голуби, чистопородные голуби! Незаменимы в диетическом супчике, а если надо, слетают в Китай и обратно!

На слегка ошарашенного Джона Рида налетела распаренная баба, размахивавшая, словно флагом, огромными полосатыми подштаниками.

- Мужчина, исподники, как на вас пошитые! - Она попыталась примерить свой товар прямо поверх костюма клиента. - В точности по фигуре! Берите, сильно не пожалеете!

Бабу оттеснил в сторону одноногий моряк, торговавший заплесневелым трубочным табаком, который, по его словам, был добыт водолазами из трюма английского корабля "Чёрный принц", во время Крымской кампании затонувшего у Балаклавы вместе со всей войсковой казной. К табаку прилагалась нарисованная от руки карта местонахождения легендарных сокровищ.

Джон Рид от такого счастья деликатно отказался, но заманчивые предложения следовали одно за другим - патентованные пилюли против полового бессилия, коллекционные вина из подвалов святейшего князя Воронцова, французские подмышники, российские ордена, турецкий кофе, венецианское стекло (на диво мутное), античные монеты в большом ассортименте, медный почтовый рожок середины прошлого века, подзорная труба, переделанная в микроскоп ("Кого сейчас тянет к звездам? - печально молвил продавец. - Зато все интересуются зловредными бациллами".), сильно расстроенная тальянка, нательный крест с животворящими мощами святителя Николая Тмутараканского, обувные стельки, излечивающие мозоли и подагру, винтовочный обрез, валенки с коньками (это в августе-то месяце!), револьвер "бульдог" с единственным ("Но верным!") патроном в барабане, медвежья желчь, с виду похожая на обыкновенный дёготь, пара кастетов (комплект для обеих рук), ножные кандалы, якобы снятые с самого Котовского, номерная бляха последнего одесского городового и прочая, и прочая, и прочая...

Несмотря на то что предприимчивые торгаши устроили на залётного иностранца настоящую охоту, он пробился-таки в глубь рынка и приступил к осмотру его сомнительных достопримечательностей, как движимых, так и недвижимых. К числу первых, например, относились такие ветераны Привоза, как тетя Песя Лапидус, не отходя от прилавка родившая, а главное, воспитавшая семерых сыновей, впоследствии ставших украшением банды Япончика, или отставной солдат Овсей Зуб, изрубленный под Мукденом самурайским мечом до такой степени, что сейчас деньги за свой грошовый товар он принимал пальцами босой левой ноги.

Очень скоро выяснилось, что купить здесь можно практически все, включая недавно побелённую будку таможенного поста, единственную на всю округу водонапорную башню, юных персидских невольниц, за которых выдавали бесстыжих бессарабских цыганок, и любую из маячивших на рейде роскошных яхт.

Впрочем, удивило Джона Рида не это, а колоссальная разница в ценах на один и тот же товар, продаваемый в разных концах рынка. Так, например, фунт осетровой икры, за который возле входа просили десятку, в дальнем конце Привоза тянул всего на трояк, а стоимость кавунов, баклажанов и яблок на дистанции в пятьсот шагов падала раз в пять.

Сей феномен Джону Риду запросто объяснила одна веселая деваха, торговавшая вразвес россыпными спичками.

- Ты на воротах вещь купил и домой довольный пошёл, а если в конец базара за дешёвкой сунешься, можешь и без кошелька остаться. На риск у нас скидка.

Глядя на все это великолепие, как-то не верилось, что крупнейшие города России, в том числе и обе столицы, объяты голодом. Здесь даже позволяли отведать предлагаемый товар - колбасу, вино, сыр, фрукты, - правда, не всем подряд, а только солидным на вид клиентам.

Дабы не возвращаться в вагон совсем уж с пустыми руками, Джон Рид приобрел бутылку "настоящего" ямайского рома, имевшую на горлышке ещё и висячую сургучную печать, круг тминной колбасы и томик апокрифических мемуаров великого инквизитора Томаса Торквемады, изданный в Харькове на украинском языке.

Рискуя растерять сии сокровища (попробуй унеси три довольно увесистые вещи в двух руках!), он прибыл на вокзал за десять минут до отправления поезда. По перрону в сопровождении многочисленной свиты уже расхаживал бывший одесский градоначальник, нынче состоящий в должности комиссара Временного правительства, и, кислыми улыбочками отвечая на приветствия бандитов, довольно внятно бормотал себе под нос:

- А щоб вам туды не доихать и назад не вернуться...

Япончик, покуривая в открытое окно вагона, сдержанно сказал:

- Мистер Рид, я могу задержать поезд и на сутки, но зачем начинать наш вояж с такой дурной приметы. Всем было строго приказано: за четверть часа до отъезда лежать на полках зубами к стенке.

- Простите, немного запоздал, - извиняющимся тоном молвил Джон Рид. - Хотелось напоследок ещё раз подышать воздухом этого благословенного города.

- Дышать воздухом ездят в Аркадию, а здесь дышать можно только фекалиями.

Едва Джон Рид успел разместиться в купе, как Япончик стал придирчиво рассматривать его покупки.

Со словами: "Эту набитую дерьмом собачью кишку даже нищие есть не будут!" - он выбросил колбасу на перрон, едва не угодив во фланирующего вдоль состава градоначальника, а откупоренное вино, понюхав, отставил в сторону.

- Беги на Привоз, позови сюда Шуру Рудя, - велел он через окно мальчишке-беспризорнику. - Шоб он через пару минут был здесь.

Пока мальчишка исполнял приказание, Япончик небрежно полистал книжку, посредством которой Джон Рид намеревался скрасить дорожную скуку.

- Знаю я этого Торквемаду, - сказал он, поморщившись. - Раньше он в Харьковском уголовном суде письмоводителем служил. За всех сочиняет. И за царицу Клеопатру, и за хана Мамая, и за самого Гришку Распутина. Лишь бы платили.

- У сочинителей горький хлеб, - вздохнул Джон Рид. - Знаю по себе.

Снаружи в окно деликатно постучали. Это спешно явился тот самый виноторговец, у которого была приобретена злополучная бутылка.

- Миша, - сказал он, - ты хочешь перед отъездом побалакать со мной за жизнь?

- Нет, Шура, - ответил Япончик. - Я хочу сказать, что ты меня просто удивляешь. С каких это пор бураковая самогонка пополам с денатуратом стала называться в Одессе ямайским ромом? Это же курам на смех.

- Миша, но ты обрати внимание на бутылку, - стал оправдываться Рудь. - Могу забожиться, что она приплыла сюда с самой Ямайки. Редкой красоты бутылка.

- Шура, вино не девка. В нем важно внутреннее содержание, а не оболочка, - вполне резонно заметил Япончик. - А потому забирай своё майно и пей его прямо у меня на глазах. И если в бутылке останется хотя бы одна капля, твоей дальнейшей жизни не позавидуют даже те погорельцы, которые изображены на картине "Последний день Помпеи". Ты ведь меня хорошо знаешь.

- Да, Миша, я тебя хорошо знаю, - согласился Шура Рудь. - Ох, вылезет мне это знакомство боком... А на перехват ничего не позволишь?

- Пей так. Настоящий ром не закусывают.

- Как хорошо, что моя любимая мама не дожила до этого момента...

Хотя Рудю полагалось быть крупным специалистом не только по изготовлению и сбыту, но и по употреблению спиртного, очень скоро на глаза несчастного виноторговца навернулись слезы. Тем не менее он высосал бутылку до конца и в подтверждение своей лояльности даже перевернул её горлышком вниз.

- Молодец, тут нет второго слова, - похвалил его Япончик.

- Какие могут быть споры между порядочными людьми. - Рудь утробно рыгнул. - Извольте получить денежки обратно...

- Денежки отнесешь в церковь, - распорядился Япончик. - Поставишь на них свечку за здравие раба божьего Александра.

- Миша, я не имею никакого отношения к православной церкви. Ты же знаешь, что мое место в синагоге.

- Глупый, эта свечка не про тебя, а про Сашу Керенского. Меня что-то очень беспокоит его здоровье. Не приведи господь, если, пока мы будем в дороге, он умрет или заболеет. С кем тогда иметь дела в столице? А ведь в Зимнем дворце, говорит, такие сквозняки...

Дежурный по вокзалу уже прозвонил в колокол отправление, когда на перроне вновь появился расторопный беспризорник.

- Вот возьмите! Пиня Кисель передал. - Мальчишка бросил в окно серебряные карманные часы. - Они очень извиняются.

- Мои! - удивился Джон Рид. - Вот так случай... Передайте Пине от меня спасибо.

- Спасибо Пине передавать не надо. - Япончик оттеснил Джона Рида от окна. - Скажи ему, что, вернувшись в Одессу, я устрою на Привозе большой жидовский переполох.

- Веселый город, - сказал Япончик, когда Одесса скрылась за горизонтом и вдоль путей потянулась плоская, выжженная солнцем степь. - Веселые люди. Вокзальный телеграфист шепнул мне по дружбе, что городские власти отбили в столицу спешную депешу по нашему поводу. Вы думаете, что они просят встретить нас цветами и оркестром? Болячка им в бок, они просят поголовно арестовать всех пассажиров этого поезда и под конвоем отправить в самую надежную тюрьму. Можно подумать, что на свете есть такая тюрьма, откуда Миша Япончик не сбежит в первый же банный день!

- Я предусмотрел такое развитие событий, - сказал Джон Рид. - Если что-то петроградским фараонам и достанется, так это пустой поезд.

- Приятно иметь дело с умным человеком. Мне ваша Америка почему-то представляется как одна большая веселая Одесса.

- Примерно так оно и есть. За исключением того, что в Америке нет Потёмкинской лестницы и Дюка Ришелье. Зато много негров, китайцев и индейцев.

- А они нам надо? В Одессе всякого сброда и так предостаточно. Вы думаете, что кто-то станет плакать по Мише Япончику? Сильно ошибаетесь. Желающих занять его место - это просто удавиться! Завтра же случится налет на такие приличные заведения, которые мои хлопцы всегда обходили боком. А одесситы потом скажут, что виноват я.

- Ничего, вам надо немного развеяться. Сменить обстановку. Перейти, так сказать, с провинциальной сцены на столичные подмостки.

- Это мы запросто. Такой спектакль питерским буржуям устроим, что и Марксу не снилось даже в самом страшном сне. После нашей революции месье Робеспьер перевернется в своём гробу от зависти.

- Ваша эрудиция меня обнадеживает. - Джон Рид, у которого от дыхания раскаленной степи начались головные боли, отодвинулся в глубь купе. - Ведь в Петрограде из короля налетчиков Миши Япончика вам предстоит превратиться в видного большевистского деятеля Якова Свердлова.