Чтение 22–й страницы книги ~Великий маг~

- Похвала инфиста такого уровня для меня - высшая награда.

Я улыбнулся.

- Даже выше "Святого десанта"? Он взглянул почти с испугом:

- Вы и об этом знаете? Как? Это сверхзасекречено!

Ноздрикл и Соммерг взглянули на него ревниво, а Челлестоун нахмурился и что-то прорычал в свою рюмку. Я развел руками.

- Простите, что выдал тайну. Но это просто... просчитывалось. Челлестоун наносит сильнейший удар, что, как Чернобыль, остается постоянно действующим, а вы тайком ломаете наш щит... Это вполне тянет на высшие ордена. Челлестоун свой уже получил... Соммерг нахмурился и стал смотреть в сторону. Челлестоун нахмурился еще больше, глаза ревниво блеснули. Между ними соперничество, подумал я, и нешуточное. Но я не из тех, кто этим пользуется. Дело даже не в благородстве... У меня есть причина посерьезнее. Лакло, снимая напряжение, сказал благожелательно:

- Тут уже говорили, что давно не видели ваших новых работ, Владимир...

- Разве? - удивился я.

- Совсем недавно опубликовал "Рассуждения об аномалиях". А полгода тому - "Грустное лето кукушек". Челлестоун кивнул, подтверждая, а Лакло протянул:

- Ну что это за сроки - полгода... От вас ожидали... и все еще ожидают очень многое. Это мы раз в полгода - уже подвиг. А вы должны по такой работе выдавать каждый месяц. Вы же ворвались на это поле брани, как ураган, как смерч, как бог войны!

- Как ангел разрушения, - добавил Челлестоун и оглушительно захохотал. Я слабо улыбнулся:

- Может быть, я хочу переквалифицироваться?

- В кого, в управдомы?

- О, знаете нашу классику... Нет, я могу ощутить тягу к созданию, к творению... Они внимательно смотрели на меня. Соммерг предположил:

- А вы не допускаете, что у Владимира боязнь белого листа? Снова я ощутил недосказанное, и словно не то тревога, не то облегчение проскользнули в их сплоченном отряде. Я обнял Кристину за плечи, на губах слабая рассеянная улыбка, но в черепе вихрь мыслей, при чем тут моя боязнь белого листа, почему это их так тревожит... или интересует, неважно, не их собачье дело, хотя, кстати, никакой такой болезнью я не страдаю. Да, верно, среди пишущих гуляет как чума, от которой нет прививки, эта чертова боязнь белого листа, а теперь еще и пустого экрана компа. Это едва ли не самая распространенная болезнь пишущего. С ней может конкурировать только такая же патологическая тяга к писанию, то есть графомания...

А что, они в самом деле допускают, что у меня может быть страх перед белым листом бумаги? Вот уже и чашка крепкого кофе опустела, вот и детей на улицу, чтоб не шумели, пора начинать... но все слова такие неуклюжие, корявые, слабые! И вот часами бьюсь над первой фразой, наконец, плюнув, встаю из-за стола и куда-нибудь в кабак к бабам за вдохновением...

Да нет, это просто пытаются вызвать у меня какую-то нужную им реакцию. Профессионалы все же как-то с этой боязнью листа справляются. Один мой знакомый просто начинает с первой попавшейся фразы, развивает тему, сворачивает на то, что нужно, а потом преспокойно выбрасывает первую страницу. Конечно, новичку такое не посоветуешь, он дрожит как Кощей над каждым словом, за вычеркнутую фразу горло порвет, а сам у себя буквы не вычеркнет! Другой мой приятель поставил целью не давать себе простаивать дольше минуты. Знает, что страх перед белым листом может закрепиться, перейти в патологию... а все мы, пишущие давно, можем указать пальцем на одного из знакомых. Потому медленно, упорно, карабкаясь от слова к слову, он выдает нужные ему тысячу слов в сутки. Не за час, как мог бы при "вдохновении", а за пять-семь часов каторжного труда, постоянно и через равные промежутки заставляя себя тыкать пальцами в клавиши. Не все время, правда, тыкая монотонно, иногда и строчит как пулемет, но когда накатывает оцепенение и этот страх, то все равно выдавливает из себя нужные буквы. Не останавливается! Потом, правда, приходится этот корявый текст править. Но готовое править намного легче, чем вылавливать по буковке в пугающем космическом пространстве! А читающему книгу все равно, как написано: по "вдохновению" или же автор просиживал задницу час за часом. Читатель смотрит на конечный результат: здорово или слабо? Мудрый и единственно верный критерий.

Живков, которому, как я заметил, отведена роль буфера, сказал примиряюще:

- А вообще-то в самом деле, а? Соммерг спросил раздраженно:

- Вы о чем?

- А если в самом деле, - поинтересовался Живков, - не пишется? Ну, а если в самом деле не пишется? Ну не пишется, хоть убей! И ничего общего нет с боязнью белого листа! Голова тупая, ни одной мысли - даже после третьей чашки кофе! И так уже пятый день подряд. А то, что через силу набивается на клаве, - ну бред, бред... Даже править там нечего, надо выбрасывать сразу, а самому - хоть красивое... или какое получится - сальто с балкона десятого этажа на асфальт! Ну да, ответил я мысленно, если вы не профессионал и не стараетесь приблизиться к профессионализму, бросайтесь, не жалко. А остальные знают: всегда есть на бумаге или в файлах уже набранное, можно и нужно править, улучшать, добавлять, расширять, заострять и так далее. Работа на тот нередкий случай, когда, как говорится, нет вдохновения, а попросту говоря, в этот момент ничего яркого не лезет в голову. И вообще устал, в голове только серый туман. От меня, похоже, ждали ответа, я сказал прописные истины, которые они и так знали:

- Нужно, как простому токарю, садиться за свой литературный станок и дорабатывать написанное. Нет такой вещи, что при повторном прочтении показалась бы безукоризненной! Нет такой вещи, что при доработке стала бы хуже. Классики переписывали свои вещи по двадцать раз, всякий раз улучшая, но осталась работа и для двадцать первого. Они переглянулись, я прикусил язык. Да, они вырвали ответ, с которым мне лучше бы помолчать. Я сказал правильные вещи, но сам им, увы, не следую. У меня всегда толпятся новые идеи, новые темы, новые образы - возвращаться и старые править некогда. И они видят, что старые работы я не правлю. Значит, скрываю что-то новое. День шел в ленивых беседах, все более и более странных. Кто-то назвал бы их бесцельными, разведчик - прощупывающими, дачник - просто вежливой болтовней обо всем. Лордер посмотрел на часы, извинился, ушел. Челлестоун проводил его непонимающим взглядом, поднял голову, солнце брызнуло в глаза. Он исторг рычание, что-то вроде изумления, и тоже поспешил попрощаться. Соммерг сказал им вслед с ехидной улыбкой:

- Побежали воплощать... Ужасный вы человек, Владимир! Кристина посмотрела с интересом и поощрением, всегда

нравится, когда обо мне, часть славы падает и на нее, я же просто сказал, потому что от меня ждали какой-то реакции:

- Я?

- Вы, - сказал Соммерг.

- Вы вроде бы молчите, только трудитесь над гусем... Что вы такой традиционный, ничего экзотического не попробовали! Ручаюсь, в Москве такого нет даже у президента!

- Я думаю, ему эта экзотика по фигу.

- Ну, может быть, может быть... Так вот, вы вроде бы молчите, только изредка что-то роняете, но даже Челлестоуна натолкнули на пару идей, а Лакло от вас вообще без ума. У вас оказалось даже больше идей, чем у него, но ваши, так сказать, опаснее и, увы, реализуемее... Ладно, надо пойти сделать пару звонков. Это мы здесь на отдыхе, но подчиненные должны знать, что Большой Брат бдит...

Живков проводил его долгим прищуренным взглядом, проворчал:

- Ему сейчас туго. Я бы сказал даже, хуже, чем любому из нас.

- Что стряслось?

- спросил я любезным голосом, хотя на самом деле, конечно, мне по фигу проблемы Соммерга.

- Терроризм, - ответил Живков коротко.

- Терроризм?

- Да. На него возложили информационную поддержку по разгрому баз террористов. С одной стороны, конечно, он польщен, его признали экспертом по терроризму номер один, но с другой... гм... какое-то дело гнилое. Соммерг не дурак, он шкурой чует нечто проигрышное. Я пожал плечами. Живков впился в меня глазами.

- Что-то не так?

- Да нет, - пробормотал я, - с точки зрения нормального человека - все правильно. Все так. Террористы взрывают в США дома, мосты, магазины - значит, надо в ответ пойти и повзрывать у них самих дома, мосты, магазины. А еще лучше - самих террористов. Правильное решение нормального американца. Живков сказал быстро:

- Бросьте! Мы все знаем, что лучшие решения там, где нормальные их искать не станут.

- Оно на поверхности, - сказал я устало, - но я просто не хотел бы об этом... Как-то не хочется говорить... ну, словом, против устоявшегося "мнения всего цивилизованного человечества". Не потому, что с ним согласен, просто бисер подорожал. Рядом с Живковым сел Ноздрикл, лицо его было строгое и очень напряженное, щека подергивалась, глаза следят за мною со странной интенсивностью. Лакло принес стаканы с соком, сказал непривычно тихо:

- Нам вы сказать можете... Я вздохнул тяжело, но, когда заговорил, сам ощутил, как во мне тяжелой волной поднимается злость, похожая на кипящую лаву в вулкане:

- Никто не понимает! Никто. Не понимают, что нет никакого международного центра терроризма где-то в горах Афганистана или где-то еще. И что терроризм - это совсем не то, что им кажется, что им хочется, что им жаждется. Не то, с чем можно вот так - крылатыми ракетами, бомбежками, танками и даже хорошо обученной дельтафорсой.

- А чем же? Я вздохнул.

- Скажите, как можно было бороться, скажем, с коммунистами?.. Или первохристианами? Коммунисты окопались, как мы знаем, и даже взяли власть - в России. Но масса коммунистов была... да и есть во Франции, в Италии - там самые крупные коммунистические партии Европы... А Коммунистическая партия США?.. Великобритании? А коммунисты в Китае, Корее?.. Что, тоже крылатыми ракетами?.. Нынешние террористы - это коммунисты прошлого века. И - люди будущего. Кем были первохристиане в Древнем Риме. Никакие точечные удары или ковровые бомбардировки не спасут от террористов Америку. Уничтожь так называемых террористов сегодня всех до единого - завтра их будет еще больше. Уже в самой Америке. Я просто не понимаю... я просто не понимаю границ этой тупости, когда не видят... когда не видят такой простой вещи!

- Гении не понимают простых вещей, - сказал Живков тоскливо, - что понятны простым людям, а простым людям трудно понять, о чем говорит гений... Увы, это реальность. Но мы, мистер Владимир, вас понимаем, хотя это страшное понимание...

- Следует признать, - хмуро сказал Лакло, - что мистер Владимир прав, но, увы, не по тем законам, которым решили повиноваться во всем мире.

Я буркнул с язвительностью:

- Вы еще добавьте "во всем цивилизованном"! Лакло развел руками:

- Какой вы злой, мистер Владимир.. Даже не заметили, что я уже под вашим знаменем... хотя вам такой солдат и на фиг, как вы говорите, не нужен. Я почти согласен, что в данном случае правы именно вы, а не весь мир... хотя это страшно. В смысле, вы говорите страшные и непривычные вещи... но тогда надо менять весь привычный нам мир, а на это никто не готов. И никто не захочет! Да, я сейчас вижу, что вы правы, хотя мне, конечно, хотелось бы, чтобы был прав наш привычный мир и наши привычные взгляды, пусть узкие, но - такие понятные, уютные и наши. Увы, похоже, что вы правы: террористы - это идея, настроение, стиль мышления, иной взгляд на жизнь и другие ценности... Какими были первохристиане в Древнем Риме с точки зрения просвещенного и такого понятного нам римлянина. Если так их понимать, то в самом деле смешно пытаться уничтожить это крылатыми ракетами и элитным спецназом.

- Гениальные люди одним взмахом достигают цели, - обронил Ноздрикл сдавленным голосом, - к которой даже лучшие умы приходят в результате длительных размышлений и работы целых институтов. Но нам еще предстоит убедить наши правительства в правоте вашей точки зрения...

- Я думал, - съязвил я, - что вы всемогущи!

- Мы всемогущи, - ответил Ноздрикл серьезно.

- Тогда флаг в руки и вперед с песней! Всего-то - понять, что террорист живет в каждом из нас. Иногда он уменьшается до микроба, иногда заполняет наши души и берет контроль над всем телом. Смешно пытаться уничтожить этого террориста крылатыми ракетами, бомбардировками или киношной дельтафорсой!

- Мы всемогущи, - повторил Ноздрикл.

- Но, чтобы доказать, что террористы - это то же самое, что коммунисты или первохристиане, а мы - просвещенные, богатые, утонченные, умные, но чего-то опасно недопонимающие римляне... потребуется время. Слишком большое. Что-то промелькнуло между ними, словно незримая молния, что обожгла всех, ужалила, оставила в каждом тупую боль. В своих апартаментах я залег в своей любимой позе на диване, закинув ноги на спинку, а руки за голову, раздумывал. Это тете своей расскажите, что там за столом у нас был обычный милый треп, вызванный знакомством. В соседних помещениях грюкало, стукало, это Кристина все еще обследует, находит все время что-то новое, удивительное, волшебное. Конечно, я - гений, я это знаю и буду так считать, даже если все человечество назовет меня полным придурком. Уверенность в своей гениальности - необходимое условие творчества, но это с такой же точностью относится и к другим творческим личностям. К примеру, к Челлестоуну, Лакло, Соммергу да и всем другим. Как для гения, для меня естественно, что они окружили меня особым вниманием, но как для человека, еще не сумасшедшего, это удивительно и настораживающе. Да, в наше время такое внимание чаще бывает вызвано тем, что либо попросят денег, либо того проще: палкой по башке, а сами пороются в карманах. Тем более этого можно ожидать от Челлестоуна, Лакло... да и всех остальных, если смотреть трезво. Здесь собрались те, кто накачал мускулы на всяческом разрушении, но никто не вложил ни кирпичика в оборону морали или любых других достоинств человека.

Однако они окружили именно меня особым вниманием. По сути, я не должен насторожиться. Любой творческий человек на моем месте должен вздохнуть с облегчением. Наконец-то признали, наконец-то заметили, наконец-то воздают должное... Ну а где памятники в бронзе на главных площадях всех столиц мира?

Но я не просто творческий, я - творящий. Мне эти признания до фени, я иду своим курсом, как атомный ледокол по мелкой шуге, все замечая и все оценивая так, как есть. А есть то, что со мной ведут какую-то игру. И те вопросы и ответы, если их записать и пропустить через лингвоанализатор, дадут немало информации. Не только сами слова, но изменения интонаций, задержки перед ответом или же, напротив, - беспаузность...

А игра какая-то крупная, ибо Челлестоун, Соммерг, Лордер - настолько величины, что их просто невозможно было бы принудить принять участие в каких-то мелких делишках.

У меня неплохая, хоть и хаотичная память, я не помню весь разговор от и до, но даже инфисту начального уровня понятно, что весь обед, выпивка, секретарши и спутницы всех шестерых - это тщательно продуманный детектор, что даст мой точный психологический портрет.

Конечно, у них на руках есть мои характеристики, собранные компьютером за все годы, но эти шестеро могут составить вот прямо сейчас куда более глубокую характеристику. Они умеют получать и обрабатывать инфу, а у них было мое поведение за столом, отношение к вину, женщинам, обстановке, ответы на разные неожиданные вопросы, призванные меня раскачать, сломать защиту, показать таким, каков я внутри, настоящий. В этом случае имеет значение не только смысл моих ответов, но интонации, сопутствующая

жестикуляция, что нередко бывает неадекватной и выдает истинное отношение, ведь язык дан человеку для сокрытия мыслей, а мимика... гм... Словом, сейчас у них есть мой психологический портрет, самый новейший, созданный не просто именно сегодня, но еще и лучшими инфистами мира. Вообще-то неплохой портрет, если я точно представляю, что они там вылепили. Более того, верный. Будь я шпиёном, я бы сумел кое-что исказить в себе так, что комар носа бы не подточил. Фокус в том, что надо представляться не другой личностью, а просто из сотни черточек исказить в нужную сторону только две-три, ключевые, с виду совсем не важные. Такой портрет выглядит цельным, абсолютно верным, обещает легкую возможность манипулирования, но... не дает ее. Но я - не шпиён и даже не разведчик. Эти шестеро сами невольно приподняли мое самомнение, и без того немалое, до небес. Я настолько силен, по крайней мере ощущаю, как супермощь брызжет у меня даже из ушей, что и не считаю нужным надевать хоть какую-то маску. Кстати, это их несколько обескуражило. Все-таки ждали, что придется ломать защитные барьеры, а я вот такой рубаха-парень, душа нараспашку, сердце на рукаве, проще меня может быть только юсовец или корова.

ГЛАВА 31

Воздух чист и нежен, волны накатывают на берег все медленнее. Кристина вышла из воды, прекрасная, как Афродита... а если честно, то куда этой Афродите, древние греки лепили богиню из того, что было перед глазами, а были коротконогие толстушки. Кристина же легко и красиво несла себя на длинных стройных ногах, обнаженная грудь от прохладной воды превратилась в идеально вырезанные из белого мрамора полушария, а на кончиках... будь я поэт, подобрал бы что-то о бутонах розы, но если без стихов, то сиськи - зашибись, а торчащие соски - просто рулез форева! Волны достигают белого песка в сотне шагов от моего дворца. Солнце уже наполовину погрузилось на той стороне океана. Благодаря хитрому преломлению лучей садится не за океаном, а прямо в волны. Дальше, за этим раскаленным красным диском, еще волны, только уже не лазурные, а багровые, похожие на расплавленный металл, тяжелые, медленные...

Кристина понеслась за мной, как веселый щенок, забегала справа, слева, потом разбежалась и с разгона помчалась по мелководью. Дно понижалось так медленно, что издали казалось, будто бежит, как ящерица джунглей Амазонки, прямо по воде.

Постепенно на берег выползали наши Семеро Тайных. Челлестоун выглядел сильно погрузневшим, лицо опухло, будто после долгого сна.

- Как море?

- Сказка, - ответил я искренне.

- Ничего лучшего не видел.

- Вы еще многих радостей не видели, - проронил он медленно.

- Жизнь человеческая, увы, коротка... Помню, я в детстве как-то пришел в ужас, когда понял вдруг, что никогда-никогда не смогу побывать везде, ибо этого "везде" - очень много, жизни не хватит. Потом, лет в шестнадцать, едва не впал в депрессию, когда понял, что со всеми девушками не то что познакомиться, но даже повидать всех не могу! И что обречен жениться на чужой, предназначенной для кого-то другого... Как и она выйдет за меня, хотя ее настоящая половина бродит, может быть, на соседней улице...

- И что?

- спросил я.

- Какой вывод вселенского значения?

Он криво улыбнулся:

- Раз уж жизнь так коротка, то надо ее проводить в веселии.

- Это не единственное решение, - заметил я вежливо.

- Кто-то другой скажет, что раз уж жизнь коротка, то надо ее прожить достойно. И вообще откажется от веселья, будет только творить, воевать, ломать, строить...

Он сказал вяло:

- А зачем?

- О, - сказал я, - вы сейчас скажете о бессмысленности нашего существования вообще? Он горько усмехнулся.

- Вы все еще коммунист... И вообще почти все русские по натуре - коммунисты.

- А вы?

- О, мы - индивидуалисты. Кроме нас, никого нет, все - соперники. Не так ли, очаровательная Кристина? Кристина только что вышла из воды, непривычно белая. С другой стороны к нам приблизились Соммерг и его секретарша.

- Ну, - протянула Кристина озадаченно, - этого я не знаю. Но слышала, что один из великих музыкантов уже на склоне лет как-то признался, что в ранней молодости говорил: "Я!", а когда чуть повзрослел и стал писать неплохую музыку, говорил: "Я и Моцарт", в средние годы стал говорить: "Моцарт и я", а сейчас говорит тихонько и благоговейно: "Моцарт"... Соммерг хохотнул ядовито:

- Ваша карта бита, Челлестоун! Вы еще не доросли до взрослости! Челлестоун, ничуть не смутившись, сказал глубокомысленно:

- Но отсюда следует вывод, что всякий из нас, начиная вещь, крупную или малую, уверен, что это Самая Лучшая На Свете, что она перевернет мир. В потенциале, возможно, так и есть, но как много теряется, пока свое видение кодируешь в значки, а их меньше полусотни, включая и смайлики, и вот этими значками пытаемся передать и чувства, и запахи, и краски, и размеры, и все-все-все!.. На пути от воображения к бумаге теряем очень много. Даже Господь Бог не сумел сделать все, как хотел, а что уж говорить о нас, у которых гениальности океан, а умения выразить на бумаге или на экране компа - чайная ложка? Соммерг сказал обидчиво:

- Вы уж совсем обидные вещи говорите!.. Челлестоун спросил вкрадчиво:

- А у вас получается именно то, что задумали? Соммерг вовремя заподозрил подвох, ответил с достоинством:

- Я задумываю гениально и веду гениально. В ходе создания вещи приходят добавочные идеи, уточняющие или поворачивающие более выгодным боком. Так что иногда получается не совсем то, что задумал в самом начале, но все равно это океан, а не чайная ложка!

- Есть правило, - сказал Челлестоун, - гений делает то, что надо, талант - то, что может. Если беретесь за тему, скажем, борьбы Добра в символах благородных рыцарей и Зла в облике злых колдунов, вы сами признаетесь, что вы всего лишь таланты. Ибо эта тема борьбы Добра и Зла вот в таком виде потому так и заезжена, что проста до примитивности, любой дурак осилит! Тем более что декорации уже поставлены мастерами, движок отлажен, скрины есть, правила RPG написаны и четко сформулированы, читателю даже ничего объяснять не надо, все знает наперед, вам остается только дать героям иные имена и двигать как-то иначе. А можно и этого даже не делать: в океан-море одинаковых романов кто заметит, что у вас не просто клон, а абсолютная копия?

Соммерг сказал ядовито:

- Дорогой Джон, вы не упомянули о такой важной особенности нашей психики, как правильность и неправильность. Увы, всякая правильность читателя угнетает. Правильный человек никому не интересен. Заставляет скучать. Хуже того, раздражает, как плакатные герои строительства коммунизма. Вспомните, если не стыдно, каким именно тараном разбивали твердыню социализма! Так было во все века: Робин Гуд всегда и везде популярнее, чем Френсис Бэкон, мускулистый Конан интереснее первопечатников Гуттенберга или Ивана Федороффа... Я не ошибся с этой трудной фамилией?.. а убийца Каин круче и тоже интереснее пресненького до тошноты Авеля. А мы, увы, обычно идем... вынуждены идти!.. на поводу желаний массового человека. Даже у вас, Владимир, вынуждены. Вернее, у вас идут даже

охотнее, просто бегут, ибо переели правильности и хорошести. В вашем русском кино косяком пошли вдогонку за нашими благородные киллеры, проститутки с сердцем Пресвятой Девы, владыки подземелий, аристократичные мафиози, а в фэнтези бросились изображать героев не совсем чтоб уж благородных, а как раз на стороне Зла... Привлеченные громкими голосами, медленно сползались Ноздрикл, Живков, пришел даже Лордер, хотя держался от всех в сторонке.

- Еще Вальтер Скотт горько жаловался, что ему никак не удаются благородные образы! Злодея пишет одним махом, сочного и яркого, запоминающегося, а вот даже Айвенго скучен, как овца в темноте. Но он хоть дерется, что-то живое, а что сказать о леди Ровене и прочих главных героинях его романов? Так что, если писать только образы злодеев, роман может получиться ярче. Намного ярче, принесет повышенные гонорары, премии, внимание прессы, восторг читателей, может быть, у него даже читателей будет больше. Но что это за читатели... Да и каким вы станете писателем? Соммерг покосился на окруживших нас женщин, эти существа - катализаторы всех споров и даже войн, сказал даже с некоторым азартом:

- Я ни на кого, упаси Боже, не намекаю, но можно вывести закон, что-то типа: чем глупее и невежественнее человек, чем он дальше от литературы, искусства, науки, спорта... тем безапелляционнее будет указывать, что надо сделать, чтобы улучшить книгу, картину, открытие, рекорд, финансы и так далее. Это мы постоянно видим на примере доброхотов, которые указывают на несоответствие вооружения героев, на слабое освещение политики... хе-хе, в любовном романе, на неверно показанный монетаризм - в боевике про ревнивого мужа, на неточное освещение работы шестого членика на правом сяжке муравья - в другом боевике... В то же время недоумевают, как у нас получается, что с такими недоделками заставляем их рыдать, скрежетать зубами, смеяться, негодовать, голосовать за правых или за левых... Челлестоун сказал с вызовом:

- Да, удивляюсь!.. Когда я своей вещью произвел переворот в Танзании и двух соседних странах, я знал, что это - моя заслуга. А когда я вижу, что уважаемый Ноздрикл своей сырой вещью сумел столкнуть горцев Кавказа с жителями долин, то понимаю, это - дурость и тупость кавказцев! Заслуги уважаемого Ноздрикла тут почти нет. Ноздрикл нагло ухмыльнулся:

- А здесь, надеюсь, Владимир меня поддержит. Все дело в новизне темы, сработала как раз она! Сама по себе тема может быть не обязательно новой, иначе победителем был бы тот, кто, скажем, первым описал новый графический акселератор. Новизна темы чаще всего связывается с пересмотром устоявшихся взглядов на привычность. Чтобы рискнуть нарушить привычность, надо в еще большей степени, чем талантом, обладать просто смелостью. Даже бесстрашием, если хотите. Посметь сказать иначе, чем все приличные и благополучные, умные и всезнающие

К примеру, все всегда знали, что баллада - высокий и благородный жанр. Возвышенный и одухотворенный Также все знали, что самое низменное и скотское скапливается в солдатских казармах. Особенно это ощутимо было во времена викторианской Англии, когда джентльмены были настоящими джентльменами, а леди... о, это были леди!.. И не было более грубых людей, чем тупые солдаты, не находилось места гаже, чем казармы, где ничего не услышать, кроме грязнейшего мата... И тут один сумасшедший выпускает первый сборник стихов с названием "Казарменные баллады" Я даже не пытаюсь пересказать, что это вызвало. Челлестоун зло сопел.

- Но поэт, - продолжил Ноздрикл, - остался жив И выпустил второй сборник с еще более вызывающим названием - "Департаментские песни". А во всей Англии не было более скучной рутинной профессии, чем департаментский клерк. Наш бухгалтер на его фоне еще орел! Но чтобы бухгалтер запел... Да, с портретов Киплинг смотрит так, как и должен смотреть лауреат Нобелевской премии, пример для английских школьников и даже взрослых. Но не попал бы он на портреты, если бы не начал с таких скандальных пересмотров привычных уже литературных тем!

- Скандальных?

- переспросил Лакло.

- Да, сейчас бы сказали, что накурился или нанюхался... Как в свое время битлзы, да и все то поколение употребляло наркотики. Это тогда было хорошим тоном, признаком свободы, раскрепощенности... Владимир, как вы относитесь к наркотикам? Я пожал плечами:

- Я до тошноты правилен. Видите, даже Кристине неинтересен, она жмется к вам. Ну, не употребляю я наркотики, не употребляю - И не тянет?

- Абсолютно, - ответил я. Он спросил с хитрой улыбкой:

- А как же ваш кофе?

- Он не вызывает привыкания, - ответил я.

- А вот курить я бросил, как только увидел, что не могу без сигареты. Некоторое время все молчали, погрузились в размышления. На лицо Челлестоуна набежала тень, словно вспоминал нечто неприятное. Возможно, сам увязал слишком глубоко, а то и сейчас проблемы с сыном, дочерью, даже с внуками. Они ж профессионалы, подумал я, должны бы знать... Это среди непрофессионалов существует мнение, что наркотики стимулируют воображение. Что вроде бы открываются некие горизонты, новые миры, измерения, появляются новые краски... Посему, мол, писатели все наркоманы. Ну как раньше, когда наркотиков не знали, все творческие работники были просто "алкоголики и развратники". Теперь же, когда слово "разврат" исчезло... сейчас тинейджеры даже не знают, что этим словом обозначались девяносто девять процентов всех утех между мужчиной и... женщиной, то чуть ли ни непременным атрибутом писателя стали половые перверсии и наркомания. Ну насчет того, что среди творческих профессий гораздо больше наркоманов, алкоголиков, извращенцев и прочих вывихов, все верно. Но это не издержки профессии, а свойство характера - все попробовать самому! Благополучный член общества, неписатель, хоть и до свинячьего писка хотел бы вкусить запретного плода, да мораль не велит, и общественного мнения страшится, да и самого трясет как попову

грушу. А писатель, музыкант, художник ничего не страшатся. Вот и ловят золотые медали и СПИДы вперемешку, в отличие от благопристойного гражданина, что хоть и без золота, зато цел в своей премудропескариной норке.

Понятно, что, будучи человеком любопытным, я попробовал не только йогу и сыроедение. На собственном опыте да и опыте друзей говорю уверенно: брехня! Ни черта творческому процессу это не помогает. Напротив, тормозит. Да, глюки яркие. Да, балдеж, поплыл, все такое. Да, в этом состоянии могут сочиняться гениальнейшие стихи или проза... но только с точки зрения самого грезящего. А выйдя из такого состояния, стыдно смотреть на свой бред.

Я думаю, что многие сталкивались с этим явлением даже без наркоты. Во сне, бывало, такие стихи сочинишь! Иногда даже успеваешь запомнить. Проснувшись, быстро записываешь гаснущие строки шедевра. И с великим разочарованием видишь, что бред, бессмыслица. А во сне восторгался озарением! Идиот.

Так что на лекции надо будет дать совет от старого профессионала: не стоит. Не потому, что мама не велит или милиция грозит пальчиком, а из-за бессмысленности для настоящего человека. Всякая там дрянь пусть нюхает, ширяется - их не жалко, - а вы не тратьте силы и время на тупиковые дороги. Я по ним ходил, тратил годы, возвращался. Но кто-то из моих друзей не вернулся. Не стоит даже пробовать. По весьма серьезной причине: будучи, как теперь говорят, из неблагополучной семьи, будучи за драки и хулиганство изгнан из 8-го класса, после чего пошел бичевать по Советскому Союзу, я рано начал курить, пить, а потом познакомился весьма крепко с наркотиками. Так вот, если против алкоголизма иммунитет есть у каждого десятого... или сотого, не проверял, то против наркотиков... гораздо, гораздо меньше. К примеру, мне не составило труда бросить курить, как только увидел, что это превращает меня в раба привычки. В то же время в моем холодильнике стоят коньяки и вино. Распечатанные бутылки. Месяцами. Хочу - налью, хочу - не налью. Я не раб, зависимости нет. А если

и оприходую пару стаканов коньяка, то наутро все равно не тянет повторить. Скорее, наоборот. Не то с наркотиками. У меня зависимость так и не появилась, но мои друзья попались едва ли не с первой дозы. Так что лучше и не пробовать. Тем более самое главное: это ничего не дает творчеству. Что здоровье гробит - плевать, нам жизнь не дорога. Не по-мужски цепляться за жизнь и даже за здоровье, но наркотики, даже самые изысканные, в самом деле не прибавляют ни воображения, ни таланта. Даже не стимулируют, как простая чашка крепкого кофе! Поэтому тот, кто хочет ухватить Жар-птицу за хвост, должен иметь ясную голову и недрожащие пальцы. Лучше избегать даже алкоголя, хотя, понятно, полностью в этом мире могут избегать только подвижники, а на редких встречах и прочих мероприятиях приходится, еще как приходится, дабы не слыть белой вороной. Но это на встречах. А дома разве что крепкий чай или кофе. Вода чистая и теплая, а прозрачная настолько, что вижу морское дно метров так на сорок под собой. Интересно, где же аквалангисты, ведь за нами следят неотрывно, чтобы не дать пальчик прищемить... На берегу остались Челлестоун, Соммерг и Лордер, а Лакло ушел в дом за коктейлями. Можно бы вызвать официанта по мобильнику, но Лакло, похоже, как и я, не избалован обилием слуг. Либо в молодости жил в бедности, все делал сам, а это накладывает отпечаток даже на миллиардеров. Почему они лгут, мелькнула мысль. Да, я их идеологический противник, это ясно. Но почему лгут сейчас? Ведь мы воюем на гораздо более высоком уровне. Мы, можно сказать, обмениваемся термоядерными ударами, что стирают с лица планеты целые нации, народы, политические союзы, а сейчас эта четверка как будто высматривает, куда ткнуть старой заржавленной шпагой. Нет, это не их ранг... однако же лгут. Лгут во всем. Все и во всем, что совсем уж дико. Должны же понимать, что надо говорить правду... хоть и не всю, а лгать только в редких ключевых моментах!

Вообще-то неплохой поединок, если смотреть со стороны глазами профессионала. Ведь ложь тоже несет в себе массу информации, а болтун - находка для врага даже не тем, что разболтает правду, а что много болтает. Умному достаточно длинной болтовни, чтобы выудить крупицы правды.

А если тебе еще и задают точно нацеленные вопросы, тут же обрабатывают сведения и на их основе задают следующие, вроде бы невинные, к делу не относящиеся, но очень-очень точные, то можно узнать очень много. Но, повторю, весь фокус в том, что я в самом деле не врал. Я ел то, что хотел, пил то, что желал, оглядывался именно на тех красивых женщин, что привлекли внимание, и слушал лишь то, что хотелось слушать.

Сейчас я наплавался всласть, назад тащился медленным брасом, а и вовсе переворачивался и греб на спине. Когда вылез, на берегу шел обычный треп, лениво перемывали кости авторам последних работ. Отряхивая с тела воду, я услышал брезгливое замечание Соммерга:

- Меня не впечатлила последняя работа вашего Рено Гугейна. Слишком уж она... кровавая.

Лакло лежал на песке, но сейчас подпрыгнул, словно йог, всем телом, на миг зависнув в воздухе.

- Не впечатлила?

- Да, потому и не впечатлила. Я предпочитаю вещи посдержаннее.

Лакло возразил обидчиво:

- Посдержаннее?.. Мы научные трактаты пишем или куем инфистные бомбы?

- Инфистные бомбы тоже должны обходиться без мордобоев, - сухо сказал Соммерг.

- А у вас да у Гугейна их... чересчур. Много, если сказать грубее.

Лакло развел руками:

- Что-то с памятью моей сталось... Поправьте меня, если я в чем-то ошибаюсь. Вот ну не могу припомнить ничего из мировой литературы, от Гильгамеша до сегодняшнего дня, ни одного произведения, которое обошлось бы без

душераздирающих страданий, боли, мордобоя в том или ином виде!.. Ну ладно, это у меня такой вывих, но вот смотрю на "Золотую полку" мировой литературы... Да не мою личную, ведь о вкусах не спорят, а на некую канонизированную. Не говорю уже о Шекспире, у него вообще сплошная мочиловка, просто прохаживаюсь взглядом по шедеврам... Так, "Одиссей" Гомера вообще породил кучу боевиков, которые повторяют его один в один. Ну, помните, как Одиссей после десятилетней войны во Вьетнаме... или Афгане, не помню, кое-как добрался домой, а его не только встретили без оркестра, но еще и наплевали на его заслуги, сказали: а на фиг нам та война, мы тебя в эту Трою не посылали. И вот бывший герой в своем доме застает грабеж, а его жену и ребенка притесняют и обижают... И вот тогда-то, доведя наши сердца до кипения, автор совершает месть, вообще-то не совсем юридически оправданную, но так нам понятную: без суда и следствия убивает всех женихов числом пятьдесят, что явились свататься к его жене! А слуг и служанок, что общались с мерзавцами, казнит на фиг! Он обернулся за поддержкой ко мне.

- Владимир, а вы что скажете?

- Да пока... гм... ничего.

- Ладно, скажу за вас, а вы поправьте, если что не так. Онегин убивает Ленского, Печорин - Грушницкого, Раскольников - старушку, Каренина сама под поезд... Ага, вот детские стишки великого Пушкина, где никого не режут и не убивают. Но, простите, любого оцениваем по его рекордам, а не по подходам к штанге. Важно ли, как уже говорил, сколько Ботвинник сыграл слабеньких партий в детстве, рассматриваем только чемпионские! А писателей оцениваем по их лучшим книгам. Мало ли, что Дюма написал двести романов! Оцениваем по одному-двум. Иногда по трем-пяти, но остальные заведомо слабее. И если там без страстей и крови, то они не встанут рядом даже с сапогами трех мушкетеров! Челлестоун отмахнулся.

- Это понятно даже французу. А вот что скажете по теме снижения образа? Безукоризненный человек, признаемся честно, не только неинтересен, но и чуточку противен. Даже подсознательно враждебен. Все-таки мы сами не идеальные, потому все идеальное нам как укор. Другое дело - вывалянный в грязи герой! Одно удовольствие смотреть на великого господина N... или товарища Н, чтобы господин Бивис не чувствовал себя обойденным, который идет пьяный в стельку, орет похабные песни! Это нам как бальзам на сердце: а мы не такие, мы лучше! В литературе это давно подмечено. Профессионал, преодолевая естественное желание сделать героя идеальным красавцем, дает ему какие-то отрицательные черточки. Понятно, ме-е-е-елкие, но все же приятно, приятно. В 60-х у вас в стране, Владимир, появился даже термин "небритый герой". Снова зазвучала "Бригантина", на экранах и страницах замелькали благородные пираты, авантюристы, а гимном стало: "слова их порою грубы, но лучшие в мире книги они в рюкзаках хранят". Помните?

- Не застал, - ответил я.

- Хотя и слыхивал.

- Итак, - сказал он, - снижение как литературный прием. Призванный обеспечить более тесный контакт с читающим, обеспечить сопереживание. Верно?

- Ну, это арифметика... даже детский сад.

- Но вы не видите, как за быстрым успехом, как в погоне за популярностью у простого, даже очень-очень простого читателя... чтобы не назвать его настоящим именем, мы сами снижаем и уровень всей цивилизации? Ведь парадокс в том, что технический уровень все еще растет, а моральный стержень сгнил, вот-вот рухнет. И тогда коллапс будет... гм... немалым.

Он оглянулся на меня, но я с благодушной улыбкой на лице рассматривал секретаршу Лордера. Она красиво сидела в низком кресле в трех шагах напротив, ноги забросила на перила, но трусики надеть поленилась. Похоже, в самом деле блондинка, хотя теперь с этими интим-прическами волосы не только подстригают и завивают даже там, но и красят...

- Как вы считаете, Владимир?

Я сделал вид, что вздрогнул, посмотрел непонимающе.

- Что?

Он чуть покривился, никто не любит, когда его пафосные речи пропускают мимо ушей, сказал терпеливо:

- Это из раздела выбора тем и неком "вывихе" в нашей психике. Напоминаю, однажды жена парфюмера при появлении мужа спрятала дружка в шкаф. Всю ночь просидел бедняга, окутанный запахами изысканнейших духов... А когда муж утром отбыл на работу, жена отперла шкаф... несчастный слабым голосом попросил: скорее, скорее дай понюхать дерьма!.. От меня ждали ответа, я охотно согласился:

- Верно, у нас литература все семьдесят лет сидела в запертом шкафу, но вот Советская власть ушла, а она, переевшая сладкого, перенюхавшая шанели, жадно и самозабвенно ринулась с головой в запретное ранее дерьмо! И чего только не выплеснулось на страницы, на экран, на полотно... Бр-р-р... И все это жадно поглощалось теми, кто доселе сидел на сладком. Жадно и много. Лакло расхохотался, но Челлестоун прорычал великодушно:

- Если честно, не Советская власть виновата. И ваш чисто русский характер ни при чем. Это везде. Вот включил телевизор, а там снова показ "Трех мушкетеров", выключил, но успел ощутить симпатию к главному герою, хотя умом понимаю, что вообще-то это бездельник и дурак. Половозрелый дурак с умом десятилетнего мальчишки. Но - сочувствую. Свой. Ну, главному всегда сочувствуешь, так как обычно ассоциируешь себя и свои интересы с ним. Вообще сочувствуешь первому, кто появляется, потому главного надо выводить на сцену всегда раньше его противников. Но здесь не только это...

- А что еще?

- А вспомните дурацкую сцену, где он вытаскивает шпагу супротив Атоса, Портоса, Арамиса. И если бы не полиция, то эти не признающие законности и порядка люди перебили бы друг друга. Или если бы полиция появилась чуть позже. Ну а так эти люди... у бандитов свой кодекс чести и свои, понятно, интересы - сразу же объединились и дали отпор полиции, убив семерых. Семерых честных и законопослушных граждан, которые всего лишь выполняли свой долг, охраняли город, мирных граждан и их детишек с невинными слезинками. А наш молодой бандит сумел даже серьезно ранить самого крутого Уокера!

Он раскраснелся от злости, я кивнул, соглашаясь со всем. Трое мушкетеров - братки, бандиты, которые оказали сопротивление полиции и даже не были за это повешены. Все верно. Соглашаясь с этой непривычной, но глубоко верной трактовкой, я должен буду по инерции согласиться и с выводами... Интересно, что дальше.

- Ну и где ваши симпатии?

- сказал Челлестоун свирепо.