Чтение 22–й страницы книги ~Имаго~

- Эту глупость, - продолжил я, - и я слышал от десятка людей, которые приводили ее к месту и не к месту. Но это анекдот может оказаться не к месту, особенно старый, но кто посмеет не дослушать до конца этот "случай"? Кто посмеет прервать, сослаться на бородатость? Да это же все равно что кагэбисту сказать в лицо "Долой Советскую власть!".

Я остановился, так как Анна Павловна нависла надо мной с громадным пузатым чайником. Горячая струя полилась в чашку, аромат малины стал сильнее.

Немков сказал невесело:

- Посметь не посмеет, но что подумает... Сперва только подумает, потом ощутит раздражение. Затем по ряду признаков догадается, что и его сосед, рассуждающий вслух про вечные ценности, ненавидит нас так же люто, как его отец ненавидел Советскую власть, но пикнуть не решался, пока не выяснил, что уже все эту власть ненавидят всеми фибрами души.

Лютовой прервал:

- И тогда-то грянул холокост - рухнул несокрушимый с виду СССР! Сейчас близки к холокосту США. И хотя я их не люблю, что естественно, но от гибели постарался бы удержать, как это ни странно для милого Андрея Палиевича. Сперва, конечно, доводами. Мол, опомнитесь, ребята, вы откусили кус, которым можете подавиться. Опомнитесь, остановитесь на том, что вас просто не любят. Не остановитесь... что ж, откатимся на несколько десятилетий вспять, начнем на ваших руинах строить новый мир. Если нельзя доводами, ведь самодовольное общество доводы не воспринимает, а только похвалу, то...

- То что? - спросил Майданов сердито. - Атомными бомбами засыпать?

- Зачем? Устрашающие теракты, что сейчас волной катятся по миру, способны разбудить любого самодовольного обывателя. Чтоб задумался: а за что нас не любят?

Бабурин поинтересовался:

- А если не поймут?

- Тогда, - ответил Лютовой с жесткостью истинного арийца, - тогда кровавая баня. Мало не покажется! Нам кровь лить не впервой. Ни свою, ни чужую.

Наступило молчание. Я не сказал бы, что напряженное, скорее - угнетенное, подавленное или подавляющее нас всех, налившее наши тела гравитацией, прижавшее к сиденьям. Даже воздух сгустился вокруг стола, хотя вот там дальше прозрачный и чистый, весенний.

Немков поставил пустую чашечку на блюдце. Лицо его было невеселое, в глазах тревога.

- Вот даже я, еврей, - сказал он негромко, - говорю такое... а мне страшно. Не задавят ли меня за такие крамольные слова?... Это первая мысль, что приходит в голову. Как же: выступил против могущественных евреев! Впрочем, я уже прожил жизнь, мне в любом случае терять нечего. Мне уже не испортят карьеру, не перекроют дорогу по служебной лестнице, а старых друзей я и так уже пережил всех. Я - еврей, и хочу, чтобы евреи были. Как и США. Но если тогда, в старые времена на Украине допустила ошибку одна-единственная еврейская община, то сейчас мир един, и община уже одна... на весь мир. Ей ошибаться уже нельзя.

Лютовой покачал головой:

- Не совсем. Еврейская община в США держится обособленно. Нет, связи с остальными общинами крепкие, но она чувствует себя вправе навязывать им свою модель поведения. Как же, богаче и могущественнее остальных!... Как вы сказали верно, погнавшись за тактическими преимуществами, украинская община тоже на некоторое время стала богаче и мощнее всех общин в мире...

Шершень сказал в сторону Немкова преувеличенно бодро:

- Ну что вы такой пессимист?...

Немков коротко улыбнулся.

- Когда евреев гнали и угнетали в разных странах, все культурные люди были на их стороне. На нашей, если хотите! Защищали, помогали!... Для нас это было очень важно. Но сейчас, когда евреи на вершине мира и у руля... Мне не нравится, когда боятся слово сказать против еврея или еврейства не потому, что это некультурно, а из-за страха перед евреями, перед их всесилием. Мы очень быстро теряем симпатии и поддержку местной интеллигенции в разных странах. И хотя выступлений нет, еще бы - все средства массовой коммуникации в наших руках! - но мне очень не нравится, что вместо прежних чувств симпатии и уважения мы начали внушать чувство страха. А кого боятся - того ненавидят. Кого ненавидят, тому начинают сопротивляться, вредить...

Лютовой смолчал. Шершень бросил:

- Хуже, когда сопротивление загоняется в подполье.

- Да, - согласился Немков, - раньше мы видели, кто враг. Теперь нас слишком боятся, чтобы признаться во вражде. Теперь мы вынуждены подозревать всех.

Майданов нервно ерзал, знаками показывал жене, чтобы побольше варенья, всем в розеточки побольше варенья. Немков сказал совсем грустно:

- Евреи преуспевали во всем мире еще и потому, что лучше других... или просто раньше?., видели на горизонте бурю. И успевали как-то приготовиться, минимизировать потери. Я просто хочу, чтобы они, оказавшись сейчас на вершине власти, не потеряли этого своего свойства.

Майданов сказал нервно:

- Вы какие-то нехорошие слова говорите. Мне бы не хотелось вас слушать.

- Я хочу, - сказал Немков тихо, - чтобы евреи чаще вспоминали о той исторической роли, что на себя возложили. Погоня за материальными благами... это не просто плохо. Это - опасно. Это нужно было... да, нужно!... для достижения кратковременных целей... но они давно достигнуты.

Он взглянул на часы, виновато улыбнулся.

- Простите, мне пора принимать лекарство... Да и спать мне теперь приходится по режиму.

Он откланялся и ушел. В тишине слышно было только, как мощно хрустят сухарики на зубах Бабурина. Я смиренно пил чай, довольный, что про меня забыли. Не то что нечего сказать, но предпочитаю все на бумаге, чтобы перечитать, убрать лишнее, добавить нужное, выгранить, отшлифовать. Я тоже хотел бы, чтобы и евреи избежали кровавой купели, и даже чтоб Юса уцелела... И потеря евреев, и потеря Юсы - это большая потеря для человечества, как ни крути. Я не тот юный и горячий зелот, что требовал истребления всех римлян, не яростный и фанатичный первохристианин, что Рим называл не иначе как блудницей вавилонской, требовал сровнять город с землей и засыпать то место солью. Нет, мне хочется спасти США... не юсовцев, а именно США с их гигантскими наработками в технике, в прагматизме, с их огромными достижениями... но спасти можно, только заставив умерить аппетиты. Как и евреев, кстати. Не знаю, получится ли... Очень не хочется нарываться на ругань со стороны неумных евреев и совсем уж тупых юсофилов и шабес-гоев, но что делать - я полноценный член человеческого рода! Значит, должен не страшиться говорить об этом вслух. Кстати, умные евреи меня как раз понимают, как и университетская профессура в США. Евреи должны были добиваться доминирования в Европе - то был вопрос выживания, стоит только вспомнить, сколько раз бывало полное изгнание евреев из Англии, Франции, Германии, Чехии, Испании, Португалии... а то еще изгнание с полным истреблением, как в Польше или на Украине. Сейчас этой угрозы нет. А доминантов у нас никто не любит. Просто на уровне рефлексов. Как любое начальство, как своего босса.

Потому евреям и Юсе сейчас не позавидуешь. Делиться властью не хочется, а сопротивление и недовольство все растут, общечеловеческие ценности трещат по швам. Причем, кто бы подумал - про ограничение власти евреев говорит Немков, он же, как оказывается, Кацман, а про сужение власти Юсы - профессора в Мичиганском универе, в Гарварде, даже в Колумбийском университете, а там всегда были такие патриоты, что боже мой...

Анна Павловна сбегала в квартиру и принесла еще пакет хрустящих сухариков. Бабурин довольно заорал, я с чашкой в руках засмотрелся на мир по ту сторону перил. Заходящее солнце светит непривычно ярко, я даже заморгал, чувствуя, как больно смотреть на этот раскаленный докрасна шар. Тяжелые облака снизу горят почти оранжевым, что переходит в багровость, а гребешки остаются темно-сизыми.

На домах искрятся и блестят серебром тарелки спутниковых антенн.

- Верно-верно, - доносился за спиной голос Лютового, - я вижу, вы мне не верите, милейший Андрей Палиевич, но, как это ни кажется вам чудовищным, мне как раз, повторяю вам еще раз, хотелось бы США... спасти. Спасти от разрушения, как в свое время разрушили, вполне справедливо, Римскую империю. Римляне, чересчур погрязшие в своем превосходстве над всем миром и своих общечеловеческих ценностях плотских утех, так и не поняли, что мир изголодался по утехам более высокого порядка. По утехам, которые могут дать... отказ от утех, аскетизм, посты, добровольные истязания плоти, власть духа над плотью, словом, то немыслимое, что римляне так и не смогли даже понять, а не то что принять!... И вот сейчас точно так же рухнет США под натиском изголодавшегося по духовным утехам человеческого вида.

Майданов сказал саркастически:

- Это не Талибан ли вы имеете в виду под утехами более высокого плана?

Лютовой сдвинул плечи.

- Может быть, в этой роли выступит и Талибан или что-то подобное ему, не знаю. Знаю другое: плотскими утехами общечеловеков уже обожрались, уже блюем. Как после обжираловки изысканно сладким страстно хочется простого соленого огурчика. Как хочется ухватить и погрызть старую засушенную селедочную голову или хотя бы хвостик. Что послужит обожравшемуся юсовостью человечеству соленым огурчиком - не знаю. Но Юса будет уничтожена. Гораздо страшнее, чем погиб СССР. А это...не хочется этого признавать, но это так, - будет катастрофа для всей цивилизации, ибо Юса - наиболее яркий и заметный форпост, последняя крепость техногенной цивилизации. После ее падения - уже все, наступит долгая ночь. Долгая необходимая ночь, необходимая для выздоровления биологического вида. Потом наступит рассвет, человечество проснется отдохнувшим, посвежевшим. Наступит новое Возрождение, но это уже не будет возрождение прежнего образа жизни! Как прошлое Возрождение вовсе не копировало жизнь древних римлян или исчезнувших греков. Майданов сказал все так же насмешливо:

- Но тогда зачем спасать Юсу, если ночь необходима?

- Этой ночи может и не быть, - сказал Лютовой серьезно. - Если вовремя остановиться в стремлении пожирать только сладкое. Уже тошнит, не надо доводить до рвоты!... Уже надо хватать и поскорее жевать соленые огурчики. Уже надо заставить себя сесть на сорокадневный пост, иначе... иначе, я уже говорил, что именно настанет. Этим и вызваны мои предостережения, которые вы, с примитивнейшим мышлением общечеловека, называете нападками на свою любимую Юсу. На которую мне, если честно, глубоко наплевать. Юса - еще не человечество, как вам мерещится. Это временное образование возникло только что, набрало мощь со стремительностью растущей империи гуннов, обров, хазарского каганата или Золотой Орды... Где они все? Какой след оставили? А ведь Юса существует меньше империи Чингисхана!...

ГЛАВА 11

Анна Павловна заботливо разливала чай, раскрасневшаяся, как кустодиевская купчиха, милая и очень уютная. Майданов поглядывал на меня с интересом, спросил:

- А что Немков говорил, что у вас какие-то страшные работы?...

Бабурин гоготнул:

- Атомная бомба повышенной мощности!... Чтоб и тараканов не осталось!

Лютовой сказал негромко:

- От Бравлина многое можно ждать. Он из тех, кто выбирает для себя очень высокую гору...

- Многие выбирают, - ответил я, - но мало тех, кто поднимается даже до середины.

- А как вы? - поинтересовался Майданов вежливо. - Вы ведь так молоды...

- Не знаю, - ответил я. - Думаю, что почти поднялся.

За столом наступило молчание. Они все смотрели на меня, будто впервые увидели. Шершень поинтересовался с великой иронией:

- А горка-то... по колено?

- Для меня - нет, - ответил я мирно. - Впрочем, для тех, кто поднимается на фуникулере, любая гора - по щиколотку.

Шершень смотрел с интенсивностью лазера.

- Вы в самом деле замахнулись на создание... э-э... новых общечеловеческих ценностей?

Лютовой спросил с интересом:

- Почему вы так решили?

- Я, в отличие от вас, читал некоторые работы Бравлина. Заметно, что он ходит вокруг одной и той же горы, присматривается к ней, пробует взбираться то с одной стороны, то с другой... Кое-где уже вбил крючья, это заметно!

Некоторое время все попивали чаек в полном молчании. Майданов наконец-то отставил чашку, откинулся на спинку кресла. Глаза покровительственно оглядели небо с багровыми на горизонте новыми микрорайонами, проговорил благодушно:

- В самом деле полагаете, что можете навязать иные ценности обществу, которое сейчас живет вообще без каких-либо ценностей?

Лютовой фыркнул с великим презрением:

- Дорогой, вы что мелете?... Да общество и сейчас живет в мире ложных ценностей!... Абсолютно ложных. Но свято считает их истинными. А не будь их, человек вовсе растерялся бы. Да и вообще не только... Даже не знаю. Может быть, начались бы массовые кидания из окон? Как у леммингов?

Бабурин загоготал, со стуком опустил чашку на столешницу.

- Лемминги не кидаются из окон! - сказал он победно. - Это Анна Каренина бросилась. И не из окна, а в пропасть. Мне в детстве показывали! Так и зовется "Каренинское". О каких это ложных ценностях ты сам мелешь?

Лютовой ответил живо, но чувствовалось, что стрела направлена в Майданова:

- Да пжалста! "Красивые женщины - дуры" и антитеза "... а уродки - умные", "Все депутаты - тупые", "Вся милиция продалась мафии", "Главный мафиози - мэр", "На Западе живут лучше", "Наши хакеры - лучшие в мире", "Русской мафии страшится весь мир", "Наших женщин на Западе продают в рабство", "Запад купит все наши земли", "Чубайс - предатель"... Продолжать? Человечку обязательно нужен набор этих бытовых сиюминутных ценностей. Без них он чувствует себя нервозно, в беспокойстве впадает в депрессию. Почему сейчас в обществе такая подавленность? Старые ценности сломались, а новые... я их выше перечислил, какие-то не очень... гм... То ли дело старый добрый набор правил жителя развитого социализма! А моральный кодекс строителя коммунизма?... Или правила пионера?... Или даже еще более простое, не оформленное в четкие правила, а просто - "девочки так не поступают", "это не по-мужски". А сейчас, когда все можно, когда критериев нет... хотя и те старые критерии мы не очень-то выполняли, но все же они были, были, и нам было гораздо проще в них жить и даже нарушать было счастьем! А сейчас и девочкам можно все, и мальчикам... тьфу!... можно. Человечек растерян!... Ему надо что-то в качестве ориентира. А вот сейчас самый удобный момент. Если не даст Бравлин, дадут другие. Время такое - все ищут внеэкономические выходы из криза. Что-нибудь нелепое всобачат, ведущее в пропасть, но человек - трус по натуре, он боится свободы. Ему нужны моральные законы, ограничения, забор с колючей проволокой... который он будет критиковать и... жить счастливо.

Майданов морщился, кривился, наконец глаза его отыскали мое лицо, он сказал с великой неохотой:

- Ладно, возьмем это как предпосылку. Хотя мне и очень не нравится, что вы пытаетесь отказаться от вечных и неизменных общечеловеческих ценностей... но я с вами условно соглашусь, чтобы послушать вашу... веру?... Учение?... Религию?... Но только условно соглашусь, это такой технический термин для...

- Да знаем, - остановил я не очень вежливо, - знаем, мы же все здесь кто профи в философии, кто продвинут до уровня опытного юзера. Но вначале все же пояснение. Как мы знаем, человек сперва жил... обезьяной. Потом стал человеком, осознал свою индивидуальность, стал уходить из стада и жить в одиночестве. Конечно, захватывал с собой одну-две самки, тем самым давая начало новому роду, затем - племени, а потом и народу, что перерастал в нацию.

Бабурин спросил недоверчиво:

- Вот так просто?

- Бывает и еще проще, - сказал я. - Так вот, в обществе легче жить, защищаться, распределять обязанности. Человек убедился, что все-таки надо жить в обществе. В помощь подрастающему поколению придумал и внедрил философию, что человек - часть общества и потому должен жить его интересами. Даже принося собственные интересы в жертву. Ибо чем мощнее общество, тем большая доля добычи достается и ему самому... Вот так и шла вся история цивилизации - в борьбе общественных интересов с личными. Сейчас как раз пик победы личных интересов. Все общественное выглядит таким мелким в сравнении с нами, такими духовно и телесно богатыми, разносторонними, из которых каждый - свой мир, своя Вселенная!...

Бабурин приосанился, вспомнил о своей карте гения.

Потом скривился, сам он всего лишь - переносчик жизни, вроде бы не живет вовсе.

- Понятно, - продолжил я, - что после взлета начинается откат. Сейчас самое время напомнить, что человек - все же общественное животное. Предыдущий культ индивидуализма и сверхценностей отдельно взятой жизни выполнил свою благую... да-да, очень благую роль. Позволил заменить глиняные кирпичики, из которых строилась дотоле цивилизация, на кирпичики из обожженной глины. Эти покрепче и... поцивилизованнее. Или даже - на обтесанные камни. И вот теперь из этих кирпичиков улучшенного качества можно строить здание уже иной конструкции, которое сможет выдержать более экстремальные нагрузки, у которого более высокие возможности... и вообще, все со знаком "более".

Бабурин спросил настороженно:

- Это что же... снова строить коммунизм?... Нет уж, нажрались!

- Под завязку, - поддержал Майданов и жестом белой холеной руки показал, где у него эта завязка, - нет уж, это мы не станем. Дайте нам просто жить! Просто жить. А уж жить счастливо сумеем сами. Ведь еще Камю доказал, а Ясперс подтвердил... Вы не любите Черчилля, но это был величайший ум, разве не так?... Видите, согласны!... Да что там Черчилль, еще Бисмарк, чуть ли не слово в слово повторяя вашего Карла Маркса...

Я потряс головой, словно пес, выбравшийся из реки, стряхивая всю эту муть выспренних слов, где я так и не уловил смысла.

- Камю, Ясперс, Бисмарк... Вы еще Аристотеля, Платона, Гегеля назовите! Величайшие имена, кто спорит? Но, если честно... Нет-нет, давайте честно, хорошо? Только в самом деле честно, договорились?... Ответьте, вы в самом деле считаете, что они умнее вас?... Нет, это понятно, что вы знаете и умеете больше, но считаете ли, что они были и... мудрее?

Лютовой коротко улыбнулся, но тотчас же вперил взгляд в чашку. Шершень откинулся на спинку кресла и смотрел с некоторый враждебностью, смешанной с недоумением. Как, мол, кто-то осмеливается вякать о каком-то пути для всего человечества, ведь это должен сформулировать он, Шершень!... Вот только поймает вон ту осу, проверит ее брюшко, допьет чай, завяжет шнурки, заскочит по дороге к знакомой бабе, чтоб, значится, мозг не туманило никакими посторонними видениями, попьет еще раз чайку... а утром уже и приступит. Лучше с понедельника, утром...

Майданов задвигался, поерзал, но, ощутив какую-то ловушку, смолчал. Зато Бабурин сказал победно:

- Да хрен они были мудрее, если у них не было футбола!... И "ящика", чтобы смотреть любой матч с дивана!

- Видите, вон Бабурин понимает! А вы? Ладно, я озвучу ваше красноречивое молчание. Вы говорите, как и принято говорить, что древние ах какие мудрые, и цитируете их, но сами уверены... уверены!... кстати, так оно и есть, что вы не только знаете больше, что неудивительно, но даже и умнее. Молчите лишь потому, что такую наглость не простят, ведь вы интеллигент, но разве это не правда? Нет, я не льщу именно вам, Андрей Палиевич. На самом деле, уже большая часть вступивших в третье тысячелетие умнее галилеев и ньютонов. Те жили в тихих мирах...

Майданов прервал негодующе:

- Это варфоломеевские ночи тихие?

- Для интеллекта... тихие. Те гении варились в собственном соку. Это сейчас на каждого обрушивается лавина информации, рекламы, сейчас каждого с пеленок учат... да что там учат - заставляют мыслить! Мы уже волей-неволей мыслим чаще. А в этом мышлении опираемся на весь тот опыт галилеев и ньютонов, на все их знания и умения, да плюс на все-все, что дала НТР и компьютеризация... да что там говорить! Я говорю о том, что пора кончать лицемерить. Пора сказать честно, что мы умнее предков, знаем больше, умеем больше. Ведь только признав это, мы получаем право мыслить... вне того русла, что они прокопали еще на плоской Земле под неподвижным хрустальным небосводом!

Я чувствовал, как меня распирает злая сила. Голос мой звучал все громче. Спохватившись, я умолк, потянулся за чашкой. Рука дрожала, пальцы тряслись. Лютовой, что поглядывал искоса, снова уронил взор в чашку.

Шершень задумался, Майданов вообще передернул плечами, как на морозе.

- Да? А вы представляете, что это получится?

- Боитесь мыслить самостоятельно? - спросил я. Майданов сердито зыркнул, смолчал, а Лютовой неожиданно признался:

- Боюсь. Одно дело - прибавлять на алтарь мудрости все новые крупицы... ладно, теперь уже не крупицы, валим целые самосвалы, а другое - вообще не опираться ни на какие каноны. Ведь вся цивилизация строилась... ну, этаж за этажом. Но фундамент заложили еще в пещерном веке... Представляете, даже я боюсь! А что уж говорить про Майданова? Ведь у нас почти вся страна - сплошная Майдановия!

Майданов лишь зашипел сквозь зубы. Бабурин посмотрел на одного, на другого, заявил оскорбленно:

- Эт че за бред - строить мой дом... мою квартиру!... на фундаменте Галилея или Пушкина? Да Пушкин крепостных своих порол просто для потехи! Тоже мне - фундамент!

- А что, - сказал Лютовой и внимательно посмотрел на Бабурина, - пороть - это прогрессивно. Это стоит взять с собой в новый мир...

Майданов завозился, сказал преувеличенно бодро, скрывая нервозность за атакующим стилем:

- По-моему, вы непоследовательны. Очень. Я хорошо помню, что оба вы не понимаете... и не принимаете то счастье, которое нам приносят в дом американцы. И постоянно против этого... ну, высказывались. А сейчас что же, ваша ненависть к Штатам угасла? Бравлин, вы уже перестали ненавидеть США?

Я удивился:

- Я? Ненавидеть? Что за... простите, но это ни в какие ворота не лезет. Странно вы как-то меня понимаете.

- Но ваше яростное выступление...

Я развел руками.

- Андрей Палиевич, вы что-то путаете. Я принадлежу к роду человеческому. К виду гомо сапиенс, если хотите. И хочу, чтобы мой вид развивался. Потому для меня нет разницы, в каком климатическом поясе живет та или иная часть моего рода. И как в данный момент зовется: скифы, гиксосы, хетты, римляне, советские или американские люди. Это все кликухи! Сегодня одни, завтра - другие. Я вправе вмешиваться в жизнь моего рода, как и любой другой.

А Лютовой сказал с легкой усмешкой:

- Кстати, Андрей Палиевич, вы непоследовательны. Вон уже и Бабурин заметил...

Бабурин подтвердил кивком, пасть занята печеньем, Шершень нагло оскалил зубы.

- В чем? - спросил Майданов с легким испугом.

- Отказывая Бравлину в праве вмешиваться в жизнь Юсы, вы молчаливо признали за Юсой право вмешиваться в жизнь человеческого племени на всей планете. Разве не так?

Майданов подумал, нахмурился, с достоинством двинул плечами.

- Вообще-то так... Но Юса получила это право... ну да, не спорю, нас не спрашивая, но мы дали им это право молчаливо!... Они получили это право, а мы? Мы его вырываем из горла!

- Если у них есть это право, - рассудил Лютовой, - то и у нас оно должно быть. Ведь у всех равные права, верно? Ведь вы же дерь... тьфу, демократ?

Майданов снова сдвинул плечами. Я сказал размеренно:

- Племена и народы развивались в отрыве одно от другого, но разве эта дикость должна продолжаться и дальше? Нет стран, народов, племен - есть только люди. Повторяю, мы вправе вмешиваться в жизнь любой страны, любого народа, любого режима. Еще раз повторяю!...

Лютовой кивнул с удовлетворением:

- Да, против этого возразить трудно. Если Юса вправе, то и все вправе.

Я продолжил:

- Конечно же, с нынешней психологией нечего и думать перейти в следующую стадию общества. У нас психика древних египтян и римлян, а она уже исчерпала себя. Мы достигли потолка. Последние всплески человеческого духа породили христианство и ислам, но они были порождены этими греко-римлянами и потому насквозь пропитаны их духом. Достаточно только посмотреть, как в храмах кланяются раскрашенным доскам, приносят жертвы... где голубей, где богам воскуряют благовония... и увидим, что мы все еще целиком в том мире. Разве что сообщения отправляем не с почтовыми голубями, а по Интернету.

- Ого, - сказал Лютовой. - Это уж больно круто!

- Разве?

- Ну да. Для вас даже язычество и христианство - едино?

- Да.

- Вот я и говорю - круто.

Я вздохнул.

- Осенью мне пришлось участвовать в поисках останков разбившегося самолета... Вернее, собирали комочки плоти, что остались от пассажиров. Но что можно собрать, если от самого самолета, от обшивки уцелели фрагменты не больше зажигалки?... Мы в течение месяца обшаривали всю тайгу. Трудились сотни высокооплачиваемых специалистов, правительство оставило все дела и ежедневно справлялось о ходе работ. Нам в помощь были брошены десятки самолетов, вертолетов, привезли самую дорогостоящую аппаратуру, что только существует... И что же? Да, нашли несколько обломков костей, не крупнее зубочисток. Наши профессора в полевых условиях делали анализы ДНК, а что не Удавалось, в особых контейнерах отправляли в столицу...

Не буду утомлять длинным перечислением этих нелепостей...

Майданов негодующе вскинулся:

- Нелепостей? Да как вы... Это же...

- Простите, - оборвал я, - сейчас закончу. На это были затрачены сотни миллионов долларов. После чего останки были захоронены на кладбище... О том кладбище, занимающем достаточно ценные и плодородные земли, - особый разговор, сейчас же скажу, что это все пережиток того пещерного времени, пещерного представления о загробной жизни дикаря, что уходит в леса Счастливой Охоты. Эти могилки были у древних славян, у христиан, у советских граждан, и вот сейчас у нас, именуемых странным именем россиян. И что? Разве что на могилах сперва были руны, потом кресты, затем звездочки, а сейчас хрен знает что... Но в каком пещерном веке мы все еще живем? Какие шаманские пляски исполняем?

Майданов поморщился, но смолчал. Лютовой тоже поморщился, для него история предков, их жизнь, быт - святы. Шершень посмотрел на их одинаковые лица, засмеялся, Бабурин с готовностью загоготал.

- Мы же люди Интернета! - сказал я с болью. - Мы в веке компов, фотоаппаратов, телефильмов!... Все эти кладбища должны быть... они уже есть у нас дома! Какое основное назначение кладбищ? Основное и единственное? Память. Мы хотим оставить себе что-то, что напоминало бы об ушедших. Но сейчас для этого есть фотографии, кинопленка, все это хранится на хардах, на лазерных дисках. Даже в недавнем прошлом веке как человек мог оставить себе память об умершем деде? Только высечь из камня его лицо или фигурку да установить на могиле!... Но ведь сейчас на лазерном диске можно хранить все его цветные фото, можно снять на муви, можно записать голос и слушать столько раз, сколько захочет!... Вывод: все кладбища старого типа - сровнять с землей. Отменить все эти дикарские погребальные церемонии... А они все - дикарские! Они все - прошлое.

Я умолк, потому что на меня все смотрели с ужасом и отвращением. Нет, молчали, но я ощутил тяжелую гнетущую и даже враждебную атмосферу.

Меня трясло, как медведь грушу, когда возвращался в СВОЮ квартиру. Голова гудела. Впервые я вынес свои идеи на всеобщий... хотя бы в рамках соседской тусовки, суд. Шершень не зря спросил, на кого эта безумная идея рассчитана. С дураками она не пройдет, точно. И с упрощенными, а их с каждым днем все больше.

Похоже, я с треском провалился. Даже такая простая и понятная идея с кладбищами, а ведь это пустячок! Всего лишь крохотная черточка из жизни нового мира...

Для умного не секрет, что общество стараются упростить. И людей упростить как можно больше. Сделать их предсказуемыми, что нашло отражение в речах политических деятелей. Когда какое-нибудь надутое ничтожество, важно раздувая щеки, вещает в микрофон, что вот то-то и то-то делать низзя, ибо могут быть непредсказуемые последствия, то тем самым оно громко кричит, что вот я - дурак, идиот, полный и абсолютный тупица! Нормальный человек должен предвидеть последствия, а вот я, депутат, член правительства - не могу по своему абсолютнейшему убожеству!

Предсказуемые люди - это люди с упрощенными алгоритмиками. И чем человечек проще, примитивнее, тем легче его предсказать, легче им управлять, тем лучше и удобнее он для общества. Но мне такой человечек, как нож в горло. Он не принимает идей, он принимает только кнут и вожжи. Ну, еще и пряник, ессно. Вся моя надежда на инноваторов и первопринимателей. Увы, число инноваторов за последние пять лет с трех процентов упало до одного. Некоторые данные показывают даже ноль и девять. Первопринимателей снизилось с тринадцати процентов до семи...

Ладно, примем данные как есть, посмотрим:

Инноваторы - их около процента.

Первоприниматели - их семь с небольшим хвостиком. Это уважаемые местные жители, на которых равняются, с которыми советуются. Все двенадцать апостолов Христа были из стаза первопринимателей.

Раннее большинство - их тридцать два процента, они долго взвешивают, прежде чем принять решение.

Позднее большинство - сорок девять, этим надо определенное давление окружающих, чтобы присоединились к новому.

Увальни - одиннадцать процентов тех, кто подозрительно относится ко всему новому, принимают последними, когда остаются белыми воронами.

Первые категории - высокий уровень образования, социального статуса, мобильности, они способны оперировать абстрактными сущностями...

В комнату донесся голос отца:

- Бравлин, я тут супчик сварил!... Тебе налить? Или попозже?

- Попозже, - крикнул я. - Попозже!

- Ну, как знаешь...

Со стороны кухни успокоительно звякают тарелки, послышался плеск воды. Я стиснул виски ладонями, зажимая мыслишку, чтобы, зараза, не ускользнула. Итак, я сейчас вломился в очень трудную и опасную фазу. Мне позарез нужно успеть распространить свое учение на первопринимателей. Стоит им принять мою идею - лед тронется! Когда идеи охватывают определенный уровень аудитории, их уже не остановить. Как сказал великий Ленин: идеи становятся силой, когда овладевают массами. Ах да, это я уже говорил... Каждая последующая группка - мостик для следующих, задающий им менее рискованную модель поведения.