Чтение 22–й страницы книги ~Гиперборейская чума~

- Не спи! - говорил Терешков и бил кулаком. Марков вскидывал голову. Потом голова опять падала, и Терешков снова бил и снова говорил: - Не спи!

В пространстве между гробами и потолком можно было только сидеть на корточках, при этом Терешкову приходилось все время пригибать голову. Наверное, путь давно не ремонтировали, вагон мотало. Ехали медленно. Невыносимо медленно.

Все равно - потолком в кровь исшоркало весь затылок...

Сквозь окошко, слишком маленькое и низкое, видна была лишь насыпь. Раза три влетал жесткий свет прожекторов, наведенных в упор, доносился невнятный механический голос - но тем все и кончалось, вагон мотало дальше, дальше...

И лишь когда стало казаться, что путешествие никогда не кончится, колеса застучали по стрелкам: одной, другой, третьей, четвертой - и завизжали тормоза!

- Не спи! Приехали!

Откатить дверь изнутри оказалось труднее, чем снаружи. Был даже момент паники, когда показалось - что всё. Что они навсегда останутся в этой передвижной холодной могиле.

Но нет - дверь подалась. Еще несколько рывков - ив образовавшуюся щель стало можно протиснуться.

Было почти темно: сплошной слой серой мокрой ваты почти касался голов. Редколесная горка невдалеке уверенно прятала вершину в облаках - словно какой-нибудь Казбек.

Насыпь осклизла от недавнего дождя и креозота, и вряд ли снаружи было теплее, чем в вагоне (от дыхания валил густой пар),- но казалось, что почти жарко.

Поезд стоял возле невысокого забора из бетонных плит. Правда, по верху его шла еще нитка колючей проволоки, местами светились фонари, а на темно-сером фоне неба вырисовывалась решетчатая вышка с будкой наверху - но все это производило впечатление сделанного без необходимости, а просто по привычке. Хотя бы потому, что шагах в тридцати забор наклонился наружу, как будто на него с этой стороны что-то когда-то навалилось - большое и тяжелое. Плиты разошлись, и сквозь щель можно было пролезть достаточно легко...

- Почему это мы все время выползаем и выползаем? - шепотом спросил Марков, отряхиваясь.

- Потому что идиоты,- сказал Терешков.

- Что?! - сказал Терешков, озираясь.

- Идиоты, - повторил Терешков. - Пригнитесь. Теперь лезьте. Смелее, смелее...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Когда мы передали вполне спокойного Яценко - снова такого же Ященко Антона Григорьевича, какого добыли в честном бою,- с рук на руки панкратовским гориллам, получив еще один (правда, на этот раз заполненный, но заполненный очень щедро) чек и письменную просьбу заняться поиском кадуцея, дед Григорий хмыкнул сокрушенно: "Ех, не вийшла в мене комерция, а бодай ти пропав..." - и поделился своим настолько примитивным, простодушным и чудовищным планом, что мы с Крисом только раскрыли рты, а Коломиец помрачнел и сказал:

- От же ж бандера недобитая...

Потом они долго ворчали и препирались.

А я тихонько пробрался в свою комнату (Ираида спала), достал из ящика стола завернутый в газету кадуцей и вернулся.

- Вот, ребята, - сказал я, - если вы почему-то думаете, что на этом проблемы наши кончились, так ведь нет...- и развернул сверток.

Крис наклонился над жезлом, странно вывернув голову и скосив глаза. Потом тронул его пальцем.

- Это дерево или кость? - спросил он.

- Судя по весу, камень. Или окаменевшее дерево. Я видел примерно такое. Похожее. Только то было хрупкое, а это не очень...

- Да, вон какие-то зарубки... похоже, им не стеснялись лупить по чему-то... по кому-то... Сильвестр презентовал?

- Он.

- Это здорово... Это по-настоящему здорово! Он выхватил мобильник стремительно, набрал номер. Пальцы его лихорадочно тряслись. Но голос, которым он заговорил, когда на том конце отозвались, был сухой и скучный:

- Илья Кронидович? Это Вулич. Я тут подумал немного и решил, что буду искать вашу вещь. Да. Мне потребуется несколько фотографий и, желательно, человек, который за эту вещь сколько-то времени держался. Рукой, рукой, я имею в виду. Ну, подумайте... Давайте часов в одиннадцать. В час? Ладно, буду ждать в час... - И чуть не подпрыгивая от возбуждения.- Алик, ты пока прикинь, как можно в случае чего остановить псов,- а я на крышу. Ну, наконец хоть что-то. Иван, хватай трубу!

Уже почти рассвело, и мы стояли на мокрой после короткого дождя крыше, похожие черт знает на кого. Крис сначала просто держался за свой сакс, а потом вдруг начал тихонько наигрывать - чего на моей памяти не делал никогда.

Вдруг стали слетаться птицы: воробьи, голуби. Они обсели все вокруг, радостно вереща.

А потом Крис оборвал мелодию, достал из кармана малиновое портмоне и протянул мне. Потом полез наверх, на конек.

- Что это? - не понял я.

- Открой. Там зеркальце. Смотри одним глазом в него, а вторым - на меня.

- Опять какая-то ворожба. Тем не менее я так и сделал. Сначала я видел просто Криса: как он стоит, в одной руке держит саксофон, а второй придерживается за антенну. В зеркальце - тусклом и маленьком, в форме сектора (кто-то взял и разрезал на четыре части карманное круглое) - если что-то и отражалось, то лишь темные глубины моего правого глаза. Но вдруг что-то стало происходить... нет, Крис не то чтобы раздвоился, но я его увидел и так, как он был, и еще как-то иначе: голый по пояс, он стоял на краю обрыва и играл неистово и самозабвенно. Облака плыли вровень с ним, а ниже расстилалась уступами обширная зеленая долина...

- Что ты видел? - спросил он, вернувшись, а когда я рассказал, помрачнел: - Не говори никому...

- Вставай, Ирка-тян...

Это был барон. Ираида немедленно вскочила, поклонилась.

- Иди, готовь себя. У тебя будет большой день. Мы решили выдать тебя замуж. Иван - настоящий буси и будет тебе хорошим мужем. А вечером тебя ждет американский посол.

- Спасибо, учитель.

Она стояла под ледяными струями душа и пела.

Потом ей рассказали то - как оказалось, многое, - что она проспала. Дослушав, она закусила губу.

- Но ведь... Ященко - убийца. А вы его отпустили. И этот Эшигедэй. Мы будем его ловить? Или уже нет? А если поймаем - то тоже отпустим?

- Поймать и покарать - это не одно и то же,-поучительно произнес Альберт.

- А получилось вообще: поймать - это отпустить,- с досадой пробурчала Хасановна.

- Я думаю, мы все правильно сделали,- сказал Крис.- Вернули крысиного волка в нору.

- Может, и миг наивысшего блаженства шаману мы должны обеспечить? - спросила Ираида.- Чтобы у этого Монте-Кристо из Сабуровки контакт наконец замкнулся?

- Так мстят корейцы, - презрительно сказал барон.- Могут всю жизнь выжидать нужного момента, а обидчик вдруг раз - и помер. Ха! Буси должен мстить сразу. Пока не остыла кровь.

- Ну, здесь-то не приходилось опасаться преждевременной смерти обидчика, - криво усмехнулся Крис.

- Все равно я этого не понимаю,- сказала Хасановна и пошла в приемную: там что-то происходило.

- Вот мы и открыли очередную матрешку, - мрачно сказал Крис.- Ставлю бутылку "Агда-ма", что это даже не предпоследняя.

- Где ты найдешь "Агдам"? - спросил доктор.

Крис пробежал пальцами по столу.

- Не знаю... Что меня теперь по-настоящему тревожит - так это упомянутые старички, возлюбившие Илью нашего Кронидовича. Есть в них что-то зловещее.

- Да,- сказал Коломиец.- Чего хотел До-вгелло - я могу понять. С трудом, но могу. А вот чего те деды для себя добивались... все эти омоложения, все эти деньги, золото... Что - просто так? Не верю. Чего-то же они от этого хотели поиметь? Потому и думаю: хорошо бы найти и спросить.

Вернулась Хасановна с ослепительно белым конвертом. В конверте было приглашение Ираиде и сопровождающему ее лицу на торжественный ужин к американскому послу. Имелась также схема пути с примечанием, что автомобиль номер такой-то прибудет за гостями в шесть часов вечера...

- Найти дедов...- Крис пососал губу.- За-. цепки нет. А так бы - да, неплохо, неплохо бы...

Альберт издал какой-то неясный звук, все посмотрели на него: он вроде бы за долю секунды постарел еще больше.

- Зацепка, наверное, есть...

- Но?

- Но-о... черт, не хотел я об этом говорить, думал, так и помрет это все со мной вместе...

- Что папочка-покойник стучал в КГБ?

- Не стучал, а работал у них... постой! Ты-то откуда знаешь?

- Ященко рассказал - давно. В первую еще нашу незабываемую встречу.

- Опаньки... А я-то тебя щадил, думал: как бы не травмировать нежную натуру... а ты уже все знал. И мне не говорил.

- Нежную натуру нашел. На жмурах лабать - знаешь, какие нервы становятся? Как арматурный прут на шестнадцать... Вот: сказал. Теперь разобрались. Так что там - по существу?

По существу было следующее: когда Альберт - еще молодой офицер МВД,- разбирая дело "безвинно осужденного" отца, пришел к выводу о его тайной работе на органы, то вначале испытал глубокий этический шок (от которого треть века пытался оберечь младшего брата...), а затем заинтересовался некоторыми второстепенными деталями - и со временем, изучив немало документов и поговорив со многими людьми, пришел к странному выводу: отец вовсе не был заурядным стукачом-конъюнктурщиком, каких во множестве, мириадами, плодила страшная, лживая, трусливая и подлая жизнь; напротив: он действительно был резидентом-контрразведчиком, нацеленным на поиск каких-то реальных, хотя и не вполне определимых врагов. Уже не из документов, а из приватных, под виски и коньячок, бесед с отставниками-гэбэшниками (среди которых встречались весьма неординарные люди) Альберт выяснил кое-что и об отце, и о его кураторе Максиме Адриановиче Вебере, про которого все без исключения отставники говорили так: гений, но идиот: никогда не понимал, что нужно начальству. И многие добавляли: ах, если бы Макс был председателем... но такие люди не растут... И кое-кто: не по-нашенски честен. И уже самые отчаянные: чудо, что жив остался,- слишком глубоко рыл.

С сорок седьмого по восемьдесят третий (вышел в отставку по инвалидности) Вебер возглавлял один и тот же отдел, "спецотдел Д", никогда не насчитывающий в своем штате более тридцати сотрудников. Названия отдела менялись и даже менялась подчиненность: он отходил то к контрразведке, то к охране, то - вдруг - к внешней разведке. Похоже, от него все пытались отделаться... Кому охота иметь дело с психом, утверждающим, что настала пора развернуть всю мощь компетентного органа то ли против космических пришельцев, то ли против посланцев Сатаны - в самом прямом, а ничуть не переносном смысле...

- Подожди, - сказал Крис. - "Вебер" - это "ткач". По-немецки. Максим... Где девочка?

- Я здесь. - И только тут все увидели Дашу. Она стояла у подоконника и внимательно слушала.- Вы хотите поехать к дедушке? Я провожу.

- Иван,- Крис поднялся, с ненавистью посмотрел на часы.- Если я вдруг не вернусь до часу... ты знаешь, мы условились с Панкратовым:

в час. Так вот, если меня не будет, а просто кто-то из его шестерок привезет вещи - то вещи оставляй, а шестерку выпроваживай. Но если приедет сам Панкратов - во что бы то ни стало задержи его до моего возвращения, причем желательно... как бы сказать... пусть он будет злой и раздраженный. Сможешь?

- Еще как,- сказал доктор.

- Но в рамках законности.

- Попробую удержаться.

Когда Крис, Альберт, девочка и Рифат отправились на вылазку, командование крепостью перешло к Коломийцу. Чутье подсказывало ему, что опасность не только не миновала, но даже и приблизилась, но вот откуда и в каком виде последует удар - он предположить не брался. Ничего не могла сказать и Хасановна, которую он попытался назначить начальником штаба. Она побродила по квартире, прикладывая к глазу малиновое портмоне, но ничего определенного не сказала.

- Забыла я, наверное, как этим паскудством пользоваться. А может, испортилось оно. Потому-то и отдал, что негоже стало...

- Ничего ты не забыла, старая, говорить не хочешь... Плохо дело, да?

- Никак. Не плохо и не хорошо. Просто никак.

- А подробнее?

Но подробностей Коломиец не добился. Сработал детектор на площадке. У двери топтались двое в военной форме, нагруженные металлом...

После долгих выяснений их все-таки впустили. Посланцы генерала Щукина принесли обещанную бомбу.

- Ну вы и психи, - сказал один из них, прапорщик, вытирая усы после достойной рюмки водки и бутерброда с икрой и лимоном. - Живете, как в танке, неба не видите... Платят-то хоть нормально?

Коломиец только крякнул и не нашелся, что сказать.

Между тем барон вел обстоятельную беседу с Софьей Сергеевной. Несчастная женщина, пораженная едва не до помешательства всем случившимся, еще даже не осознавшая до конца, что главное - это самая смерть Сильвестра, а вовсе не запредельные обстоятельства ее и не позорящее обрамление,- повторяла одно: "Да как он мог! Боже. Как он только мог. Двадцать пять лет в сентябре. Бабу привел. Как он..."

- София-сан,- барон проводил ее к дивану, усадил, сел напротив.- Посмотрите на меня. Я старик. Мне незачем врать, потому что самая малая ложь оскверняет перерождение. А мне оно предстоит очень скоро. Поэтому можете верить всему, что я скажу. Вы увидели то, что вам хотели показать враги. В действительности было другое. Я приведу только один довод, но . мне он кажется простым и убедительным. Предположим, что они действительно любовники. В дом рвутся враги. Мужчина сооружает баррикаду, сражается. Неужели женщина будет все это время голой лежать в постели и ждать? Поставьте себя на ее место. Разумеется, она оденется. Но она наверняка не станет в такой нервный момент надевать корсет - а лишь белье и верхнюю одежду...

- Зачем вы это рассказываете?.. И при чем здесь корсет?

- Слушайте. Эта женщина носила корсет. Вероятно, у нее болела спина. Ее нашли лежащей голой в постели. И вам, и мне понятно, что такое поведение неестественно. Но допустим, она наспех оделась, а потом ее убили, раздели и уложили в постель. Как тогда будет сложена ее одежда? Корсет внизу, поверх него верхнее платье, потом белье. Но лежало так: верхнее платье, корсет, потом белье. Что это значит? Что она не была раздета, когда в дверь начали ломиться. Она была полностью одета. И то, что застали мы, а потом милиция,- было создано самими негодяями.

- Подождите... ох, извините, не знаю вашего имени...

- Итиро Онович.

- Итиро Онович, вы говорите, что это все было подстроено?

- Я в этом не сомневаюсь ни одной секунды. Ваш муж был настоящий буси и умер в бою. Я не знаю, утешает ли это вас, но наверняка утешало его.

- Ах, да Господи... Зачем же они подстраивали все это? Чтобы мне причинить боль?

- Да, и это тоже. Но больше всего они хотели нанести удар своим врагам - армагеддонянам. Обесчестить их предводительницу. И я боюсь, что им это удастся сделать. Но хотя бы вы - не верьте им. Верьте ему. Басе сказал:

Всю боль, всю печаль Твоего бедного сердца Гибкой иве отдай.

Это значит...

- Я понимаю. Конечно. Я понимаю. Спасибо вам...

- И вновь я посетил...

Тот же дворик в Острове, только другой дом - наискосок, мимо скамеечек и фонтана. И ни одной бабульки, только однажды краем глаза Крис заметил шевельнувшуюся в окне занавеску.

Девочка Даша шла нагнув голову, будто что-то высматривала под ногами.

Дверь - на первом этаже, обитая дерматином добротно, но уже давно, по сгибам осыпается... и ручка замка висит косо, разболталась...

Даша открыла дверь, вошла. Крис и Альберт шагнули следом. Сильный запах табака и лекарств.

- Дедушка! Молчание.

- Ты где?

Ничего в ответ.

Альберт достал пистолет, быстро передернул затвор. Шагнул из кургузой прихожей в комнату. Остановился.

Крис жестом отстранил девочку, вошел следом.

Полки с книгами - во всю стену. Заваленный бумагами стол, древняя пишущая машинка с еще заправленной страницей. Диван, две подушки. Комод, зеркало на комоде. Вешалка и куча одежды под нею. Два десятка фотографий на стене...

- Руки за голову. Не шевелиться. Брось пистолет.

- Он на взводе.

- Выбрось обойму и разряди. Одной рукой.

- Дедушка, это...

- Дарья, в сторону. А вы - повернитесь медленно. Кто такие есть?

Куча одежды оказалась стариком в инвалидном кресле. В руках он держал короткий двуствольный обрез.

- Вы - Максим Адрианович Ткач, он же Вебер. Так? - спросил Альберт. - Тогда фамилия Вулич вам должна что-то говорить...

- Вулич? А ну-ка ты, с пистолетом, встань в профиль. Дети, что ли?

- Да. Дети.

- Бог ты мой! Как улетает время... Дарья, кинь чего-нибудь на стол - что найдешь... Катеньку помянуть надо...

Старик сказал это так надтреснуто и стеклянно, что показалось: сейчас он рассыплется мелкими мутными кубиками, как перекаленное стекло. Но нет, он лишь положил свой обрез на колени, обхватил руками ободья колес - кисти у него были несоразмерно большие, пятнистые, узловатые - и выкатил кресло не середину комнаты.

- За диваном, внизу - выключатель, - сказал он Крису.- Щелкните им.

- Там еще какая-то лампочка горит, - сообщил Крис, перегнувшись.- Так надо?

- Ее и надо выключить. Ну, что вы там возитесь?

- Уже все. А что это такое?

- Вам не говорили, что бывает с теми, кто слишком много знает? Посмотрите на меня...

Пришла девочка, поставила на стол открытую бутылку, четыре рюмки, блюдце с кусочками черного хлеба. Налила всем, даже себе - на донышко.

- Прощай, Катюха,- сказал дед.- Ну да ничего, скоро увидимся... А что до убийц твоих - так на то Мишка окаянный есть, они у него на этом свете не задержатся. Засветила ты их, Катька, умница, золото мое, и пометила... теперь им не уйти. Спи, спи спокойно.

- В общем, мое мнение такое,- подытожил Терешков-старый.- Делать вам тут сейчас, в сущности, нечего. Конечно, можно сказать так:

почему бы не погулять по минному полю, раз погоды позволяют? Васильки потоптать? Но лучше не рисковать зря. Поэтому - медленно, на цыпочках, ничего не трогая, никого не задевая...

- Обидно,- сказал Терешков-молодой, рассматривая потолок землянки. Он лежал на брезентовой раскладушке, закинув руки за голову. - Ну что ж. Позиционная война - тоже война. Да, было бы наивно думать, что можно так: за три дня создать лучшее будущее, а потом вернуться в Республику и заняться другими делами: строить, испытывать...

- Писать книжки,- подсказал Марков. Он все еще не мог согреться, сидел под двумя одеялами и легким овчинным кожушком, пил горячий чай с медом и ромом, но все равно время от времени начинал стучать зубами.

- Хотя бы и книжки,- согласился Терешков. - Только мне это не по зубам, наверное... Но я о другом. Да, надо понять, что дело это будет долгим и трудным, требующим тебя всего и навсегда. Как... просто как жизнь. Да. Надо понять и принять. Я прав?

- Не знаю,- сказал Терешков-старый.- Моя бы воля, плюнул бы на все... а впрочем, нет, не знаю. Никто ж за шивороток не тянул... да сами все поймете. Вот: хотел бы, может, выбраться из всего этого, а - шалишь... держит. Не отпускает. И волен я тут что-то переменить или нет - уже и не разобрать. Так-то.

- Ну вот сейчас - что ты делаешь? - спросил Марков.- Сидишь здесь третий месяц...

- Жду, когда они кольцо начнут замыкать. Сейчас гробы расставлены такими маленькими группками, с промежутками - чтобы огонь, если вдруг почему-то загорится, на соседние не перекинулся. Разумная мера... Но я думаю, что вот-вот они решат отправлять все добро, потому что уже не помещается. Эх, ребята, не увидите вы, сколько здесь всего собрано...

- Ну почему же не увидят? - вдруг спросил кто-то, и брезент, прикрывающий вход, отлетел в сторону. Три ствола уставились немигающими глазками, а поверх возникла круглая веселая розовая рожа с вывернутыми губами, и еще два ничем не примечательных лица сзади и по бокам...- Кое-что успеют увидеть. Обувайся, пошли. Глупостей не делать, больнее будет.

"Спецотдел Д" достался Максиму Адриановичу почти случайно, возможно даже, что волей каких-то неизвестных писарей. Может быть, сыграла роль и немецкая фамилия. Так или иначе, но исчезнувший во время прогулки под парусом (так решил Центр) молодой шведский инженер-электрик воскрес не в виде аналитика этого самого Центра, как предполагалось, и не в виде преподавателя высших разведывательных курсов, на что он втайне рассчитывал сам, а начальником "спецотстойника" и "дурдома" - так между собой называли "Д" даже его сотрудники; кадровик успокоил Вебера: это ненадолго, месяц-два, заткнуть дыру, потом найдем замену...

Уже через год Максим Адрианович перестал напоминать руководству о переводе; через три - был убежден, что ничем более интересным и важным не занимался и заниматься не будет; через десять - впал в отчаяние, ибо нет ничего тяжелее полного знания и понимания происходящего с одновременной абсолютной немотой и скованностью по рукам и ногам. Потом и это прошло: Максим Адрианович смотрел в неминуемое будущее с прохладным спокойствием стоика.

Как предсказаниям Кассандры никто не верил до самой последней минуты - так и все выкладки "дурдома" априори считались безумными...

Ну скажите, кому из начальства, сколько-нибудь ценящего удобное мягкое кресло и наличие в нем собственной задницы, придет на ум выделять силы и средства для поиска среди двухсот с лишним миллионов советских граждан нескольких десятков - а может быть, и просто нескольких - лиц, живущих непозволительно долго? Тем более что такая продолжительность жизни (а имелось в виду: сто пятьдесят и более лет) противоречит данным Науки. Следовательно, тот, кто утверждает, что такое может быть, на самом деле делает что? Совершенно верно: льет воду на мельницу антинаучного мракобесия. И, прекрасно понимая это, старички - очень молодые и бодрые - почти не скрываются...

Влияние их было колоссальным. Вебер точно знал, что именно они стоят за разгромом генетики, кибернетики и неразумного марровского языкознания. Их небольшие аккуратные следы появлялись то в Институте экспериментальной медицины, то на ядерных полигонах. Кто-то из них курировал создание небольшой колонии людей-волков в Тамбовской области и неадекватно засекреченные программы переселений на Дальний Восток, в Среднюю Азию, Казахстан - при которых бесследно исчезали иной раз до десяти процентов переселенцев. На их совести были преждевременные смерти Королева, Харузина, Гагарина, Иоффе; за мальчиком-феноменом Юрой Глызиным в течение двух лет шла настоящая охота, и в конце концов его убило сорвавшейся книжной полкой. Максим Адрианович видел, как чьи-то умелые руки аккуратно перекрывают дороги, ведущие в будущее,- причем делают это неторопливо и уверенно; так зрячий обкрадывал бы слепых...

Вначале ему доносили о феноменальных про-гностиках, будто бы полуидиотах, собранных в каком-то черноморском санатории и работающих на "старичков" с результатами, близкими к стопроцентным. Но потом кто-то из его аналитиков предположил, что немецкий "вергангенхейтаусзугер" вполне можно как бы вывернуть наизнанку и использовать не для имеющих сомнительную пользу пошарок в далеком прошлом, а для очень практичных разведок в близком будущем...

Все встало на свои места. Чуть расширив сферу своих интересов, Вебер узнал о советских "Красном Янусе" и "Изделии-44", американском "Проекте "Дакота"", немецком VAZ, французском RUMM - и двух десятках других, менее масштабных и авантажных... Более того: повседневная жизнь просто пестрела всяческими перемещениями в прошлое и будущее, совершаемыми обычными людьми - как от сильной радости или сильного испуга, так и под действием алкоголя или наркотиков. Что интересно: все эти "бытовые" перемещения никогда не имели ни малейших последствий, а научные проекты с какой-то фатальной неизбежностью стремительно дискредитировались и засыхали, погибали - почти без следа...

И все же Вебера не покидало ощущение, что "машина времени" где-то рядом, за углом: существует и действует.

Двенадцать лет понадобилось ему и его команде, чтобы выйти на этот проект. Двенадцать лет и четыре похоронки...

Любое изделие прошлых лет: и "Красный Янус", и "Дакота", и RUMM - при всем совершенстве методики - страдали одним общим недостатком: при длительном существовании коллектива, сколько-нибудь посвященного в происходящее, всегда неизбежно у кого-то из сотрудников проявлялось несогласие с целями и методами проекта. И сотрудник этот рано или поздно обязательно пользовался изделием для того, чтобы прекратить существование самого проекта. Это срабатывало с монотонностью смены дня и ночи.

Спасти проект могла только глубочайшая конспирация. Как сказал один из инженеров, работавших на Вебера втемную, но о многом догадывавшийся, "идеальная машина - эта та, которой вообще нет, а работа происходит сама собой..."