Чтение 22–й страницы книги ~Жалобная книга~

- Такая страшная правда? Ни фига себе, какие дела творятся, пока я тут кайфую...

- Не знаю, страшная ли. Странная - это точно. Я бы, пожалуй, не стал тебе все выкладывать, но уж если "Страшный Суд" из колоды да на колени вывалился... Поработай для нас синхронным переводчиком. Слишком уж все сложно, чтобы на моем ломаном английском Михаэлю пересказывать. Поможешь?

- Господи, - вздыхает, - и ты еще спрашиваешь...

Вращаю диск телефонного аппарата, набираю великое множество цифр: код страны, код города, номер абонента. Теоретически говоря, надо бы до вечера подождать, когда поминутная стоимость болтовни с обитателями дальних стран уменьшится вдвое, но я повинуюсь внутреннему импульсу. Знаю: звонить надо прямо сейчас. Нельзя упускать удобный момент.

* * *

Михаэль берет трубку почти сразу, после второго гудка. Опознает мой голос - так, словно я каждый день ему названиваю, и тут же говорит:

- Max, you will laugh. You'll really do! Listen to me. I just leaving for a week to Baden, I mean, I leaving right now, you understand, don't you? So, I have already left my apartment. I has put a suitcase in the machine, then I recollected, I has not blocked my waterpipe. I had come back home. And here my phone has rung. So, now you may laugh. And you also may tell me, what's happened*.

* Макс, ты будешь смеяться. Еще как будешь! Вот послушай. Я уезжаю на неделю в Баден, то есть прямо сейчас, понимаешь, да? Я уже вышел из дома. Положил чемодан в машину, потом вспомнил, что не перекрыл водопровод. Пришлось вернуться, и тут зазвонил телефон. А теперь можешь смеяться. И заодно можешь рассказать, что стряслось.

(Автор напоминает, что здесь и далее диалог ведется собеседниками, для которых английский не является родным языком. Они стараются как могут, но...)

Тараторит, черт, как заведенный. Я половину слов не разбираю, угадываю как-то. Кошмар! Что бы я без переводчика в такой ситуации делал - о да, это вопрос...

- Have You time for a long talking?* - спрашиваю.

- Be sure. But let me give you a call, if your problem needs a long time. I am a rich greedy German, and you are a poor Russian sloven, you know?**

* У тебя найдется время для долгого разговора?

** Не сомневайся. Но давай я сам тебе позвоню, если это надолго. Я - богатый жадный немец, а ты - бедный русский разгильдяй, ты в курсе?

Ржет. Я тоже улыбаюсь. "Богатый жадный немец", Михаэль-то, о да!... Эту фразу он всегда говорил, когда платил за меня в ресторане: я-то, дурак, все лез в долю со своими грошами, совсем, кстати, как Варенька в начале нашего знакомства; все мы, в сущности, одинаково устроены - ну, или почти одинаково, только вот объясняем одно и то же разными способами... И между прочим, очень великодушное и своевременное предложение с его стороны - перезвонить. А то правда вылетел бы я в трубу с этими международными переговорами, вообразить страшно.

Диктую ему цифры, кладу трубку. Варя метнулась в комнату за сигаретами. По пути еще и причесываться принялась зачем-то, хорошо хоть, наряжаться не стала - перед телефонным-то разговором! Она вертится перед зеркалом, а я жду звонка; сердце мое выдает не меньше тысячи ударов в минуту: а вдруг не дозвонится? Дивное совпадение, о котором рассказал Михаэль, совершенно меня не удивляет: так бывает; мало того, только так и бывает! Но вдруг вот сейчас судьба обидится на меня за эту мелочную экономию и отрубит связь? Она такая, знаю я ее...

Но обошлось. После минутной паузы телефон мой заверещал; Варя тихонько ахнула от избытка чувств, а я схватил трубку.

- Do tell me your story*, - без предисловий требует Михаэль.

- It's a very complicated talking. Our English isn't enough to understand one another, I'm afraid**, - говорю. - But we are lucky, we have got a translator. You can speak German, I can speak Russian, that's very comfortable, isn't so? By chance the girl has translated your book and she's also my student***.

- So, do give her the phone! What are you waiting for?****

* Давай, рассказывай свою историю.

** Это очень непростой разговор. Нашего с тобой английского, боюсь, недостаточно, чтобы понять друг друга.

*** Но нам повезло, у нас есть переводчик. Ты будешь говорить по-немецки, я - по-русски, очень удобно, не так ли?.. По счастливому совпадению, эта девочка переводила твою книгу, к тому же она моя ученица.

**** Ну так дай же ей телефон! Чего ты ждешь?

Варя берет трубку трепещущей рукой, очень тихо здоровается, краснеет до корней волос и знаками требует, чтобы я прикурил ей сигарету. Сама она с этим тяжким трудом, надо понимать, не справится, горюшко мое...

Потом вдруг выясняется, что я им пока не нужен. Сперва я не понял, с какой стати Михаэль так долго треплется с Варей о каких-то левых делах, и только потом сообразил: автору всегда есть о чем поговорить с собственным переводчиком. Судя по выражению Вариного лица, друг мой чрезвычайно доволен результатом собеседования. Наверняка втирает ей сейчас, что и мечтать не смел о таком родстве душ, а между делом по одним ему известным признакам выясняет, насколько был испоганен оригинал. Это у нас нынче называется: собрались злые колдуны о своих чернокнижных делах потолковать... Ну-ну.

- Михаэль, - объявляет наконец Варя, - просил передать тебе огромное спасибо за такой приятный сюрприз - в смысле за меня. Он спрашивает: это все? Или есть еще какие-то новости?

- Скажи ему, что новости еще и не начинались. Предупреди, что сперва ему придется выслушать твою историю в качестве предисловия. И, пожалуйста, расскажи ему о своей индийской эпопее. Собственно, главное - эта старуха, Мататара. Как она тебя "изгоняла", или что там промеж вами на самом деле случилось... А я потом продолжу.

Несколько минут Варвара тараторит по-немецки; Михаэль, если верить краю моего уха, изредка перебивает ее монолог уточняющими вопросами. Наконец Варя вопросительно смотрит на меня: дескать, что дальше?

Рассказываю. Для начала - немного общих сведений о самом Юрке, потом описываю обстоятельства, приведшие его к моему дому аккурат в тот вечер, когда Варя влипла с индийской ведьмой. Наконец, приступаю к главному номеру программы, подробно излагаю содержание нашей с Юркой позавчерашней беседы.

Вареньке, пожалуй, не позавидуешь. Ей сейчас нелегко приходится: Юркины откровения для нее, как и для Михаэля, новость. Тут просто переварить услышанное и умом при этом не тронуться - подвиг, а она еще слова басурманские подыскивать должна, чтобы внятно пересказать чужой метафизический бред постороннему человеку. С другой стороны, синхронный перевод - самый лучший способ быстро усвоить неудобоваримую информацию, не слишком ее драматизируя: недосуг в обмороки падать, работать надо.

Ну, на то, собственно, и был мой расчет. Да и мне самому как-то проще рассказывать всю эту поучительную чушь не самой Варе, а вот, например, Михаэлю. Но при ее непосредственном участии.

Наконец наступает пауза - для меня. Варя-то как раз напряженно слушает ответ.

- Он говорит: "Тоже мне великая новость!" - наконец произносит она.

У меня глаза на лоб лезут от такой его реакции.

- Совершенномудрый господин Штраух мне ничего подобного никогда не рассказывал, - огрызаюсь наконец.

- Я не знаю, как по-немецки "совершенномудрый", - пугается Варя.

- Ну тогда назови его "благородным господином"... не знаю, придумай что-нибудь. Суть в том, что он эту самую "не-новость" мне в свое время сообщить не удосужился.

- Михаэль говорит, новичкам такого не рассказывают. И "старичкам" тоже не рассказывают. До таких вещей, - говорит он, - сами додумываются. А если не додумываются, то так дураками и помирают, ничего страшного...

Она глядит на меня растерянно, как ребенок, который впервые в жизни обнаружил, что папа тоже не все на свете умеет. Скажем, кататься на коньках. И как теперь жить, совершенно непонятно.

Охохонюшки.

После недолгой паузы я прошу:

- Пожалуйста, спроси: он считает, что это нормально? То есть так и надо: знать, что мы лишаем человека пусть даже самого мизерного, но все-таки шанса на... ну, не знаю, как сказать, на развитие, что ли?.. Знать и спокойно продолжать этим заниматься? Пусть объяснит хоть что-то, потому что я уже устал бродить в трех соснах, разыскивая там свой внутренний нравственный закон...

- Ну ты лихо загнул, - вздыхает Варя. - Сейчас, погоди. Попробую сформулировать... Знаешь, Михаэль смеется и спрашивает: ты по-русски всегда так заковыристо выражаешься? Он-то думал, ты такой немногословный, застенчивый юноша...

- Конечно немногословный, ежели по-аглицки, с моим-то словарным запасом! Зато мимика и жестикуляция у меня были, смею думать, на высоте... Пусть лучше на вопрос отвечает. Поржать надо мной дело приятное, понимаю, но ведь всегда успеется.

Снова пауза. Лицо Варино становится совсем уж серьезным.

- Михаэль спрашивает: "А кто ты, собственно, такой, чтобы иметь в себе какой-то нравственный закон?" - наконец докладывает она. - С чего ты взял, будто от тебя что-то зависит? Что можешь кого-то щадить или, напротив, губить? Нужно быть последним болваном, чтобы полагать, будто сам выбираешь жертву. Судьба столкнула вас на дороге - зачем она это сделала? Ясно зачем: чтобы случилось то, что должно случиться. Ты - накх, вот и делай свое дело, не майся дурью. Если кому-то суждено утратить единственный драгоценный дар еще при жизни, он утратит его, рано или поздно, так или иначе. В любом случае ты - не тот, кто принимает решения. Ты - просто инструмент. Пиле, которая страдает от необходимости пилить дерево, место в сказках Андерсена. А у нас не сказка, у нас жизнь... Ты только имей в виду, пожалуйста, это все я не от себя говорю, я - просто переводчик.

- Я помню, - улыбаюсь ей сочувственно. - Досталось тебе сегодня от нас, да? Бедный ребенок... Скажи ему вот что: судьба - это хорошо; быть инструментом судьбы - это мы понимаем, да. Вопрос иной: зачем судьба устроила эту катавасию с индийской старухой, практически у меня на глазах? Зачем она вынудила Юрку пересказать мне - не кому-то, именно мне! - все эти откровения? Пила судьбы смиренно интересуется, как быть, если орудующий ею дровосек явно не в себе и пытается использовать ее - ну, скажем, как музыкальный инструмент? Или, хуже того, в качестве опоры для саженца? Что тогда делать пиле?

- Он говорит: "Главное не ржаветь, остальное как-нибудь образуется", - Варя невольно улыбается. - Просит тебя не преувеличивать. Судьба устроила все это с понятной целью: для тебя пришло время узнать, как на самом деле обстоят дела. Вернее, для нас обоих пришло время это узнать, если уж ты меня припахал переводить... Значит, такая у нас судьба: не быть слепыми котятами. Михаэль говорит: тут как раз нет проблем, все яснее ясного.

"Нет проблем", значит.

Ага.

Я понемногу зверею от этой телефонной проповеди, но стараюсь держать себя в руках. Слушать надо пока - если уж взбрело в голову советоваться. А звереть будем потом. Или даже не будем. Забью на все, забуду, плюну - и точка. Но это удовольствие тоже отложим на потом. Если уж решил что-то забыть, надо сперва это запомнить, а то и забывать будет нечего, и даже забивать не на что будет, эх!

- Значит, - уточняю, - следует считать, что все в порядке? Ну-ну...

- Михаэль спрашивает: тебе, что, жалко всех этих людей? До сих пор - жалко?

"Жалко"?! Ну уж нет. Как, интересно, он это себе представляет?..

- Боюсь, у нас может выйти терминологическая путаница, - говорю. - Варенька, ты прости, пожалуйста, я тебя еще немного помучаю. Так вот, что касается жалости... "Жалость", как я ее понимаю, это чувство, направленное извне и, как бы это поточнее сформулировать, - "свысока", что ли... Жалеть - это значит наблюдать снисходительно, со стороны чужое копошение, полагать собственное положение куда более завидным, а себя, соответственно, более удачным экземпляром. Жалость при этом вполне может подвинуть человека на благородный или, по крайней мере, просто полезный поступок, но чести она никому не делает. Так вот, ничего похожего я к людям давно уже не испытываю. Потому хотя бы, что знаю Великую, блин, Тайну Бытия: все, как ни странно, умирают. Абсолютно все, без исключения, причем сравнительно скоропостижно. Полагать себя "более удачным экземпляром", чем кто бы то ни было, при таком раскладе - глупость, мягко говоря. Вот если бы среди нас затесался какой-нибудь бессмертный простак, он бы, пожалуй, мог позволить себе жалость... Ты успеваешь переводить? Здорово, спасибо. Без тебя я бы и четверти всего этого объяснить не смог... Так вот, чувство, которое я порой испытываю к людям, чьи дела идут, на мой взгляд, скверно, следует называть не "жалостью", а "сопереживанием". Сопереживание, в отличие от жалости, всегда внутри. Чтобы испытывать его, требуется способность оказаться в чужой шкуре - у меня она, как нетрудно догадаться, имеется - и уже оттуда собственными глазами оглядеть ближайшие окрестности и дальние пригороды чужой души. Не содрогаясь, но и не умиляясь, сохраняя спокойствие, как наедине с собой, перед зеркалом. Оттуда, изнутри, действительно очень просто понять всякого человека... Дурацкая, кстати, общеизвестная формула: "понять - значит простить", поскольку настоящее, глубинное понимание наглядно показывает, что прощать, собственно, нечего.

Поневоле запинаюсь, захлебнувшись словами. Интересно, откуда столько ораторской страсти в полчаса назад всего проснувшемся органическом существе?

- Михаэль просит, чтобы ты продолжал, - Варя осторожно прикасается к моему плечу, очень осторожно, словно боится, что укушу. - Ему очень интересно. Он говорит, возразить пока нечего. И не понимает, откуда у человека, который так рассуждает, взялись какие-то дурацкие нравственные проблемы, в духе романтических театральных пьес... Прости и не забывай: это не я сама такое определение придумала, это...

- Ну да, это твой любимый писатель придумал, - ухмыляюсь. Подмигиваю ей: - Все в порядке, ну что ты! Мы, собственно, всегда примерно так друг с другом и разговаривали. Только слов использовали поменьше - по понятным тебе причинам... Скажи ему вот что: мое сопереживание не мешает мне считать великое множество людей отвратительными самодовольными болванами, каковыми они, собственно говоря, и являются. Но оно же вынуждает меня видеть в каждой груде мяса надгробье заживо погребенного ангела. И когда мне говорят, что я своими руками лишаю этого ангела возможности взлететь - хотя бы в самый последний момент, - я испытываю боль. Просто очень большую боль. Это, собственно, все.

- Он говорит, все правильно, так и есть. Ты и должен испытывать эту боль. Ты и я, и он сам. Все... Михаэль считает, в том и состоит подлинное предназначение накха: носить в себе эту боль, которую никто, кроме нас, все равно не способен чувствовать. Накапливать ее в себе, учиться с нею жить, а потом, когда покажется, что стало невыносимо, снова учиться жить - вопреки ей. А не только кайф чужой витальный по карманам тырить... Зачем - он пока не знает. Говорит... Ох! Говорит, на Страшном Суде разберемся. На Страшном, значит... Ржет вот теперь... Юмористы вы оба, однако. Кто бы мог подумать.

- Да уж, - вздыхаю. - Знаешь что? Спроси его, как отсмеется, нет ли у него каких-то практических советов. Скажи, теория его мне примерно ясна. А как быть теперь с практикой и с собственной жизнью заодно, по-прежнему неведомо.

- Михаэль спрашивает: а тебе не приходило в голову, что для начала можно пойти на компромисс? Забирать у человека не всю жизнь, а всего пару лет. Это уж точно мало что изменит в общем раскладе его бытия, и без того вполне неутешительном. Но если тебе неприятно - что ж, возможен вот такой компромисс. Ему кажется удивительным, что человек, сумевший столь четко сформулировать разницу между жалостью и состраданием, не набрел на такой простой ответ самостоятельно.

- Чему он удивляется? Вроде бы хорошо меня изучил, должен бы знать, что я всегда прокалываюсь именно на простых вещах... Ладно. Спасибо, Варенька. Попрощайся теперь и дай мне трубку еще на минуточку.

Несколько минут спустя я получаю трубку. О чем эти двое столько времени щебетали, неведомо. Снова, что ли, о проблемах перевода?

- Михаэль, - говорю. - You are the wonderful evildoer... And you are my best friend, that's so. Thank You*.

- Hiмa за що**, - неожиданно отвечает он, коверкая украинские слова.

* Ты восхитительный злодей. И ты - мой лучший друг, такие дела. Спасибо тебе.

** Не за что (укр.).

Этого вполне достаточно чтобы остатки твердой почвы ушли у меня из-под ног; боюсь - навсегда.

- I met a nice women from Ukraine last year, - объясняет он, хохоча. - She taught me a few words. I kept them specially for you!***

* В прошлом году я познакомился с одной славной женщиной из Украины. Она научила меня нескольким словам. Я хранил их специально для тебя.

Ну вот, всегда с ним так. Хоть стой, хоть падай.

* * *

Но я не стою и не падаю. Я кладу трубку на рычаг.

Варя тут же вцепилась в мой рукав. Представляю, что мне сейчас предстоит, о да. Но ей-то, бедняге, как ни крути, труднее.

Глаза наши встречаются.

- Он сказал, чтобы я звонила ему, когда буду переводить вторую книгу! - возбужденно говорит она. - И ему очень понравилось, что я заменила "нянькино ризотто" на "детсадовскую манку", представляешь? А я так боялась за это место, честно говоря, думала: дура, все испортила... Но я ему объяснила, что такое "манка" и что мы все ходили когда-то в детский сад, и оказалось, он бы сам так написал, если бы жил в России. Не может быть, что он просто из вежливости так говорит, правда?

- О нет. Михаэль ничего не говорит из вежливости, будь спокойна. Он о вежливости вообще понятия не имеет, неужели ты не заметила?

- Это он только с тобой не имеет, а со мной - очень даже имеет. Сказал мне, кстати, ты свинья, что впутал меня в это дело, - она самодовольно щурится. - Мало ли что переводчик нужен... Дескать, он в присутствии новичка ни за что не стал бы такие вещи обсуждать... Но потом заключил, что такая уж, значит, у меня судьба. И добавил, что мне, в общем, очень повезло - во всех отношениях.

- Конечно, тебе повезло, - вздыхаю. - Вторую неделю со мной знакома и до сих пор жива. Удивительная, необычайная удача!

- Не шути так, - строго говорит Варя. - И без того страшно и, в общем, грустно. А ты хороший. Это я знаю точно. На том стою и стоять буду.

Я хороший, о да. И весь, имейте в виду, в белом. Зашибись.

СТОЯНКА XXV

Знак - Водолей.

Градусы - 8°34'18" -21°25'43".

Названия европейские - Каальда, Каальдабахия, Садамамбра, Ладалахия.

Названия арабские - Сад аль-Ахбийя - "Счастье Палаток".

Восходящие звезды - гамма, дзета, эта и пи Водолея.

Магические действия - изготовление пантаклей для успешного выполнения своих обязанностей.

Я теперь живу так: сижу на кухне, стараюсь не думать ни о чем (думать сейчас смертельно опасно, а умирать в кои-то веки не хочется - не абстрактно, а по-настоящему, хоть криком кричи). Ну вот и не умираю, сижу, разглядываю свои руки. Уже минут пять примерно так живу.

Руки - что ж, руки - интересное, в общем, зрелище.

Подушечки моих пальцев расчерчены словно бы для игры в крестики-нолики. Игра, надо думать, еще и не начиналась толком, самих крестиков и ноликов почти нет пока, только пустые крестообразные поля. Мне не очень интересно, кто будет играть; исход игры тем более оставляет меня равнодушной. Единственное, что немного тревожит: расцарапают ли они мои пальцы до крови или обойдутся со мною бережно, вспомнив, что я, при всех своих странностях, вполне обычный ошметочек органической материи, хрупкое, уязвимое человеческое существо. Истекать кровью мне совсем не с руки. Не с обеих рук, ни с левой, ни с правой.

Хватит уж, наистекалась. Не хочу больше.

- Чем ты занимаешься, мать? - спрашиваю себя вслух. - Что за дурью ты маешься, Варвара Георгиевна? Охмурили тебя ксендзы, право слово. Один рыжий ксендз и его дружок, Бархатный-Голос-В-Телефонной-Трубке, немецкий, прости господи, оккупант твоей бедной головы. Тебе это, как я погляжу, нравится? Нравится, да. Тем, собственно, хуже.

Говорю себе: "хуже", а сама довольная, как кошка, перемазавшаяся в сметане. Перемазалась на совесть, старательно, теперь долго еще можно будет облизываться, даже если крынку унесут.

А ведь крынку, между прочим, унесут. И, думается мне, очень скоро. Не может такого быть, чтобы вот эта невероятная крынка - мало того что мне одной, да еще и надолго. Да и непорядки у нас там, в крынке, творятся, судя по давешним телефонным переговорам. Страсти сплошные в этой прекрасной крынке, того гляди, взорвется в моих руках.

Но пока ничего не взрывается, пока пальцы мои лишь расчерчены для игры, а сама игра, надеюсь, откладывается. А то, глядишь, и вовсе отменится дурацкая эта игра, и наконец-то начнется жизнь. Просто вот - жизнь. Но хорошая какая-нибудь. Такая, чтобы мне была по душе, по телу, по росту. Такая, чтобы - мне.

- Господи, Варенька, ты еще и хирологией балуешься? Мало тебе эзотерических приключений на крошечную твою задницу?

"Ксендз" мой легок на помине, как и положено блаженным. Я-то думала, надолго в комнате засел. То ли с мыслями собирается, то ли, напротив, разбирается с ними, не знаю уж, как там у него в башке этой прекрасной рыжей все устроено...

- И "логией", и "мантией", и прочей ерундой, лишь бы с приставкой "хер", - огрызаюсь почти машинально. - А ну-ка, кстати, покажи свои лапы. Я как-то внимания не обращала, что у тебя там творится. А то ты себе все краткий век пророчишь - вдруг врешь?

Укоризненно качает лохматой своей головой, но руки протягивает.

- Хорошо, если вру...

Гляжу, глазам своим не верю. Такого я вообразить не могла.

Левая ладонь гладкая, как у восковой фигуры. Нет там ничего, ни единой линии. Младенческая щека может так выглядеть, но уж никак не рука взрослого человека.

Инопланетянин. Как пить дать. А я-то думаю: откуда такой хороший взялся?..

Зато правая ладонь разрисована так, словно служила черновиком доброй дюжине небесных чертежников, которые проверяли на ней свои лекала. Одних только линий жизни пару десятков, не меньше. Короткие и длинные, прямые и извилистые, глубокие и едва заметные, они переплелись в какой-то пестрый, диковинный жгут. Черт знает что, а не рука. Увидеть и умереть. Конец науки хиромантии, и без того на сегодняшний день задрипанной.

- Я же говорил тебе, что своей жизни у меня нет, - ухмыляется этот монстр. - Зато чужих немеряно. Правду говорил, как видишь. А чего ты хотела?

Да ничего я не хотела. Так, полюбопытствовала, на свою голову.

- Стихи, - спрашиваю, - помнишь: "Нет, весь я не умру..."? Про тебя стихи, имей в виду. Свои ли, чужие ли, а две линии у тебя вовсе за пределы ладони вылезают беспардонно. Впервые вижу настоящего кандидата в бессмертные. Для полной гарантии, конечно, хорошо бы и на левой ладошке такой рисунок повторить, но там Небесная Корова языком все слизнула. Сладко ей было, думаю... У тебя всегда такие руки были?

Пожимает плечами.

- С некоторых пор.

- Ты так никогда и не расскажешь мне о себе, - вздыхаю.

- Думаешь, есть что рассказывать? Первая часть моей истории довольно скучная - все как у всех, более или менее, - зато вторая не переводится на язык слов*. Поначалу я просто жил да был как умел; умел плохо, а потому сам себе надоел чрезвычайно. С утра до ночи молил небеса о перемене участи. При этом, как ты понимаешь, не мог толком сформулировать, что именно требуется поменять. Ну вот, и вымолил себе в итоге не пойми что... Сперва мелкие чудеса начались, все больше приятные да забавные, потом вся эта пушистая мелочь выросла, как водится, в мохнатых саблезубых тигров, а я все слонялся вокруг да около собственной тени, читал по складам знаки судьбы, старался следовать им по мере сил. Все это продолжалось, пока меня не занесло в настоящий зачарованный замок, как какого-нибудь сказочного царевича, ей-богу... Там я, собственно, и свихнулся окончательно, поскольку живым людям сказочными персонажами лучше бы не становиться. Иногда думаю: может, я до сих пор стою там перед волшебным зеркалом, наслаждаюсь многообразием своих несбывшихся судеб, содрогаюсь, предчувствуя скорый конец всех историй сразу?.. Да нет, кажется, все же на кухне сижу, рядом с тобой. И это - хорошая новость.

* Варино любопытство вряд ли будет удовлетворено, по крайней мере не сейчас; что же касается читателя, который, вероятно, уже пришел в бешенство от всех этих намеков и недоговорок (или же испытает это состояние в ближайшее время), - автор готов войти в его положение и дружески посоветовать прочитать (или перечитать) первый том "Энциклопедии мифов", но при этом не может гарантировать, что речь в обоих случаях действительно идет об одном и том же человеке и тем более об одной и той же судьбе. Автор, как вы могли заметить, вообще не большой любитель давать гарантии.

В ответ я кладу руку ему на плечо. Ласковый и одновременно покровительственный жест. Не все же мне "деточкой" быть. Сегодня, судя по всему, его очередь.

- Расскажи про "зачарованный замок", - прошу, привлекая его к себе. - Михаэль там тебя нашел?

Мотает головой.

- Михаэль появился немного позже. Примерно час спустя, собственно говоря. Как раз вовремя, чтобы отвлечь меня от необходимости помнить обо всем, что случилось, и пытаться это понять. Возможность погрузиться в чужое бытие, как ты сама теперь понимаешь, наилучший способ "закосить" от повинности заниматься собственными делами. Увязнуть по уши в какой-то дурацкой прикладной метафизике, чтобы сохранить остатки вменяемости, - о да, это как раз про меня! Анекдот просто... Варенька, милая, ты пойми: я бы и сам рад рассказать про замок и зеркало, про старика-невидимку и связку его ключей; я бы очень хотел показать тебе тайную изнанку всякого моего жеста, да только ничего не выйдет, пожалуй. Даже сказки путёвой не сложу из обрывков воспоминаний. Это ведь, знаешь, больше всего похоже на сон, который утрачивает связность и смысл сразу после пробуждения, но в памяти остается надолго. До тех пор, пока новый, еще менее внятный, еще более тревожный сон не случится, по ходу которого, помимо прочего, будет объявлено, что все предыдущие чудесные видения следует считать недействительными... Ты же переводила первый роман Михаэля, да? Тогда ты поймешь: последние несколько лет моей жизни - бесконечный развлекательный тур по судьбокресткам*. Не было им числа... Правда, правда.

* "Штраух пишет, что есть такие места - он настаивает, что это именно реальные, а не воображаемые места, - где человек может пережить фрагменты какой-то иной, несбыточной жизни. Он придумал называние: die Schicksalkreuzung, - это можно перевести как "Перекресток судеб".

Попасть туда, по мнению Штрауха, может кто угодно, совершенно случайно, не предпринимая специальных усилий. Хотя шансы каждого конкретного человека найти такой "перекресток" очень невелики, потому что просто пройти мимо - бесполезно".

"Энциклопедия мифов". Том первый.

- "Судьбокресток"? - повторяю, не понимая, о чем речь.

- Ну да. По-немецки это слово, кажется, звучит: "die Schicksalkreuzung". Мне его начирикала давным-давно одна заезжая Лорелея, страстная поклонница нашего Михаэля, а я вот проникся, на всю жизнь запомнил. "Судьбокресток" - это, как ты понимаешь, отсебятина, вольный перевод.

- Забавная конструкция у тебя получилась... Но знаешь, этот фрагмент я точно не переводила. А полностью все прочитать как-то до сих пор не вышло, хотя дискету у Наташки вчера взяла. Сам видишь: не до чтения мне тут с тобой.

Он наконец улыбнулся, оценив мой нежный сарказм. Хорошо, что улыбнулся. Всегда бы так.

Помолчав, спрашиваю:

- Тебе хоть помог этот разговор с Михаэлем? Решил, как теперь нам следует жить-поживать?

Мотает головой, улыбается печально.

- Михаэль прекрасный. Но он, наверное, слишком мудрый для того, чтобы дать хороший совет дураку, вроде меня. "Хороший" - это ведь такой совет, от которого все внутри вдруг становится на места, а не просто умные мысли в голове появляются. У меня в башке сейчас невероятное какое-то количество умных мыслей, о да! Но на сердце - каменоломня. Даже как с тобой мне быть не знаю теперь... В смысле учить тебя дальше как ни в чем не бывало? Или вот взять да и передать тебе Знак, чтобы сама решала, пользоваться им или нет? А на обучение забить раз и навсегда: и без того нам с тобой есть чем заняться... Или вовсе не рисковать с этим Знаком?.. Ты-то сама что теперь обо всем этом думаешь? Я все-таки предлагал тебе занимательные приключения, а не злодейства в духе вампирских романов. Совершенно искренне предлагал. Думал, я - честный коробейник. А оно вон как обернулось...