общине были основой жизни, но здесь, в большом городе, они казались
гораздо менее значительными. Каждый конкретный человек не был для них
необходим; всегда находились другие, готовые делать нужное дело, и это у
них получалось совсем не плохо. Если не считать дежурств десятого дня и
обычных дежурств по уборке своего барака и лаборатории, Шевек мог
распоряжаться своим временем, как хотел. Он стал часто пропускать прогулки
и время от времени - завтраки и обеды. Но он не пропустил ни одного
занятия из единственного курса, который он посещал - курса лекций Гвараб
по Частоте и Циклам.
несвязно и непонятно. Ее лекции посещали мало и нерегулярно. Вскоре она
заметила, что единственный постоянный слушатель - худой лопоухий паренек.
Она начала читать лекции для него. Светлые, умные, немигающие глаза
встречались с ее глазами, поддерживали ее, пробуждали ее; она вновь
обретала кругозор, у нее вновь появлялись вспышки гениальности. Она
воспаряла, и другие студенты, сидевшие на лекции, поднимали взгляд,
смущенные или встревоженные, даже испуганные, если у них хватало ума
испугаться. Гвараб видела гораздо большую вселенную, чем было способно
увидеть большинство людей, и от этого они растерянно моргали. Светлоглазый
парнишка не сводил с нее взгляда, на его лице она читала свою радость. Он
принимал, он разделял с ней то, что она всю свою жизнь пыталась отдать, и
чего никто с ней ни разу не разделил. Он был ее братом, несмотря на
пропасть глубиной в пятьдесят лет, и ее искуплением.
начинали говорить о физике, но иногда у Гвараб не хватало на это энергии,
и тогда им было почти не о чем говорить, потому что старуха была так же
застенчива, как и юноша.
улыбался, и уши у него краснели. Ни он, ни она не знали, что еще сказать.
в три страницы, озаглавленное: "Критика Гипотезы Атро о Бесконечной
Последовательности". Через декаду Сабул вернул ему работу, буркнув:
поскольку использовал терминологию Атро. Я перепишу оригинал. А зачем?
день следующей декады будет корабль.
только нефть и ртуть, не только книги, такие, как те, что он читал, но и
письма. Письма! Письма собственникам, подданным правительств, основанных
на неравенстве власти, людям, которых неизбежно эксплуатируют другие, и
которые сами неизбежно эксплуатируют других, потому что они согласились
быть деталями Государства-Машины. Разве такие люди вправду добровольно,
без агрессии обмениваются идеями со свободными людьми? Способны ли они
действительно признать равенство и принять участие в интеллектуальной
солидарности, или они просто пытаются доминировать, утверждать свою
власть, обладать? Мысль о том, чтобы вправду переписываться с
собственниками, встревожила его; но интересно было бы выяснить...
столько таких открытий, что он был вынужден признаться себе, что он был
раньше - а может быть, и сейчас остался? - очень наивным; а умному
молодому человеку нелегко признать такое.
то, что от него ждали, чтобы он выучил иотийский язык, но держал это
знание при себе - ситуация, столь новая для него и в моральном отношении
до такой степени неловкая, что он до сих пор так в ней и не разобрался.
Очевидно, он никому не причиняет вреда тем, что не делится своим знанием.
С другой стороны, чем повредило бы людям, если бы они узнали, что он знает
иотийский, и что они тоже могут его выучить? Ведь свобода, конечно же,
состоит не в скрытности, а в открытости, а свобода всегда стоит того,
чтобы рискнуть. Хотя он и не понимал, какой тут риск. Один раз у него
мелькнула смутная мысль, что Сабул хочет оставить эту новую уррасскую
физику себе - владеть ею, как собственностью, как источником власти над
своими коллегами на Анарресе. Но эта идея так противоречила всему
привычному для Шевека образу мыслей, что ей было очень трудно обрести
четкость в его мозгу, а когда она все-таки стала отчетливой, он сразу же
подавил ее, с презрением, как по-настоящему отвратительную мысль. Была и
еще одна моральная заноза - это его личная комната. В детстве, если ты
спал один, в отдельной комнате, это значило, что в общей спальне своего
общежития ты так мешал остальным, что они не захотели больше терпеть тебя;
что ты эгоизировал. Одиночество равнялось позору. У взрослых главная
причина потребности в отдельной комнате носила сексуальный характер. В
каждом бараке было определенное число отдельных комнат, и пара, желавшая
совокупиться, занимала одну из таких свободных отдельных комнат на ночь,
или на декаду, или на сколько хотела. Пара, вступающая в партнерство,
получала двойную комнату; в маленьких городках, где свободной двойной
комнаты могло и не найтись, ее нередко пристраивали к торцу барака, и
таким образом, комната за комнатой, получалось длинное, низкое,
неаккуратное строение; такие здания называли "партнерскими поездами".
Кроме образования сексуальных пар, не существовало никаких причин не спать
в общей спальне. Можно было выбрать спальню побольше или поменьше, а если
тебе не нравились соседи, ты мог перейти в другую. В распоряжении каждого
были нужные ему для работы мастерская, лаборатория, студия, сарай или
кабинет; в бане каждый мог, по желанию, мыться в отдельной кабинке или в
общем зале; уединение в сексуальных целях являлось социальной традицией и
было доступно каждому; а какое-либо другое уединение было не
функционально. Оно было излишеством, расточительством. Анарресская
экономика отказывалась обеспечить строительство, содержание, отопление,
освещение личных домов и квартир. Человеку с по-настоящему необщительным
характером приходилось покидать общество и обходиться своими силами. Ему
предоставлялась полная свобода сделать это. Он мог построить дом себе
всюду, где только захочет (хотя, если этот дом портил красивый вид или
занимал участок плодородной земли, он мог быть вынужден, под сильным
давлением соседей, переселиться в другое место). На окраинах старых
анарресских населенных пунктов было довольно много одиночек и отшельников,
которые притворялись, что не относятся ни к какому социальному виду. Но
для тех, кто принимал привилегии и обязанности людской солидарности,
уединение имело ценность лишь тогда, когда выполняло какую-то функцию.
было возмущение пополам со стыдом. Почему его запихали сюда? Он скоро
понял, почему. Потому что это было подходящее место для такой работы,
которую он делал. Если идеи приходили ему в голову среди ночи, он мог
включить свет и записать их; а если на заре, то их не вышибали у него из
головы разговоры и суета четырех или пяти соседей по комнате, которые как
раз вставали; а если идеи вообще не появлялись, и ему приходилось целыми
днями сидеть за письменным столом, уставившись в окно остановившимся
взглядом, то никто у него за спиной не удивлялся, почему он бездельничает.
По существу, для занятий физикой уединение оказалось таким же желательным,
как для занятий сексом. Но все же - было ли оно необходимо?
любил его и, когда оставались лишние порции, брал их. И у него сделалось
несварение совести, его социально-организованной совести. Разве каждый
человек в каждой столовой, от Аббеная до Края Света, не получает одно и то
же, всем поровну? Ему всегда говорили, что это так. Конечно, были местные
различия: пища, характерная для той или иной местности, нехватка чего-то,
избыток чего-то, самодеятельная стряпня в Лагерях Проектов, плохие или
хорошие повара, в общем, бесконечное разнообразие в рамках неизменности.
Но не может быть такого талантливого повара, чтобы он смог приготовить
десерт без продуктов. В большинстве столовых десерт давали один-два раза в
декаду. А здесь - каждый вечер. Почему? Разве члены Центрального Института
Наук лучше других людей?
мнение других было самой мощной моральной силой, мотивировавшей поведение
большинства анаррести, но в нем эта сила была чуть менее мощной, чем в
большинстве из них. Столь многие из его проблем были непонятны другим, что
он привык разбираться в них сам, молча. Так он поступал и с этими
проблемами, которые были для него в некоторых отношениях куда сложнее, чем
проблемы темпоральной физики. Он не спрашивал ничьего мнения. Брать в
столовой десерт он перестал.
с практическими преимуществами и счел, что последние перевешивают. В
отдельной комнате ему работается лучше. Эта работа стоит того, чтобы ее
делать, и он делает ее хорошо. Ответственность оправдывает привилегию.
отсутствие разнообразия в занятиях, отсутствие общения, в том числе
сексуального - все это он воспринимал не как нехватку, а как свободу. Он
был по-настоящему свободным человеком: он мог делать все, что хотел,
тогда, когда хотел, столько, сколько хотел. Он работал. Он работал/играл.
теории Одновременности. Но эта цель уже стала казаться ему слишком мелкой;
была цель куда больше этой - объединенная теория Времени; ее можно было
достигнуть, если бы он только сумел найти к ней подход. У него было такое
чувство, будто он сидит в запертой комнате в центре большой открытой
местности; она - вокруг него; если бы ему только найти выход, найти ясный
путь. Интуиция превратилась в манию. За эти осень и зиму он все больше
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Березин Федор
Бажанов Олег