замечаю. Думала, может, мне кажется... Нет. Ты ведешь себя... по-другому.
Не принимаешь меня всерьез. Это, был сон, правда, но снилась-то тебе я. Ты
называл меня по имени. Я тебе противна. Почему? Почему?!
детка. Я...
вентиляционных отверстий с тихим шорохом тянуло холодным воздухом. Меня
начало знобить. Я накинул купальный халат, сел на кровати и дотронулся до
ее плеча.
под тонкой кожей бьется жилка. Мое лицо снова одеревенело, и мне стало так
холодно, как будто я стоял на морозе. В голове было совершенно пусто.
клятва. Когда она произносилась, никто из нас не смел не только лгать, но
и умолчать о чем-нибудь. Было время, когда мы мучились чрезмерной
честностью, наивно считая, что это нас спасет.
Действительно, похоже... что по причине, которой мы оба точно не знаем...
ты не можешь меня покинуть. Но это очень хорошо, потому что я тоже не могу
тебя...
укачивая ее. Она погладила меня по лицу.
быть, то?..
вынес вечером на склад. "Надо будет повесить новую", - подумал я и посадил
ее на кровать.
руками.
и знаешь...
приготовился к ее словам, как к сильному удару.
могу сказать. Для этого нет слов...
облегчением. - А теперь погаси свет, и до утра у нас не будет никаких
огорчений, а утром, если нам захочется, позаботимся о новых. Хорошо?
остывшую постель и почувствовал тепло ее приближающегося дыхания. Обнял
ее.
горизонтом. У порога комнаты лежало письмо. Я разорвал конверт. Хари была
в ванной, я слышал, как она напевала. Время от времени она выглядывала
оттуда, облепленная мокрыми волосами. Я подошел к окну и прочитал:
ему удастся дестабилизировать нейтринные системы. Ему нужно для опытов
некоторое количество плазмы как исходного материала. Предлагает, чтобы ты
отправился на разведку и взял немного плазмы в контейнер. Поступай, как
считаешь нужным, но поставь меня в известность о своем решении. У меня нет
никакого мнения. Мне кажется, что у меня вообще ничего нет. Я хотел бы,
чтобы ты сделал это только потому, что все-таки это будет движение вперед,
хотя бы и мнимое. Иначе останется только позавидовать Г.
позвони".
просмотрел его еще раз, разорвал и обрывки бросил в раковину. Потом начал
искать комбинезон для Хари. Это было ужасно. Совсем как в прошлый раз. Но
она ничего не знала, иначе не могла бы так обрадоваться, когда я сказал
ей, что должен отправиться в небольшую разведку наружу и прошу ее меня
сопровождать. Мы позавтракали в маленькой кухне (причем Хари снова с
трудом проглотила несколько кусочков) и пошли в библиотеку.
систем, прежде чем сделаю то, что хочет Сарториус. Я еще не знал, как за
это взяться, но твердо решил контролировать его работу. Мне пришло в
голову, что этот еще не существующий нейтринный аннигилятор мог бы
освободить Снаута и Сарториуса, а я переждал бы "операцию" вместе с Хари
где-нибудь снаружи, например в самолете. Некоторое время я работал у
большого электронного каталога, задавая ему вопросы, на которые он либо
отвечал, выбрасывая карточки с лаконичной надписью "отсутствует в
библиографии", либо предлагал мне углубиться в такие джунгли специальных
физических работ, что я не знал, что с этим делать. Мне как-то не хотелось
покидать это большое круглое помещение с гладкими стенами, уставленное
шкафами с множеством микрофильмов и электронных записей. Расположенная в
самом центре Станции, библиотека не имела окон и была самым изолированным
местом внутри стальной скорлупы. Кто знает, не потому ли мне было здесь
так хорошо, несмотря на явный провал поисков. Я бродил по большому залу,
пока не очутился перед огромным, достигающим потолка стеллажом, полным
книг. Ценность этого собрания была весьма сомнительна. Скорее его держали
здесь как дань памяти и уважения к пионерам соляристических исследований.
На полках стояло около шестисот томов - вся классика предмета, начиная от
монументальной, хотя в значительной мере уже устаревшей девятитомной
монографии Гезе. Я снимал эти тома, от тяжести которых отвисала рука, и
нехотя перелистывал, присев на ручку кресла, Хари тоже нашла себе какую-то
книжку, через ее плечо я прочитал несколько строчек. Это была одна из
немногих книг, принадлежавших первой экспедиции, может быть, даже когда-то
собственность самого Гезе - "Межпланетный повар". Я ничего не сказал,
видя, с каким вниманием Хари изучает кулинарные рецепты, приспособленные к
жестким условиям космонавтики, и вернулся к книге, которая лежала у меня
на коленях. Работа Гезе "Десять лет изучения Соляриса" вышла в серии
"Соляриана", выпусками от четвертого до двенадцатого, в то время как
сейчас они имеют четырехзначные номера.
только повредить исследователю Соляриса. Нигде, пожалуй, воображение и
умение быстро создавать гипотезы не становится так опасно. В конце концов
на этой планете все возможно. Неправдоподобно звучащие описания форм,
которые создает плазма, все-таки абсолютно точны, хотя и не поддаются
проверке, так как океан очень редко повторяет свои эволюции. Того, кто
наблюдает их впервые, они поражают главным образом загадочностью и
громадностью. Если бы они проявлялись в более мелких масштабах, в
какой-нибудь луже, их бы, наверное, признали за еще одну "выходку
природы", проявление случайности и слепой игры сил. То, что
посредственность и гениальность одинаково беспомощны перед неисчерпаемым
разнообразием соляристических форм, также не облегчает общения с
феноменами живого океана. Гезе не был ни тем, ни другим. Он был попросту
классификатором-педантом, из тех, у кого за наружным спокойствием
скрывается поглощающая всю жизнь неиссякаемая страсть к работе. До тех пор
пока мог, он пользовался чисто описательным языком, а когда ему не хватало
слов, помогал себе, создавая новые, часто неудачные, не соответствующие
явлениям, которые описывал. Впрочем, никакие термины не воспроизводят
того, что делается на Солярисе. Его "древовидные горы", его "длиннуши",
"грибища", "мимоиды", "симметриады" и "асимметриады", "позвоночники" и
"быстренники" звучат страшно искусственно, но дают некоторое представление
о Солярисе даже тем, кто, кроме неясных фотографий и чрезвычайно
несовершенных фильмов, ничего не видел. Разумеется, и этот добросовестный
классификатор грешил многими нелепостями. Человек создает гипотезы всегда,
даже если он очень осторожен, даже если совсем об этом не догадывается.
Гезе считал, что "длиннуши" являются основной формой, и сопоставлял их с
многократно увеличенными и нагроможденными приливными волнами земных
морей. Впрочем, те, кто рылся в первом издании его произведения, знают,
что первоначально он так и называл их "приливами", вдохновленный
геоцентризмом, который был бы смешон, если бы не был так беспомощен.
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Афанасьев Роман
Эриксон Стивен
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий