Чтение 22–й страницы книги ~Княжич~

Наконец викинги доплыли до нас. И стали забираться в драккар.

- Без шуток не можешь? - смеялся хевдинг, прижав здоровой рукой Орма к своей груди.

Почти четыре десятка драккаров пристали к берегу в Глубокой бухте в конце месяца Скаерсомар. И вот теперь только три уходили в Океян-Море.

Война в Нортумбрии закончилась поражением Свена Вилобородого...

Когда мы вышли в открытое море, драккары стали борт к борту. В этот день викинги изрядно выпили пива в память о конунге и людях, навсегда оставшихся в чужой стране. На этой тризне Орм рассказал, что Этельвольд, после того как разбила викингов у безымянной речушки, осадила и с боем взяла Йорк - стольный город Свена Вилобородого. В том бою погибли Торри Короткоухий, конунг Трюггвас и еще триста двадцать восемь воинов. Шестеро из погибших были нашими. Людьми Торбьерна.

За время плавания я многих из них узнал. Они не были плохими людьми. И вот теперь их не стало. Как до этого не стало Славди, Гриди, Хлодвига...

Орм вместе с оставшимися в живых воинами Трюггваса, объединив силы, сумели вырваться из горящего города. Королева саксов послала за ними в погоню лишь пять сотен ратников. Это был небольшой отряд. Находники121 ее мало волновали. Как пришли, так и уйдут. Королеве Этельвольд был нужен Свен Вилобородый. Но и его она не получила.

Свен сумел спастись. Вместе с Бьярни, сыном Олафа, он вышел из окружения, и они увели своих людей на север в Страну скоттов122. Война в Нортумбрии продолжалась.

Но это была уже не наша война...

На рассвете следующего дня мы простились с людьми Трюггваса. Канаты, стягивающие борта драккаров, были разрублены. Торбьерн велел нам отчаливать. И дальше каждый поплыл своей дорогой.

Слишком дорого обошлась для Торбьерна, сына Вивеля, и Орма, сына Хальвдана, тоска по морю и желание повидать новые земли. Они уходили с шестью сотнями воинов, а возвращались домой командой в сорок восемь викингов и одним трэлем...

14 февраля 944 г.

Зима была страшная...

Море все время штормило...

Ледяной, прошивающий до костей ветер сбивал с ног. Берег покрылся толстой коркой из смерзшейся воды, выброшенных бурей водорослей и морских обитателей. Холодные волны накатывали на землю, точно старались слизнуть этот, надоевший Океян-Морю, клочок суши.

Ледяная земля123 полностью оправдывала свое имя. И я здесь леденел...

Леденел...

Мы приплыли сюда в начале осени.

Нет.

Неверно.

Это я приплыл в неведомую страну. Торбьерн и его ватага морских бродяг просто вернулись на родину.

Поразила меня Исландия. Никогда я таких чудес не видывал. Я-то к бору привык. К чаще буреломной. А тут деревца чахлые. По земле стелятся. Насмешка, а не деревья. И кони здесь чудные124. Маленькие. У нас собаки больше. Но выносливые те коняшки. И злые. Станешь злым, когда прокорма почти нет. Земля-то скудная. Корст один. Родит плохо. Зато птицы много. Все скалы прибрежные гнездами облеплены. Галдят пернатые, что огнищане на стогне. Но самое удивительное - гейзеры. Это когда кипяток из земли вырывается. Точно плюется Исландия. Можно даже огонь не разводить, воду не греть. Бросишь яйцо, а оно само варится. Только доставать его боязно. Ошпарить может. И воняет сильно. Орм говорит, что это от болячек всяких полезно. Эх, Белорева бы сюда. Он бы разобрался. Но далеко знахарь, за тридевять земель. За тремя морями...

Встретили нас хорошо. Еще бы. Хозяин домой вернулся. Пусть без добычи большой, зато живой. Три дня викинги в поселении Торбьерна на Купальном склоне пировали. Потом еще три дня в поселении Орма у Орлиной скалы. Благо, что одно поселение от другого всего в осьмине ходьбы было.

И меня встретили неплохо. Орм решил, что в Нортумбрии викинги поражение потерпели оттого, что он меня с собой не взял. Домочадцы ему поверили. А Халльдис, жена его, велела мне в их Длинном доме жить.

Хоть и был я трэлем, только они меня работой сильно не загружали. Я даже растерялся от такого. Спросил у нее, почему она меня не селит вместе с остальными трэлями? А она посмотрела на меня внимательно и сказала:

- Не знаю почему, но мне кажется, что в своей стране ты был знатный человек. И пусть мужчины этого не поняли, но я-то вижу, что ты всегда и везде будешь знатным.

А потом добавила:

- Был бы ты постарше, я бы тебе позволила своим домом жить. Женился бы, хозяйство бы завел. Только молод ты еще. Живи в нашем доме.

И я стал жить у них. Ни гостем, ни рабом...

Мне даже позволили из поселения уходить. С утра я седлал маленького коника, которого стал звать Гнедко, как своего коня, в Коростене оставленного, и уезжал.

По окрестным холмам ездил. В долину гейзеров. На птичьи погосты. Ягоды собирал. Травы, из тех, что от Белорева узнал. Они здесь такие же, как и в Древлянской земле росли. Правда, и незнакомых много. Так я те не брал. Сушил я те травы да впрок под шкурами на своем лежаке сберегал.

А еще я попросил Орма, чтоб он мне позволил лук смастерить. Он сначала воспротивился, да Халльдис за меня вступилась. Он и разрешил.

Я лук смастерил. Сложный делать не стал. Да и не из чего. Сделал простой. Только берестой усилил да пластинами из кости. Мне их Орм дал. А еще он хер моржовый мне показал. Тот самый, которым я его на германском берегу обозвал. Подивился я. А он пообещал мне, что я этого зверя диковинного увижу. Они по весне на лежбище приплывут. На них охоту устроят и меня возьмут. Больно в них мяса да жира много.

Орм мне про моржа толкует, а меня тоска взяла. Неужели, думаю, на всю жизнь здесь останусь? Не увижу больше отца, сестренку, Любаву? Земли Древлянской не увижу? И так мне горько стало, что чуть не заплакал. Только вспомнил слова, что Гостомысл повторять любил:

- Все в руках Даждьбожиих.

На том и успокоился...

Стрел из камыша понаделал. Это, конечно, не каленые стрелы125, но для охоты на птиц пойдут.

И стал я, кроме трав, еще и птицу битую в поселение таскать. Много набил, а тут и зима накатила.

Рано она в эти края приходит. А в этом году она еще и лютая оказалась...

В Длинном доме, где, не переставая, горел очаг, было до одури холодно.

По утрам, когда Халльдис огонь сильнее раздувала, иней на стенах начинал оттаивать. Влага ручейками стекала вниз, пропитывала тростник, покрывавший пол. От постоянной сырости жутко гудели ноги. Кашель мучил. Кожа на руках шла трещинами, из которых все время сочилась сукровица.

Люди Орма стали болеть, а два трэля-германца умерли. Потом заболел и я.

Лихоманка накрыла под вечер. Грудь заложило так, что невозможно было вздохнуть. Под ребрами что-то булькало, а каждый выдох был похож на гейзер. Воздух со страшным сипом выходил из горла. Потом стало жарко. Так жарко, что хотелось выпрыгнуть из одежи и броситься в море. Я знал, что это значит. С напастью нужно было бороться или умирать.

Я стал бороться.

Из последних сил набрал в глиняную миску воды, сыпанул туда сушеных листьев мать-и-мачехи, девясиловых корней, засохших цветков ромашки и еще несколько пучков из тех трав, что я летом смог отыскать на этой земле. Отварил все. Через силу выпил. Свалился на лежак. Укутался в шкуры. В Навь ушел...

И здесь, в Нави, я встретил Любаву. Вокруг вьюга воет. Штормы у ног ее ледяными волнами разбиваются. А она стоит в одном сарафане. И даже от холода не ежится. А снег на нее падает и тает без следа.

Я испугался за нее сперва. Уж не случилось ли что с Микулиной дочерью? Уж не заболела ли?

А она мне:

- Не бойся за меня, княжич. Здорова я. Просто скучаю сильно. Куда же ты пропал? Жив ли? Истомилась я вся. Покой потеряла.

- Жив я, - отвечаю. - Прихворнул только.

- Где же ты?

- Далеко, - вздохнул я. - В Ледяной земле.

- Ты уж возвращайся скорее.

- Не знаю, вернусь ли.

- Не оставлю я тебя там. Ты помнишь? Ведьма я. А сама подходит ко мне. Целует нежно.

И тут понимаю я, что она через поцелуй лихоманку из меня пьет.

- Не надо. Не бери на себя, - я сказать ей пытаюсь, да не могу.

Она мне рот губами своими прикрыла.

А меня жар жжет. Так жжет, что кажется, будто я пламенем стал. И сам в себе болезнь сжигаю...

И пропала Любава. Мороком. Пылью снежной рассыпалась.

А на губах послевкусие. Едва уловимое. Радостное. И, превозмогая жар и слабость, я зашептал то ли в бреду, то ли в Яви:

- Боля ты, боля... Марена Кощевна...

А потом провалился в черную бездну. В пустоту. В небытие...

Утром мне стало легче. Бульканье в груди ушло. Я прокашлялся. Кашель был уже не таким, как вчера. Не сухим горлодером. Ошметками из меня вылетала зеленая мокрота. Я сплюнул ее на пол. И понял, что буду жить.

Белорев был хорошим учителем. А Любава настоящей ведьмой. Не знаю, то ли травы, что я собирал, то ли Любавина воля, то ли жгучее желание жить мне помогли. Не знаю. И не хочу знать. Лихоманка ушла. А я остался.

Превозмогая слабость, встал с лежака. В Длинном доме никого не было. Доковылял до очага. Рядом с ним стояла вчерашняя миска с остатками отвара. Допил его. И тут услышал тихое завывание, похожее на стон. Огляделся. Понял, что звук идет из отгороженной шкурами маленькой опочивальни Орма.

Я поплелся туда.

Мне, как и любому трэлю, было запрещено заглядывать за шкуру. Но сейчас я понял, что что-то случилось, и решил нарушить запрет.

На деревянной кровати, собранной из резных досок, почти такой же, что я видел в доме Трюггваса, в беспамятстве лежала жена Орма - Халльдис. Рядом с ней сидел Орм.

Я понял, что Халльдис, как и я вчера, свалилась от лихоманки. Крупные капли пота выступили на ее лбу. Глаза были закрыты. Веки подергивались. Она дышала неровно, со свистом.

Я взглянул на Орма. Его точно подменили. Этот огромный, покрытый шрамами человек вдруг превратился в беспомощного ребенка. Он сидел у кровати, на которой в беспамятстве лежала его больная жена, держал ее за руку и тихонько плакал.

- Орм, - сказал я ему. - Можно, я ей помочь попробую?

Я сам еще не оправился от болезни. Меня пошатывало от слабости. Голова шла кругом. Каждый шаг давался с трудом. Но я знал, что могу помочь этой женщине.

Орм поднял на меня красные от слез глаза.

- А я подумал, что ты уже умер, - сказал он.

- Живой, как видишь, - попытался улыбнуться я.

- А Халльдис вот... - И он снова заплакал, утирая огромными ручищами глаза.

Я подошел. Положил руку ему на плечо и сказал:

- Я помогу ей. Только мне снега нужно. Чистого. Он снова посмотрел на меня с недоверием. Затем встал и быстро побежал к выходу из Длинного дома.

- И вели, чтобы баню топили! - крикнул я ему вдогонку. - Будем стужу из себя выгонять.

Не в силах больше стоять, я присел на краешек кровати. Положил ладонь на лоб Халльдис. Лоб был не слишком горячим.

- Уже легче, - сказал я. - Значит, жара нет.

- Я принес, трэль, - услышал я голос Орма.

- А баня?

- Топят уже.

- Ставь снег на огонь. Пусть кипятится...

К вечеру женщине стало легче. Весь день я отпаивал ее отваром. И пил его сам. Потом парились. Потом одна из тир приготовила мясную похлебку. Мы с Халльдис поели. Я велел Орму ночью не спать и продолжать давать жене отвар. А сам свалился от усталости и заснул. Я знал, что теперь мы с ней пойдем на поправку...

20 февраля 944 г.

За стенами Длинного дома продолжала бушевать зима. Но это было уже не так страшно.

После того как я исцелился сам и поднял на ноги Халльдис, ко мне стали привозить больных из ближних поселений. Я помогал чем мог. Запасы трав у меня быстро пошли на убыль. Но, хвала Даждьбогу, и болеть стали меньше.

Отступила лихоманка. На спад пошла. Да тут другая напасть приключилась.

Голод.

Его травой не излечишь. Тут мясо нужно. Только где его взять? В такую стынь до зверя не доберешься. За рыбой в море не выйдешь. Вот и сидели мы на каше постной. И той не досыта было.

Халльдис мне все лишний кусок подсовывала. Я для нее после излечения как сын родной стал. И Орм ко мне переменился. Правда, он и так меня давно уже не обижал.

Казалось, живи да радуйся...

А меня тоска по дому совсем заела. Каждую ночь Коростень снился. Отец да Любава из головы не шли. Как там они? Здоровы ли? Живы ли? Может, и нет их больше на свете по прихоти Ингваря Киевского? Рвется сердце в землю Древлянскую. Так бы и уле-тел на родину. Только человек не птица. Через Океян-Море не перемахнет...

В тот день мы с Ормом поближе к очагу подсели. Викинг доску достал. Мы в тавлеи играть хотели. Только не дали нам.

Пришел человек с Купального склона. Отворил дверь, впуская в Длинный дом морозный дух. Сразу к огню протянул озябшие руки. А от одежи меховой пар повалил.

- Приветствую тебя, Орм, - сказал.

- Привет и тебе, Борн, - ответил викинг.

Я Борна и не узнал сразу. Привык его на драккаре видеть. А тут он в лохматый мех укутан по самые глаза. Только нос его длинный из-под шапки торчит. Посинел от холода.

- Торбьерн тебе привет шлет. Тебя и трэля твоего к себе в гости зовет, - сказал Борн и шмыгнул носом.

- Зачем это мы хевдингу понадобились? - спросил Орм.

- Ты слышал про женщину по имени Торбьерг? Ну... ту, что называют Малой Вельвой?126

- Это та, у которой было девять сестер, а в живых только она одна осталась?

- Да. Та самая. Она всю зиму ходит по пирам из поселения в поселение и предсказывает людям будущее. Сегодня она должна прийти в поселение на Купальном склоне. Торбьерн не хочет принимать ее в своем доме. Ты знаешь, что он не любит всего этого. Но один из его людей, да ты его помнишь, Торкель его зовут...

- Это тот, который не захотел с нами в поход идти?

- Стар он уже для походов, - сказал Борн и смахнул капельку со своего оттаявшего носа. - Торкель решил ее принять. Даже человека ей навстречу выслал. Хевдинг боится свое будущее узнавать, а за тобой и трэлем твоим послал. Говорит, что вам, может быть, это нужно.

- Правильно говорит Торбьерн. Собирайся, трэль, - сказал мне Орм и ссыпал камни с доски в кожаный мешок. - В тавлеи потом доиграем...

Путь до поселения Торбьерна показался мне бесконечным.

Ледяной ветер валил с ног. От него слезились глаза и сводило щеки.

Мы брели над берегом неспокойного моря. Я шел за Ормом, стараясь хоть немного укрыться от ветра за его могучей спиной. А под нами холодные волны лизали голый камень. Ревели, сталкивались друг с другом. Взлетали вверх солеными брызгами. И чудилось, что еще немного - и Океян-Море доберется до нас. Смоет. Утянет в свою промозглую бездну. Жутко от этого становилось на душе. Тошно.

- А вон и Купальный склон! - перекрикивая ветер, показал рукой Орм. - Видишь, трэль, мы почти дошли...

Вечером в дом Торкеля пришла прорицательница. Она была гораздо моложе, чем я ее себе представлял. Моложе Халльдис. Но старше Гудрит, дочери Торбьерна, которая тоже была здесь.

Казалось, что холод ей не страшен. Она вошла в дом и не бросилась к огню, как это делали все остальные, а внимательно оглядела собравшихся.

Я и сам с любопытством рассматривал ее.

На ней был синий плащ, завязанный спереди ремешками и отороченный самоцветными камушками До самого подола. На шее - стеклянные бусы, а на голове - черная смушковая шапка, подбитая белым кошачьим мехом.

В руке она держала посох с набалдашником, оправленным желтой медью и усаженным самоцветными камушками. Пояс у нее был из трута, а на поясе висел большой кошель.

Она была обута в мохнатые башмаки из телячьей кожи, и на них были длинные и крепкие ремешки с большими пряжками из желтой меди. На руках у нее были рукавицы из кошачьего меха, белые и мохнатые127.

Торкель подошел к ней, почтительно взял за руку и повел к специально приготовленному для нее стулу. На стуле лежала подушка, набитая куриными перьями, чтобы Торбьерг было мягче сидеть.

Проходя мимо меня, прорицательница остановилась. Она впилась взглядом в мои глаза. Мне показалось, что мы смотрели друг на друга целую вечность...

Наконец она хитро улыбнулась и пошла дальше.

Когда она села, перед ней поставили небольшой стол, который, как шепнул Борн, был специально сколочен по такому случаю.

Мы же расселись на лавках.

Женщины стали подавать еду.

Торкель не поскупился. Перед каждым поставили по большой миске каши, сваренной на козьем молоке, и по маленькой миске с мясом. Была открыта бочка с пивом, и женщины засуетились, разнося пенный напиток.

Долго меня уговаривать не пришлось. Наголодавшись в поселении Орма у Орлиной скалы, я решил как можно плотнее набить живот здесь.

Да и все, кто находился сейчас у Торкеля в гостях, с жадностью набросились на еду.

- Посмотри на Вельву, - сказал мне Орм и отправил себе в рот большой кусок мяса.

Я поднял глаза от миски и увидел, что Торбьерг не притронулась к еде. Она продолжала внимательно разглядывать нас. И мне стало стыдно. Мне показалось, что я со стороны похожу на поросенка, которому дали месиво. Я несколько умерил свой пыл и начал есть более опрятно.

Она снова улыбнулась мне и достала из складок своего плаща ложку из желтой меди и нож с рукоятью из моржовой кости, стянутой двумя медными кольцами. Острие ножа было обломано.

Подняв большую глиняную кружку, полную пива, она сделала небольшой глоток, а затем принялась отрезать маленькие кусочки мяса.

- Ей подали кушанье, - прожевав свой кусок, сказал Орм, - из сердец всех животных, которые еще остались в поселке. А она нос воротит, - и он отправил себе в рот очередной кус мяса.

- Скажи, почтенная Торбьерг, - сказал Торкель, когда первый голод был утолен, - что ты думаешь о будущем собравшихся здесь людей?

- Как только эти люди утолят свой голод, - ответила женщина, - я смогу начать ворожбу.

После этих слов все отставили свои миски. Да и мне кусок в горло не полез. Уж больно хотелось посмотреть на то, как будет ворожить Вельва.

Я помнил, как ворожил Гостомысл. Даже несколько раз, когда ходил у него в послухах, помогал ему в Даждьбожьем доме. Там было все просто.

Сначала я подавал ему ворону, которую накануне ловил пришедший за советом. Ведун острым ножом быстро отсекал ей голову и кропил ее кровью алатырный камень. Читал заговоры. Призывал лесных духов. Потом я держал миску с водой над головой желающего узнать свое будущее. А Гостомысл лил в воду растопленный воск. Потом, когда воск остывал, ведун осторожно вынимал его из миски. Воск принимал причудливую форму. Гостомысл внимательно рассматривал его и рассказывал, что видит. Вот и все.