Чтение 22–й страницы книги ~Душа оборотня~

Перегар от мужика перебивал свежие запахи ночного леса, и Середин слегка отодвинулся, снова закрыл глаза. К бабке так к бабке. Река над головой уплыла куда-то в сторону; иногда еще проглядывали огоньки, подмигивали, но потом скрылись и они. Только кроны тихо шумели над головой. Телега кренилась на корнях, как корабль на волне, и Крот время от времени толкал возницу в спину, напоминал, что, дескать, не дрова везет, но тот даже песню не прерывал, знай себе чмокал на лошадь, да играл вожжами. Под мерное покачивание Середин опять впал в забытье.

Глава 18

Очнулся он оттого, что телега остановилась. Олег приподнял голову. Вековые дубы и сосны обступили небольшую поляну, как часовые, у края леса стояла изба из потемневших замшелых бревен, слепо пялилась крохотными оконцами. Рядом - низкое строение, тоже все во мху и лишайниках, нижние бревна, казалось, вросли в землю. Рядом - поленница в два человеческих роста. Крот, исподлобья оглядываясь, пробормотал, что вот, мол, заехали не пойми куда, да еще башка трещит, да дорогу назад и с собаками не сыскать... Возницы не было - вероятно, отошел, пока Олег и Крот спали.

Распахнулась маленькая дверца в избе, и ведун приподнял в удивлении бровь - на большее сил не было. В дверях стояла толстуха, поперек себя шире, в нижней рубахе с голыми руками. Круглое, румяное от сна лицо выражало недовольство, щеки совсем задавили узенькие глазки, а нос выглядывал между щеками, как суслик из норы.

- Здорово, бабка, - бодро поприветствовал толстуху Крот. - Ох, и раздобрела ты.

- Кочерга тебе бабка, недомерок ошкуренный, - отвечала та. - Не завидуй чужому здоровью - своего не будет. Ну, где тут парень ваш? - Она затопала к телеге, переваливаясь, как гусыня.

Середин попытался определить ее возраст, но по круглому налитому лицу, просто лопавшемуся от завидного здоровья, понять это было невозможно. Бабка протянула руку, толщиной с приличное бревно, и положила ладонь ему на лоб. Середин думал, под такой махиной он просто влипнет в сено, но рука оказалась легкой, мягкой и прохладной.

- Вовремя привезли, - пробормотала бабка, отнимая ладонь. - Ты, паренек, не бойся, вылечим, выходим, здоровье не хуже, чем у меня будет!

- Лучше уж пусть помрет, чем таким, как ты, станет, - пробормотал Крот.

- А ты никшни мне, скважина чахлая! Давай-ка вон, дров наруби. Парня отмыть надо, чтоб чистый стал, как в рождение.

- Дык я ж на деревне сидеть поставлен, как же...

- Не пропадут, чай. Мне что ли, бабе слабой, дрова рубить, печь топить? Завтра с сыном моим поедешь - он теперь у воеводы заместо меня болезных пользует. А паренька в схрон положим.

- В какой схрон?

- Парень ваш сил лишился, оттого и лежит бревном, да прошили его вона как, такое сразу не затянется. Будет в схроне лежать, силу от земли да от леса брать. Иди, воды согрей, я тебе еще объяснять стану!

Крот, ворча, побрел к колодцу.

- А ты, паренек, полежи, отдохни, - ласково сказала толстуха, - дорога сюда тяжелая, а иначе нельзя, а звать меня будешь тетка Радомша. Ага? Самого-то как кличут?

- Олег, - прошептал Середин.

- Вот и молодец! Отдыхай покудова.

* * *

В бане стоял запах хвои и мяты. Крот, в одних портках, снял с Олега одежду. Пара не было, и в бане было почти прохладно. Тетка Радомша осторожно протерла раны на плече и бедре, натерла тело чем-то пахучим, приторным. Старосту она, видно, знала давно, покрикивала на него, командуя, и тот послушно переворачивал Середина, плескал водой, поддерживал огонь в каменке. Под конец процедуры ведун и впрямь почувствовал себя чистым до скрипа. Сказав Кроту, чтобы прихватил лучину и шел за ними, бабка легко подняла Олега на руки.

- Ничего, ничего, - бормотала она, видя его смущение собственной слабостью, - иной раз и бабы должны мужиков на руках носить.

- Почаще бы, - слабо улыбнувшись, прошептал Середин.

- Чаще нельзя - привыкнете, на шею влезете, - резонно возразила Радомша.

За банькой обнаружилась то ли землянка, то ли ледник; Крот забежал вперед, откинул дверцу. Радомша велела ему светить. По земляным ступеням спустились в маленькую комнатку. Вдоль стен и с потолка свисали белесые корни, свет лучины отразился от крохотного озерца в полу.

- Ну-ка, подержи его. - Радомша поставила Олега на ноги.

Крот воткнул лучину в дырку в стене и подхватил ведуна под мышки. Бабка набрала стоявшей в углу бадейкой воды из озерца, легко подняла ее над головой и опрокинула на Середина. От ледяной воды захватило дух.

Староста заорал, чуть не выпустив Середина из рук:

- Ты что, курицу твою мать, сдурела?

- Потерпишь, - равнодушно пробубнила Радомша, - держи-ка парня.

Зачерпнув еще бадью, она снова вылила ее на голову Середина, подхватила его из рук злобно сопящего Крота и положила на укрытую льном подстилку из еловых ветвей.

- Вот здесь полежишь. Колется елка-то? Ничего, это хорошо. Стал быть, не помер, раз чувствуешь, - удовлетворенно сказала она, прикрывая его кожушком, подбитым мехом. - Ты полежи пока, соколик. А ты, - глянула она на Крота, - пойдешь со мной, в бане приберешься.

Олег остался в погребе один. Тускло тлела лучина, отражаясь в озерце ледяной воды, шуршала земля, струйками осыпаясь по стенам. Скоро глаза привыкли к полутьме, и Середин различил в углах комнатки деревянные фигурки, сложившие руки ковшиком. Глаза идолов, казалось, светились в темноте: может, Радомша вставила им в глазницы гнилушки, а может, просто чудилось. Заслышав легкий шорох, Олег скосил глаза: к лежанке подошел облезлый серый кот, поводил усами, вспрыгнул на нее и улегся у Середина на груди, щуря на него желтые, серьезные глаза.

- И ты лечить будешь? - спросил его Олег.

Кот зевнул и прикрыл глаза. Лежи, мол, и молчи, болезный.

И он лежал, то впадая в забытье, то выныривая из него, как на поверхность реки. Прогорела лучина, темнота стала непроглядной. Кот на груди сопел, иногда тыкался мокрым носом в лицо Середина, обнюхивал, щекоча усами. Если бы не его теплая тяжесть на груди да еловые колючие иголки, можно было подумать, что ведун заживо погребен в просторной могиле...

Боль в плече вернула сознание. Рядом сидела Радомша, ощупывала рану мягкими пальцами.

- Кто тебе кровь отворял? - спросила она.

- Сам.

- Правильно сделал, но всякое дело надо доводить до конца. Не вся гнилая кровь ушла, а теперь уж по телу разбежалась. Ох-хо-хо... - Она наклонилась, подняла что-то с пола и поднесла ему к губам: - Пей.

Середин глотнул, закашлялся. Маслянистая жидкость обволокла рот, стекла по пищеводу, комком упала в желудок. Голова отяжелела, в ушах загудели колокола. Круглое лицо Радомши стало расплываться, сливаясь с темнотой. Он попытался что-то сказать, остановить ее, но слова завязли во рту, словно пчела в патоке. Он видел, как неясная тень Радомши удаляется от него, как исчезает огонек лучины, оставляя его в наполненной странными шорохами темноте...

Прикосновения... легкие, почти нежные прикосновения... на лице, на руках, на всем теле. Холодные, но не вызывающие неприязнь, а как будто снимающие страхи, пришедшие с темнотой, расслабляющие, успокаивающие боль. Невесомые, точно летящие по ветру пушинки одуванчика...

Словно трава накрывает его с головой, оплетает тело, как коконом, проникает в поры, растворяет в своих объятиях, питает от своих корней, делится силой, которую набирает от земли, от распавшихся прошлогодних листьев, от впитанных капель дождя, от талой воды...

Вслед за травой корни деревьев проникают в него, раздвигая кожные покровы, составляя единый организм, берущий силу у ветра, у солнца, собирающий росу на утренней заре, сияние звезд и серебро лунного света. Животворные соки проходят через его тело, фильтруя, процеживая дурную кровь, унося гниль сквозь толщу земли, сквозь речной песок, и возвращаются, принося свежесть. Он - одно целое со всем миром, он дышит ветром, он пьет дождь, он поглощает свет, и больше ему ничего не надо...

Время бежит мимо - но у него много времени, теперь он будет жить долго, как эти лесные великаны, что окружают его...

Вот только кто-то щекочет лицо, сопит и тыкается мокрым носом, не дает забыть, что он - Олег Середин, что живой или мертвый, но он - человек, и он должен вернуться, а не прорасти травой и листьями, не растечься ручьем, не впитаться росой...

Корни деревьев над головой, между ними блеклые корни травы, светятся глаза идолов, отражаются в спокойном зеркале воды. Олег приподнял голову. Серый кот, все так же лежащий у него на груди, распахнул желтые глаза, глянул в упор, зевнул, показывая розовый язык.

- Привет, серенький, - выдавил Середин.

Слабость заставила его снова прилечь, но голова была ясная, боль ушла, оставив лишь неприятный зуд в плече и бедре. Середин собрался с силами, аккуратно спихнул с груди кота и спустил ноги с лежанки. Проверяя, нашептал заговор на кошачий глаз, провел по лицу ладонью. Подействовало - полутьма погреба осветилась зеленовато-синими красками.

"Порядок, - подумал Олег, - даже не забыл ничего".

Он встал. Ноги подгибались от слабости, и пришлось опереться рукой о стену. Середин сделал шаг вперед к озерцу в полу. Котяра, бросив намываться, с интересом следил за ним.

- Что, думаешь, упаду? - спросил его Середин. - Хрен тебе.

Он шагнул еще и опустился на колени, с облегчением переводя дух. Озерцо было неглубокое, сквозь слой воды Олег видел, как шевелились песчинки на дне - ключ питал озерцо чистой водой. Середин опустил ладони в воду, и пальцы свело холодом.

- Однако. С ледника, что ли, течет?

Он набрал пригоршню воды и плеснул в лицо, потом склонился и припал к воде губами - почему-то вдруг проснулась дикая жажда. Зубы заломило, горло перехватило холодом, но он пил и пил, через силу проталкивая в себя обжигающе ледяную воду.

Что-то было не так... Он поднял голову, подождал, пока исчезнет рябь. Из воды на него смотрело заросшее чуть не по глаза бородатое лицо с впалыми щеками. Нечесаные волосы топорщились, как солома на взбитом ветром стоге сена. Середин отпрянул, огляделся, подполз на коленях к лежанке и откинув полотно, замер, не веря глазам. Еловые ветки слежались, примятые его телом, хвоя была желтая... Середин коснулся ее пальцами, и хвоя зашуршала, осыпаясь мертвыми иголками.

- Ква твою мать, - хрипло прошептал Середин, - сколько же я спал?

Упираясь в лежанку, он встал на ноги, сделал шаг к ступеням. Кот зашипел, прижал уши, припал к земле, явно не собираясь его выпускать.

- Да пошел ты! - Середин сделал еще шаг.

Сверху упал луч света, от ворвавшегося холода ведун поежился. По ступеням спустилась какая-то необъятная фигура, закутанная в тулуп.

- Ты далеко ли собрался, соколик? - От Радомши веяло морозцем, лицо было красное, сердитое, но глаза хитро щурились, выдавая, что гнев ее напускной.

- Радомша, сколько я тут валяюсь?

- Скока надо, стока и валяешься. Ложись обратно, слаб ты еще на воздух идти.

- Пусти, все равно выйду.

Бабка подбоченилась, обозрела его с ног до головы.

- Что, так голяком и пойдешь?

Середин растерянно оглядел себя, только сейчас заметив, что одежды на нем нет.

- Так и пойду, - упрямо сказал он.

- Тьфу, - Радомша в сердцах топнула толстой ногой в валенке, - упертый ты, ако баран. Все мужики одинаковы!

Она скинула тулуп, оставшись в рубахе, валенках и меховой душегрейке, накинула его Середину на плечи.

- Заговор сними, да глаза прикрой, - сварливо велела она.

Олег провел рукой, снимая "кошачий глаз", запахнулся и ступил на лестницу. Бабка поддерживала его сзади. Он навалился на дверцу плечом, отжимая ее, та внезапно подалась и...

В лицо ударило белым, искрящимся, морозным. Зажмурившись, Середин из-под ресниц осторожно глянул вокруг. Избушка тонула в сугробах по самые окна, снежные шапки клонили к земле ветки елей и сосен. Верхушки деревьев горели золотом на фоне синего безоблачного неба. Олег хватанул ртом морозный воздух, закашлялся.

- Что это? - просипел он.

- Зима, соколик, зима пришла. Лютень на дворе, али Сечень - кто как говорит. Через две седьмицы Касьяна встречать, а там уж и Навий день. Предков поминовение.

"Мама дорогая, середина февраля", - быстро подсчитал Олег.

- Это сколько же я...

- Ага. Почитай, все проспал: и Солнцеворот, и Сварожки, и Коляды.

- Быть не может!

- Может, может. Да ты не стой столбом, еще простыть не хватало. Ну-ка, беги в избу.

Хрустя по снегу босыми ногами, Середин затрусил к избушке. Сил хватило только, чтобы добраться до лавки возле печи. Олег рухнул на нее, блаженствуя в тепле, вытянул и прижал ноги ступнями к горячему боку печки. Радомша ввалилась следом, присела напротив. Ведун запахнул тулуп.

- Да ладно, - махнула бабка рукой, - стыдливый больно. А то я не нагляделась на тебя, пока ты без памяти валялся. Давай-ка, милый, мясо набирать будешь. Баню я истопила - попаришься. А завтра - в лес. Пропитание сам добывать будешь.

- Мне идти надо...

- И куда ж ты пойдешь, а? Три луны колодой лежал, из схрона еле выбрел. Вот отъешься - тогда в добрый путь. Небось, к девке какой?

- Не девка она.

- Ну, значит, баба. Разница невелика. Только все одно не дойдешь.

Середин закрыл глаза. Да, бабка права. В таком состоянии, да еще не зная дороги...

- Вон, в сенях валенки. Надень, - велела знахарка, - да не сиди сиднем: коли спешишь, так шевелись.

Мороз щипал лицо, норовил залезть под тулуп. Впрочем, пробираясь по сугробам, Середин вспотел: слабость давала о себе знать. После бани Радомша накормила его гречневой кашей с мясом, вручила длинный нож, проворчав, что с сабелькой в лесу делать нечего. Целый вечер он прилаживал нож к двухметровой слеге. Получилось коряво, но прочно.

Он шел, прислушиваясь к звукам зимнего леса: постукивал дятел, снег падал с ветвей, потрескивали на морозе деревья.

"Лося бы встретить, - мечтал Олег. - Нет, с лосем не справлюсь. Заяц убежит. Ладно, кого-никого найду, хоть целый день бродить буду".

Иногда попадались лисьи следы, полузаметенные хвостом; вот здесь белка перебежала по насту, глубоко проваливаясь; прошел сохатый, но это было давно - снег в следах уже осыпался с краев.

Возле огромного дуба Олег нашел место кормежки кабанов - снег был разрыт до самой земли. Ведун огляделся, выбирая себе укрытие, но деревья отступили от лесного великана, образовав небольшую поляну. Даже кустарник не рос в его тени. После нескольких попыток Середину удалось взобраться на нижнюю ветку, где он и устроился в развилке со всем возможным комфортом. В животе уже урчало от голода, и Олег пытался отогнать от себя видение свиной туши, целиком жарящейся на вертеле.

Кабан вышел к дубу, когда солнце уже склонилось к закату, тени стали темно-синие, а мороз уже не щипал, а жалил щеки и нос. Это был даже не кабан, а подсвинок, пуда на два. Олег услышал его издалека: молодой кабан ломился сквозь кусты, похрюкивая и громко сопя. "Только бы не учуял", - взмолился Середин. Кабанчик высунул голову из подлеска, осматривая поляну. Олег замер, даже дышать перестал. Ни учуяв ничего подозрительного, животное двинулось прямиком к дубу, и зарылось с головой в сугроб, пробиваясь к земле.

Ведун приподнялся на ветке и рухнул вниз, целя ножом в заросшую щетиной шею. Кабанчик забился под ним, слега чуть не вырвалась из рук, но Середин навалился всем телом, вбивая нож еще глубже. Через несколько минут все было кончено. Олег упал в сугроб, хватая снег пересохшими от волнения и усталости губами.

Он не стал свежевать кабана на морозе. Покряхтывая от усилий, взвалил его на плечи, подхватил слегу и побрел по своим следам к избушке Радомши. Хорошо еще, что выслеживая зверя, он не блуждал по лесу.

С последними лучами солнца он выбрался к избе. Радомша стояла на крыльце, явно поджидая его, но прошла в дом, как только ведун показался из леса. Только серый котище запрыгал навстречу, проваливаясь в снег по шею. Олег сбросил груз возле крыльца и без сил рухнул рядом.

Подсвинка они с Радомшей разделали прямо на снегу, бросая куски требухи крутившемуся вокруг коту.

Мяса хватило на два дня: Середин чувствовал прямо-таки волчий голод, вставая есть даже ночью. Бабка только ухмылялась и подтрунивала над его аппетитом.

Теперь он ежедневно приносил из леса добычу: что-то ели, что-то хранили в леднике. Бабка Радомша мелко рубила мерзлое мясо, сушила его на печке и раскатывала уже высохшее в крошку, гоняя кота, пытавшегося уполовинить запасы.

Каждый день - утром и на ночь - Радомша заставляла его обливаться ледяной водой на снегу. Когда Середин в первый раз опрокинул на себя бадью, показалось, будто его хватили поленом по затылку. Но с каждым разом он все сильнее ощущал, как вода пробуждает организм, выгоняет хворь из тела, наливает его бодростью и силой.

Однажды поутру Середин набрел на замерзший пруд с зарослями ивняка. Наломав целую охапку мерзлой лозы, ведун почти всю ночь отпаривал прутья в бане. Когда лоза стала гибкая, Олег попытался вспомнить свое увлечение плетением: раньше мог даже обувку соорудить. После нескольких неудачных попыток, он все же изготовил то, что хотел - метровой длины лыжи плотного плетения. Оставалось главное - подбить лыжи мехом, по примеру таежных охотников. Провозившись два вечера, он все-таки приспособил нарезанную на полосы шкуру кабана на полозья лыж. Бабка Радомша смотрела на него, как на больного, но когда он в первый раз встал на лыжи и покатил по насту, была вынуждена признать свою неправоту.

Силы возвращались стремительно, словно кто-то вливал их в Середина - как виноградарь наполняет соком пустую бочку. Через десять дней после того, как ведун впервые выполз из схрона, он решил поговорить с Радомшей начистоту.

Бабка, недовольно поджав губы, покачала головой:

- Сказываешь, это почти возле Турова? Знаю я Туров-городок. Туда летом, ежели от Киева, да ежели на ладье, и то в две седьмицы и добредешь, а сейчас, - она махнула рукой, - нешто так уж невтерпеж, а?

Середин усмехнулся невесело, пожал плечами.

- Да-а, - протянула Радомша, - ну и присушила она тебя. Заговорам-то у нее выучился?

- Кое-чему и у нее, - уклончиво ответил Олег.

- Иди, раз уж собрался, - недовольно сказала бабка. - Мяса я тебе насушила в дорогу - заваришь, аль так погрызешь. А что ж, так в своих снегоступах и пойдешь?

- Так и пойду.

- Да... Ну-ка, пойдем-ка за порог, покажу чего.

Она накинула на массивные плечи тулуп и вышла из избы. Олег надел душегрейку.

Мела поземка, сосны и ели скрипели на ветру. Ведун сунул руки под мышки. Радомша провела его к схрону, в котором он провел три месяца, показала на растущие над ним деревья: две сосны, дуб и, судя по серовато-коричневой коре, ясень. Дуб был обхвата в три толщиной, но ясень почти не уступал ему ни в объеме, ни в высоте. Радомша похлопала по стволу ясеня в мелких четких трещинках.

- Вот кто тебя из могилы вытащил, парень. Весной поглядим, жив он или всего себя тебе отдал. Ясень - твое дерево. Не забывай этого.

Середин погладил ствол, прижался щекой, и память словно вернула его в забытье, в котором он черпал силы у ветра, у солнца, пил росу и купался в свете звезд.

- Спасибо, брат, - прошептал Олег.

Они вышли проводить его на порог: бабка Радомша, сурово поджавшая губы, и серый кот с изрядно округлившимися от мясного рациона боками. Середин положил на снег свои лыжи-подволоки, подтянул перевязь на коротком овчинном тулупе, который дала ему бабка. За плечами, кроме сабли в ножнах, висел шитый из шкуры сохатого рюкзак, в который он сложил припасы и взятые у Ингольфа травы и эликсиры. Прибинтованный полотняной лентой крест привычно грел запястье.

- Счастливый путь тебе, сынок, - сказала Радомша.

Середин обнял ее, пытаясь сомкнуть руки на необъятной спине.

- Ну, иди, иди, - похлопала его бабка по плечу.

Олег вдел ступни в петли на лыжах, шагнул прочь, но Радомша остановила его.

- А ему спасибо сказать? - указала она на сидящего на пороге кота. - Без него, может, стоял бы ты сейчас, шелестел мерзлыми ветвями, а по весне, глядишь, в листочки бы оделся. Для земли ведь все живые: что дерево, что люди-человеки. Это он тебе не дал корни пустить, на шаг не отходил, держал тебя, жизнь теплую берег, пока ты у матери-земли силу набирал.

Середин скинул рукавицы, поднял кота, посмотрел в серьезные желтые глаза.

- И тебе спасибо, серенький.

Кот прижмурился, повел мордой: мол, иди уж, чего там.

Возле края леса Середин оглянулся. Они стояли на пороге избушки: необъятная в своем тулупе бабка Радомша и замерший столбиком у ее ног серый кот, смотрели ему вслед. Ведун помахал им рукой и ушел под заснеженные кроны.

* * *

Середин продвигался вдоль берега Десны, обходя скользкие участки, с которых ветер посдувал снег. По реке, в ранних предрассветных сумерках, миновал Чернигов и направился дальше, не оглядываясь, ночуя на лапнике возле костра и питаясь заваренным в котелке сушеным мясом. Через неделю он вышел к перевозу, напротив постоялого двора, где бился с наемником, сыном ярла. Хозяин, узнав его, рассказал, что прибывший наутро ярл чуть не разнес корчму, и остановить его смог только сын, который сильно изменился после поражения в схватке - стал задумчивый и спокойный, "ну, чисто медведь по осени". Даже заказал гусляру песню про случившееся. Переночевав в тепле, Середин тронулся дальше.

Иногда он шел ночами, пересекая залитые лунным светом снежные поля. На коротких остановках наскоро разводил костер, ел опостылевшее сушеное мясо и вновь надевал лыжи. На твердых участках даже переходил на бег, постепенно научившись бережно расходовать силы.

Что-то заставляло его спешить, торопило, подстегивало. Середин гнал от себя нехорошие мысли, пытаясь представить встречу с Веленой, а перед глазами стояло ее бледное лицо, усталые глаза, прощальный взмах руки.

Леса Середин обходил по опушкам или вырубками - снег в лесу был рыхлый, и даже широкие лыжи на нем почти не держали. Два дня его преследовала стая волков: поблескивая в темноте глазами, бежали, обходя с двух сторон, но не пересекая лыжный след. Олег останавливался, выжидал, скинув рукавицу и отогревая руку за пазухой, но волки садились в снег и молча ждали. На третью ночь они, на очередной остановке, впервые сбились всей стаей, уселись на хвосты и долго пели, поднимая седые от инея морды к полной луне. Это было уже на берегу Припяти. Середин постоял, ожидая, что будет дальше, потом сошел на лед и двинулся по реке. Волки больше не преследовали его.

Он переночевал в избе крестьянина, у которого они с Невзором купили лодку. Утром старик вышел проводить его. Предрассветное небо хмурилось, ветер гнал по льду Припяти поземку, клонил вмерзший в лед камыш.

- Остался бы на день-другой, - сказал хозяин, приглядываясь к обветренному лицу Середина, - смотри, почернел аж. Отоспишься, отдохнешь. Завтра Ярилу встретим.

- Рад бы, отец, - сказал Олег, надевая лыжи, - да не могу. Ждут меня.

Старик помолчал, вглядываясь в низкие тучи.

- Оттепель идет. Весна что-то припозднилась, но уже у порога топчется. Ежели по льду пойдешь, то вдоль берега не ходи - промоины под снегом не увидишь, так и ухнешь под лед.

- Спасибо, - кивнул Олег, - река здесь обычно когда вскрывается?

- Бывает, что и на Ярилу, может два-три дня позже, а может и на седьмицу припоздать.

"Ну, через седьмицу я уже у Велены буду", - подумал Середин и, кивнув на прощание, сошел на лед.

На следующий день пошел мокрый снег, наст стал рыхлый, идти с каждым шагом становилось все труднее. Лыжи с налипшим снегом весили, казалось, каждая по пуду, и еще до захода Олег выбрался на берег, решив переждать непогоду. Он срубил три молодые елки, склонил их, соединив вершинами, с третьей стороны положил крест-на-крест два бревна, устроив что-то вроде нодьи у таежных охотников. Возле бревен запалил костер. Нижнее бревно взялось не скоро - Олег успел уже похлебать своей обычной баланды из заваренного в кипятке мяса. С трех сторон от снега и ветра его защищала стена из елей, а с четвертой тлело сосновое бревно, прогревая весь шалаш.

Проснувшись поутру, Середин обнаружил, что ствол прогорел только наполовину, экономно согревая его всю ночь. Ведун откинул в сторону елки. За ночь снег прекратился, деревья стояли в белых шапках, ветки гнулись под его тяжестью. Наскоро перекусив, Олег двинулся вдоль реки.

Взошло солнце, и сразу потеплело. Застучала капель, шапки снега, подтаяв, стали опадать с ветвей. Середин распахнул тулуп, вдохнул полной грудью, чувствуя головокружение от свежего воздуха, от тепла, от скорого прихода весны.

- Что ни говори, а зима - это спячка, - заговорил он сам с собой. - Все спит, набирается сил, а в эту зиму даже я залег, как медведь в берлоге. Интересно, Велена чувствовала, что со мной что-то не то? Как ни крути, а я чуть копыта не отбросил. Ну и братец же у моей красавицы! - усмехнулся Олег. - Впрочем, просьбу мы ее выполнили - Ингольфа не тронули, хотя, если честно, и не до него нам было. - Середин поморщился, вспоминая бой с навьями, потер пробитое дротиком плечо. Рана затянулась, оставив круглый розовый след, но к непогоде все же давала о себе знать - видать, острие царапнуло по кости. - Вот приду, ка-ак наеду на нее! Что, мол, за родственник такой? Сначала, понимаешь, упырей из могил поднял, потом и вовсе сарматов напустил!

Олег поморщился и прибавил шагу. Мокрый снег проваливался, хрустел под ногами. Он решил переночевать у деда-рыбака, где его подобрал на ладью купец. Вьюшок, кажется? Смешное имя. А утром вдоль Уборти пойти - там всего ничего, под вечер можно и до Велены добраться.