Чтение 22–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

Он посмотрел на тучи, покачал головой.

- Нет? А жаль. Неужто нам просто везет?

Граф Эбергард взглянул зло, при чем здесь везение, когда есть планирование, вставил ногу в стремя.

- Всем в седла!

Воздух горячий, как в кузнице, горячие струйки бегут между лопаток, пот стекает со лба и, запутавшись в плотине бровей, исходит паром, оставляя невыносимый зуд. Кони хрипели, пошатывались, небо уже не голубое, а раскаленно белое. Жар падает на плечи, еще злее поджаривает снизу.

Я уже думал, кошмар никогда не кончится, однако трое во главе с Диланом указывали на вырастающие впереди темные скалы. Добрались на последнем издыхании. В глаза целебно плеснуло зеленым. Кадфаэль громко возблагодарил Господа за этот оазис в злой пустыне.

Эбергард не удержался, заметил язвительно, что дальше вообще леса, если верить карте, так что Господь расщедрился не только на оазис, а Мемель измученно указал вдаль.

- Вон там ручей!.. Привал на ночь. Осмотреть коней. Костер оградить камнями. Отдых до утра.

Я взглянул на небо, солнце едва перешло на западную часть, до заката еще несколько часов, но Мемель прав, коней надо поберечь.

Сэр Смит выложил на скатерть ломоть мяса размером с баранью голову и кучу куриных яиц. Хитроумный Дилан ухитрился все это поджарить на широком плоском камне. Все успели проголодаться и с жадностью смотрят на шипящее мясо. Одуряющий запах сводил с ума и заставлял подпрыгивать голодные желудки. В довершение всего Дилан вытащил мешочек и посыпал сухими травами, они сразу же дали острый зовущий запах, и разбил все яйца, залив мясо.

Яичница шипела и брызгала крохотными фонтанчиками, но мы жадно расхватали еще обжигающую, ели и облизывали пальцы, по кругу пошел бурдюк с вином.

Я сделал ритуальный глоток, передал дальше и поднялся.

- Отдыхайте.

Эбергард взглянул настороженно.

- А вы, сэр Легольс?

- Все измучены, - объяснил я, - сейчас не отобьются и от воробья. Не мешает взглянуть, что вокруг.

- Где могут водиться... - предупредил он. - А вы, кстати, двужильный?

- Конь двужильный, - ответил я честно. - Я же не покидал седла, а вы все одолели пешком. Коням ноги сберегли, а сапоги в лохмотьях...

Он явно собирался возразить, а то и отправить со мной охрану, однако я свистнул Псу и послал Зайчика в галоп, так что ветер заревел в ушах, стоянка стремительно отдалилась. Лишь тогда я шепнул Зайчику насчет помедленнее, серая полоса под копытами превратилась в быстро убегающую землю.

Я всматривался во все глаза, вслушивался во всю мочь. В отряде с постоянными разговорами, вопросами и просто болтовней ни на чем не удается сосредоточиться и постараться услышать больше, чем слышим обычно, видеть больше, чем дано для обыденной жизни. Ведь, фокусируя на чем-то взгляд и рассматривая в мельчайших подробностях какого-нибудь жучка на дереве за сто шагов, я становлюсь уязвимым для любого, кто подойдет сзади, сбоку или даже спереди.

Когда я вслушиваюсь в нечто очень тихое, я перестаю слышать другие звуки, это естественно. Вон как по-разному прислушиваются кони - у них уши сразу на макушке, и коровы, что поворачивают голову к источнику звука и растопыривают по сторонам лопухи. Дело в том, что коровам неинтересно, что происходит вдали, их мир возле хлева, потому их интересуют оттенки близких звуков, потому уши врастопырку, а вот кони привыкли к простору, им нужны не столько тонкости звука, а его источник, направление и расстояние.

Словом, я могу и по-лошадьи, и по-коровьи, но с этим, как с порцией крови в теле человека, что не может обслуживать два мозга одновременно.

В тишине копыта стучат звонко, дорога каменистая, справа и слева высятся старые горы, а пугающий Хребет Поднебесный приближается с каждым днем. Я попытался посмотреть на него "телескопически", но безрезультатно. Все равно что смотреть на звезды в телескоп: чем телескоп мощнее, тем звезды выглядят мельче. Зато в горах, мимо которых идет шагом конь, жуткие дыры с правильными краями, остатки дорог. Не одну сотню лет добывали руду, вывозили, а то и плавили здесь же, если вон те развалины остатки древних плавилен... То ли выбрали всю, то ли войны и разорение края заставили прервать промысел...

Пока конь шел мимо, высоко задирая морду от расшалившегося Пса, я не отрывал настороженного взгляда от черных дыр, а ладонь подрагивает в готовности на рукояти молота. Чудится или в самом деле из недр горы веет холодным нерассуждающим злом? Что за звери нашли приют под каменными сводами?

Гора ушла в сторону, открывая грозное закатное небо с забрызганным кровью небосклоном. В глаза блеснуло, в небе странная сверкающая щель, словно щель в небосводе заварили узким швом и теперь он горит нестерпимым блеском под закатным солнцем...

В следующий миг я сообразил, что вижу храм, уцелевший от Седьмой эпохи. Его изображение показывал маг Рихтер из Амальфи. Как исполинская стальная спица, вырастает он из сплошной каменной плиты и, пронизывая облака, уходит к небесам. Немыслимо выстроить такое, чтобы не упало под собственной тяжестью, но каким-то образом простояло тысячи лет! К тому же говорят, что в Седьмой эпохе уже не оставалось могучих колдунов, самые могучие были в первых. Но как, не понимаю, как все это создано, что за кирпич, что крепче металла? Или это не кирпич?

Сердце колотится так сильно, что горящие щеки могут поджечь воздух. Я не отрывал от храма зачарованных глаз и не сразу услышал, что конь начинает недовольно фыркать, а Пес обеспокоенно скачет из сторон в сторону.

В лицо пахнуло горячим сухим воздухом, впереди в сотне шагов ровная каменистая поверхность обрывается, словно отрезанная тупым ножом. Дальше - пугающая пустота с дрожащим воздухом, а противоположный берег ущелья не ближе чем в полумиле. Я напряг зрение, в слоеном пироге светлые и красные полосы отложений, разлом наверняка идет через все эпохи, начиная с нашей кайнозойской и заканчивая в магме, недаром же воздух накален... Еще на той стороне беспорядочное нагромождение камней и скал, словно здесь все оселось, а на ту сторону исполинский лемех звездного плуга вывернул часть грунта.

Пес попрыгал на краю, рассерженно гавкнул с обрыва вниз. Я подавил импульс слезть и посмотреть, там, далеко ли дно, свистнул. Пес удивленно оглянулся.

- В другой раз, - объяснил я. - Еще успеешь заглянуть... Не отставай!

Я не успел повернуть коня, движение на той стороне привлекло внимание. Я торопливо сощурился, сузил поле зрения и, как в окуляре подзорной трубы, рассмотрел скалу из желтого камня. Отчетливо виден темный грот, там появилась женщина, одета чуть ли не в гимнастическое трико, остановилась, раскинув руки, застыла, и сразу же с двух сторон на ее ладони опустились крупные летучие мыши.

Я прищурился сильнее, показалось, что не летучие мыши вовсе, а крохотные драконы. Появилось еще трое летунов. Один снизился и сел на плечо, тут же принялся дергать ее за ухо, а двое описывают круги над гротом.

Вздохнув, я подавил импульс подать коня назад для разбега. Не стоит так уж наглеть, я хоть посильнее и вооружен получше любого из нашей команды... думаю, что лучше, но остальные здесь как рыбы в воде, а я даже не знаю, какого дерева бояться и какие травы нужно обходить десятой дорогой.

- Мы свое еще возьмем, - сказал я доверительно коню и Псу. - Мы все немножко чужие здесь, верно?..

Зайчик чуть повернул голову. Я перехватил взгляд, в котором, готов поклясться, уловил сочувствие. Пес подбежал и, встав передними лапами на конский бок, лизнул мне руку.

- Мы побываем на той стороне, - пообещал я. - Не сейчас, но побываем. И увидим, где изюминка зарыта!.. А сейчас возвращаемся. По крайней мере здесь дорога еще свободна.

Конский круп подо мной словно бы нагрелся сильнее, затем в лицо ударил ветер. Я ухватился крепче, похлопал Зайчика по шее, призывая сбавить скорость, а то сердце остановится. Он тут же сбавил, да так резко, что я ткнулся лицом в конскую гриву.

- Ну ты и свинья, - сказал я обвиняюще, - с такими шуточками я могу вылететь через лобовое стекло!.. Еще раз так сделаешь, заведу привязные ремни. И подушку безопасности.

Далеко позади показался стремительно приближающийся черный ком. Пес догнал, рассерженно ухватил торжествующего Зайчика за ногу с такой злостью, что тот виновато ржанул, подпрыгнул, извиняясь, что оставил его так далеко позади.

Дальше поехали шагом, я внимательно всматривался вперед и в стороны, стараясь уловить шорох, запахи или хоть что-то, что выдаст затаившихся людей. Все еще поражает это несоответствие: древние старые горы, буквально седые, дряхлые, рассыпающиеся, и молодые, с острыми гранями, только что рожденные, еще почти не остывшие, возникшие в глубинах земли и поднявшиеся на поверхность, проломив непрочную земную кору.

Еще дважды или трижды на обратном пути попадались нагромождения камней. Сперва я их вовсе не заметил, а вот следующие упорядочены в приземистое здание часовни. Как я понял, здесь церкви и часовни не просто места, чтобы помолиться, но и форпосты Церкви против сил Юга. Так что часовен намного больше, чем даже в Риме.

Часовня слепо смотрит выбитыми окнами. И так невзрачная из-за серого камня, она стала зеленой от множества трав, вцепившихся в щели, а на куполе ухитрилось вырасти даже крохотное жалкое деревцо. Тяжелые глыбы сдвинулись, вздыбились, приподнятые растущими корнями, деревцо выказывает немалую силу и цепкость, что вообще-то свойственно жизни.

Я оглядел испачканный аналой, побитые стены. Справа статуя святого, могучая и величественная, старик с высоким челом. Таким у нас принято изображать Бога, хотя умному известно, что Бога изображать нельзя, он не имеет образа, так что это кто-то из святых. Святые были людьми, как и Христос, их можно рисовать, высекать в камне, чеканить на металле.

Металл удивительно крепок: как ни колотили по статуе, уцелело даже лицо, хотя вон следы боевых топоров и молотов. Разочарованные разбойники или кто бы ни был разрисовали лицо мудреца синей краской. Но этим запятнали разве что себя, ставши похожими на шкодливых школьников, что в учебниках анатомии подрисовывают женским и мужским фигурам недостающие детали.

Я огляделся, поднял с пола тряпку и попробовал вытереть лицо статуи. К моему удивлению, краска стерлась легко, одним движением. Лицо статуи заблестело, словно только что из мастерской. Шрамы и вмятины на металле сгладились, поверхность засияла.

Встревоженный, не люблю необьяснимого, я поспешно отбросил тряпку, попятился и торопливо выбрался наружу. Все-таки привычнее, когда создают долго и трудно, а портят в одно мгновение, но чтобы наоборот...

Снаружи треск и хруст, будто работает небольшая камнедробилка: Зайчик с аппетитом грызет придорожный камень. Хоть его и создали, как сказал класторг, а не просто вот так взял и родился, но все-таки живое: жрет с удовольствием. Я уже заметил, что гранит любит больше, чем песчаник, а железо просто обожает. КПД у него стопроцентное: еще не видел, чтобы ронял каштаны.

- Зайчик, - подозвал я, - а где Пес?.. Бобик!.. Бобик!

В лесу затрещало, показался Пес, громадный и веселый, вид вечного щенка, пронесся через кустарник, как танк с крыльями. Я поспешно прислонился к стене, Пес прыгнул на грудь и, как я ни пытался увернуться, ухитрился лизнуть в лицо.

- Возвращаемся, - объяснил я. - Не отставай. Кто знает, вдруг след потеряешь?

Пес склонил голову, рожа очень выразительная, оттенков больше, чем у шоумена центрального телевидения, посмотрел с укором. Я вскочил в седло, Зайчик пошел ровным галопом. При всем географическом идиотизме, когда не знаю, с какой стороны у меня восток, с какой запад, а про юг и север вообще молчу, я запомнил раздвоенную гору, у подножия которой расположился мой лагерь. А Зайчик и Пес и без моей подсказки понеслись наперегонки.

Из-под копыт выскакивают мелкие звери и выпархивают птицы, иной раз уже после того, как мы промчимся. Пес, что несся впереди, вдруг замедлил бег, повернул голову, оглянулся. Там далеко небольшая тропка, то ли звериная, то ли протоптанная троллями. Спинами к широченному коричневому дереву, ствол в три обхвата, стоят двое: полуобнаженная рослая женщина и некто в монашеском одеянии с мешком у ног и длинным посохом в руке. Лицо рассмотреть не могу, зловещая синеватая маска с торчащими, как у рыси ушами, закрывает от лба до подбородка.

Я пустил коня в их сторону, издали вскинул руку в приветствии и в знак мирных намерений. Они не сдвинулись с места, но признаков враждебности нет, уже хорошо. Я велел Псу держаться рядом, приблизился медленно, рассматривая обоих с интересом. Женщина ответила прямым, откровенным взглядом, одновременно призывным и полным достоинства. Мускулистая, поджарая, с небольшой, но выпуклой грудью в достаточно открытом бюстгальтере, голый живот, откровенно узкие трусики, правда, с кожаным ремешком, на котором длинный узкий нож, длинные стройные ноги в искусно выделанных сапогах из оленьей кожи.

Одной рукой она держит на плече плашмя длинный меч с узким и очень тонким лезвием. Монах - пародия на мужчину: малорослый, сгорбленный, халат скрывает фигуру, но сразу понятно, гаже не бывает, обвешан сумками, амулетами, талисманами. Впрочем, я не могу и предположить, чтобы у такой эффектной и явно властной женщины в спутниках может быть сильный мужчина.

Я сказал с предельной доброжелательностью:

- По этой дороге вскоре проедет отряд в десяток человек... С ним монах. Настоящий, если вы понимаете, о чем я говорю.

Женщина кивнула, не отрывая от меня взгляда.

- Им лучше не встречаться с нами.

- Отряд целиком из рыцарей, - добавил я.

Она снова кивнула.

- Рыцарь - это не помеха. Не обижайтесь, благородный воин, но я не очень высокого мнения об их выучке.

Я развел руками.

- Это еще не все. За этим отрядом погоня. Если не сегодня ночью, то завтра здесь проскачут очень злые и раздраженные люди... Думаю, вам с ними тоже лучше не встречаться. Кстати, с ними будут два-три монаха.

Она чуть улыбнулась.

- Еще монахи?

- На этот раз темные, - уточнил я.

Она кивнула.

- Эти как раз менее опасны. Если вы понимаете, о чем я говорю.

На ее безукоризненном лице легкая улыбка превосходства, даже мои слова, в которых заподозрила колкость, ухитрилась вернуть в той же пропорции. Глаза смотрят пытливо: понял ли я смысл? Понял, ответил я взглядом. Темные монахи, при всей своей мощи, всего лишь могучие колдуны или маги. Против них существует множество амулетов и талисманов, а вот против могущества веры в Единого ничего не создано, да и не может быть создано... На уровне язычества, добавил я про себя.

- Спасибо за предупреждение, - добавила она любезно. - Мы подумаем, как поступить! Возможно, в самом деле уйдем с их дороги.

- А что, - спросил я, не веря своим ушам, - вы в состоянии сразиться с полусотней вооруженных мужчин?

Она повела блестящими плечами, тугая грудь приглашающе колыхнулась, а мои ладони инстинктивно дрогнули, что не укрылось от ее чуть насмешливого взгляда.

- Всего с полусотней? - спросила она в размышлении. - Ну, если надо... А вот мой наставник может одним словом превратить в камни и не одну сотню.

Она смотрела очень откровенно, видя во мне молодого здорового самца, у которого всегда гормоны плещут из ушей. И если я вот предложу разделить с ней ложе прямо сейчас же под этим деревом, согласится, потому что это так естественно, когда молодые и здоровые мужчина и женщина совокупляются.

- По дорогам встретишь разных людей, - проговорил я и сам подумал, что в самом деле люди разные, даже очень разные. Есть такие, что охотно пойдут на такой контакт, а есть праведники, чересчур уверовавшие в речи церковников. Такие сразу потащат на костер... по крайней мере, попытаются. - Сюда все больше проникает учение Христа...

- Это пройдет, - ответила она уверенно.

Не пройдет, возразил я мысленно. Это ты прошла, дорогая амазонка. И твое время прошло. Сто тысяч лет длилась эпоха увлечения плотью, и ничто не сдвигалось. Все века и тысячелетия повторяли друг друга. Но едва в мир пришла гениальная придумка не тешить плоть, напротив - пренебречь ею, унизить, не отвечать на призывы спинного мозга и сразу же человечество начало взрослеть, подниматься со ступеньки на ступеньку. Сперва робко, с трудом, оскальзываясь и кровеня пальцы, а потом пошло... нет, пойдет почти бегом.

Я тронул каблуками конские бока, и тогда амазонка сказала негромко:

- Доблестный воин, ты мог бы передохнуть в тени этого дерева.

Это было предложение, но ни тени смущения на лице: она не предложила ничего стыдного, позорного или порочащего женщину. Она предложила всего лишь потрахаться, естественное деяние жителей античного мира, что никак не могут вырваться из замкнутости своего мировоззрения. А когда пришло христианство - даже не могли оценить его величия, грандиозности, сыто ржали и указывали пальцами на придурков, уверовавших в одного бога, когда у них, античников, их тысячи...

- С удовольствием бы, - ответил я с сожалением, действительно с сожалением к последним осколкам родящей эпохи, так и не понявшим, почему гибнут и что гибнут, - но опаздываю к своим боевым товарищам. Если не явлюсь прямо сейчас, пойдут меня отыскивать, и... еще попадут в какие-нибудь неприятности!

Зайчик пошел галопом, Пес несется рядом. Земля сухо стучит под копытами, но передо мной все еще властное, безукоризненно правильное лицо, идеальная фигура и четко поставленная речь. Для дикой амазонки эта женщина говорит слишком грамотно. Ничему не удивляется, на моего коня и собачку не повела даже глазом.

Странная женщина, если не сказать больше.

Глава 10

Сквозь сон услышал отвратительный скрежет и мерное вжиканье, не сразу отряхнул остатки сна и понял, что это всего-навсего кто-то подтачивает затупившийся меч... даже топор. Вот я как наловчился определять по звуку, молодец, настоящий рыцарь, скоро и право первой брачной ночи потребую, мне ведь положено.

Топор точит Дилан, сэр Смит и Кадфаэль жарят на костре что-то диковинное, во всяком случае - для меня: я зверя узнаю только в шкуре и с головой и конечностями, да и то не всегда, а чтоб вот так на вертеле, уже наполовину зажаренным...

- Эх, сэр Легольс, - сказал Смит, и я увидел, что с другой стороны костра подкладывают щепочки леди Ингрид и Брайан. - Вам бы пример брать со своего Бобика!

- А что он натворил? - спросил я хриплым со сна голосом.

- Он уже трех оленей принес! - объяснил Смит с восторгом. - Что за пес, что за пес!.. И как огорчился, когда злобный и несправедливый граф Эбергард сказал, что уже достаточно! Ну не понимает он душу охотника! Что значит придворный шаркун. А вы, сэр, понимаете?

Я зевнул, вылез из-под одеяла и пошел к ручью умываться. Рыцари смотрели на непонятную процедуру с неодобрением. Кто-то пробормотал молитву, кто-то перекрестился, только леди Ингрид заинтересовалась, наблюдала, как я разделся и, войдя в воду до колен, плещусь в холодной воде, смывая ночной пот.

В еде я вообще-то неприхотлив, молодой здоровый желудок переварит даже камни, но прекрасно приготовленными ломтиками нежного мяса наслаждался, как и сэр Смит. К тому же он сумел приготовить с любимой мною гречневой кашей, с пряными травами, диким луком и острыми на вкус корешками неизвестного мне растения. Хотя, может быть, это какой-нибудь сельдерей или пастернак, как будто я знаю, как что называется, а извозчики тогда на что...

Сэр Смит устал добывать остатки каши из узкого горлышка глиняного горшка, лихо ухнул, с треском разбил о камни и с торжеством соскреб налипшее на внутренние стенки. Брат Кадфаэль довольствовался горсткой орехов, в сторону мяса даже не взглянул, а когда ароматный дым качнулся в его сторону, поспешно отсел.

Запили вином из фляги, я сделал всего пару глотков, приучен не пить много, когда скоро в седло, а сэр Смит с удовольствием выжрал половину, попробовал запеть о веселой хозяйке постоялого двора. Брат Кадфаэль строгим голосом попросил прекратить, и сэр Смит послушно умолк, хотя пару дней назад надменно велел бы жалкому монаху умолкнуть и не пикать в присутствии знатного - теперь уже знатного! - рыцаря.

Граф Эбергард вернулся с обхода, лицо бесстрастное, но я уже научился понимать, когда царедворец доволен.

- Кони в порядке, - сообщил он. - Можно ехать.

- А люди? - спросил я.

Ему почудилась издевка, взглянул свысока.

- Люди должны ехать, - подчеркнул он. - Могут или не могут - неважно.

После завтрака двинулись уже разведанной мною дорогой. Сэр Смит несколько раз выезжал вперед, возвращался несколько разочарованный, наконец признался раздраженному графу Эбергарду, что ничего у него не свербит, просто жаждет первым наткнуться на гору трупов и пошарить по их поясам. Эбергард даже не спросил, откуда там возьмутся трупы, оба посмотрели на меня. Я ощутил себя неуютно, вот какая у меня, оказывается, репутация. А я ведь вообще-то общечеловек, хотя ненавижу это заболевание всеми фибрами и жабрами.

Утром, когда солнце светит с другой стороны, я рассмотрел вдалеке огромный пологий холм, граф Эбергард сверился с картой и сказал с удовлетворением:

- Королевство Данциг.

Я спросил:

- А здесь?

- Мы едем по ничейным землям, - ответил Эбергард любезно. - Кому они нужны?

Они заговорили с сэром Смитом, тому все нужно знать, будто готовится в Ливингстоны, а понял наконец, что вот эта одна-единственная гора и есть все королевство. Точнее, бывшая гора, а теперь пологий холм, где кое-где торчат выходы коренных пород в виде гранитных уступов. Ветры нанесли земли, чтобы укрепилась и выросла трава, затем кустарники, а через тысячи лет здесь уже шумел, приглашая птиц, густой лес. И когда пришли люди, они не нашли лучшего места для поселения, чем эта гора, откуда так хорошо видно вокруг и где легче всего защищаться.

Я сначала не понимал, почему все лезут на такие холмы, ведь проще в долине, пока не вспомнил на врожденную черту насчет отнять и поделить между всеми. Таких вот отнимателей удобнее всего бить сверху, пока те, пыхтя и обливаясь потом, карабкаются по тому склону. И камни удобнее бросать сверху вниз, чем снизу вверх. И бревно само покатится, сметая делителей.

Мы приближались к горе-государству. Хотя дорога идет мимо, я рассмотрел на вершине горы укрепленный замок, а все склоны заняты собственно королевством. Гора достаточно просторная, чтобы расположились, не спускаясь в долину, не только дома и мастерские, но даже поля, сады, пашни. Вообще-то простое королевство, не самое малое, если честно. Однако же у нас не только князья, но даже бояре располагали гораздо большими территориями, людьми, богаствами.

К слову сказать, все подножие горы обнесено прочным и высоким частоколом. Конечно, против войск это не защита: невозможно защищать стену по всему периметру, однако от мелких разбойничьих шаек, бродячих троллей, гоблинов и всякой нечисти лучше придумать трудно.

Дальше можно было двигаться по той укатанной дороге, где я проскакал вчера вечером, но Эбергард указал, как можно срезать угол через лес. Трое рыцарей унеслись в ту сторону, за ближайшими деревьями вполне мирно, и мы отправились всем отрядом.

Около часа ехали через лес сказочной красоты, я откровенно щелкал хлебалом, словно провинциал в ботаническом саду, как вдруг впереди сэр Смит остановил коня, резко натянув повод. Конь замотал головой и попятился. Встревоженный, я пустил Зайчика осторожной рысью, пальцы коснулись рукояти молота.

Между деревьями серебряными нитями блестит гигантская паутина. Правильно растянутая, со знакомым рисунком, только каждая нить толщиной с палец, а я еще помню, что нить паутины в тыщу раз прочнее нити из стали такого же диаметра. Что уж говорить про эти нити, на них Карадаг можно подвесить, даже не растянутся.

Сэр Смит начал высматривать проезд, а граф Эбергард проговорил с рассеянной надменностью:

- Здесь птицы не поют...

- Да, - согласился сэр Смит, он огляделся, - да и зайчики не чирикают. Вообще как-то пусто. Даже этих зеленых... которые жабы, даже их не видно! Вы видели лес без жаб? Я не видел.

- Да, - согласился Эбергард, он слегка изволил повернуться и посмотреть в сторону. - Мир без жаб - уже не мир, а черт-те что. Но не паутина же виной, что жаб не видно...

Я сказал громко:

- Только малая часть пауков плетет паутину. Просто они из-за нее особенно заметны. Остальные пауки либо охотятся как прыгуны из засады, либо бросают лассо с липкой капелькой на конце...

Сэр Смит начал всматриваться во все щели и дупла, откуда может броситься паук размером с озверевшего хомяка, либо метнуть липкий аркан, сказал нерешительно:

- А не лучше ли вообще объехать этот лес?

Все посмотрели на меня, я кивнул.

- Отступим, объедем. Если наши преследователи хотят сократить путь, пусть едут напролом. Сэр Смит, мы здесь хорошо наследили? Замечательно! А вот дальше следы нужно замести хотя бы на пару сот шагов.

Свернули, начали выбираться на прежнюю дорогу. Подул ветер, ветер начал раскачивать деревья, рыцари притихли. Дилан первый заговорил о деревьях-стражах, что пускают корни на опушках и хватают страшными а ветвями толщиной с тело человека неосторожных путников. Екескул подхватил и начал рассказывать про целую рощу таких вот деревьев, что зверей не трогают, а людей хватают и выжимают из них сок, как человек из пригоршни творога.

Я невольно прислушивался, это солнечным днем кажется глупостью, а ночью или просто в сумраке верится во все. Тем более когда деревья раскачиваются и размахивают ветвями, стараясь поймать за голову или плечи. Только осознание скорости метаболизма, что свершается в деревьях, удерживает от паники.

Рыцари ехали присмиревшие, о метаболизме не слыхали. Тем больше им чести и славы, что не разбег с воплями, даже держат строй, прикрывая меня своими телами от злобных деревьев, что вот-вот нападут, вот-вот...

Деревья расступились, я ощутил холод во внутренностях. Черная выжженная пустыня, оплавленные нещадным жаром камни, полопавшаяся земля в наплывах лавы, и... странно уцелевшие стволы деревьев... правда, черные, обугленные, лишенные ветвей и даже сучьев, но все же деревья, что непонятно, вот гранитная глыба растеклась, как растопленный воск...

Сэр Смит, оглядевшись, пустил коня вперед. Подковы неестественно громко звенели о каменное покрытие, затем ноги по бабки утонули в серой золе, а пепел взлетел, оседая пятнами на конском брюхе и сапогах. Всюду, куда достигал глаз, черная обугленная пустыня... нет, далеко-далеко снова зеленеет лес, настоящий лес, а здесь, как в эпицентре...

Я вздрогнул, рядом прозвучал такой же неестественно громкий, как и цокот подков, голос Эбергарда.

- Докопались, идиоты...

Вид у него был таков, что лишь врожденный аристократизм не позволяет ему выругаться, как какому-нибудь грязному простолюдину.

Я огляделся, переспросил:

- Кто докопался?

- Идиоты, - повторил он. - А как их назвать еще? Ну, отыскали что-то, так и несли бы к колдунам на продажу, как водится!.. Так нет же...

Почти невесомый пепел поднимается широкими хлопьями, подолгу висит в воздухе и очень медленно опускается на землю. Скорее всего, Эбергард прав, разгадка проста: искатели древних сокровищ дорылись до древних артефактов, но не удержались от соблазна попробовать овладеть колдовскими силами. Слишком много ходит завистливых рассказов о счастливчиках, что находят в развалинах амулеты и талисманы, что выполняют любые желания.

- Хорошо, - сказал сэр Смит, - если этот дурак был один.

Эбергард осмотрелся, поворачиваясь в седле, как адмирал на корабле, процедил сквозь зубы:

- Вряд ли.

- Почему? - спросил сэр Смит почтительно. - Никто не хочет делиться, всяк пробирается в такие места в одиночку.

- Одному не выжить, - возразил Эбергард. - А так хотя бы у костра по очереди...

Мы стояли, рассматривая ужасающую картину, сэр Смит пустил коня вперед, пофанфаронил, гоняя взад-вперед, вернулся облепленный пеплом с головы до ног, сказал с великой жалостью:

- Даже если один... Да тут все на три мили вокруг обратило в пепел.

- Это еще ничего, - заметил Эбергард.

- Ничего? - ужаснулся сэр Смит.

- Ну да. Вон в Черной Топи намного хуже.

- А что там?

- Тоже что-то нашли. Но вместо того, чтобы отнести колдунам, сами попробовали... Теперь там болото, из которого каждое полнолуние выходят жуткие твари. Нападают на людей, на скот, грызут деревья, траву...И ничто их не берет: ни оружие, ни магия. Хорошо хоть, сами больше суток не живут!.. То ли им воздух ядовитый, то ли луна сама же и убивает... Из разных городов приезжали и рыцари, и колдуны. А так болото как болото. Только вода желтая.