дороги:
залился в лихорадочной дрожи станковый пулемет, - двое солдат лежали в
придорожной канаве за "максимом".
спокойствию своего голоса.
траншеями, сейчас была разворочена воронками, разрыта зияющими ямами, ходы
завалены землей вперемешку с торчащими ребрами досок; валялись на брустверах
окровавленные клочки шинелей, стреляные гильзы, немецкие коробки с
противогазами, расщепленные ложи винтовок, - в места эти были прямые
попадания. И было все-таки непонятно, почему на высотке казалось пусто и
почему встретили здесь всего три пулемета и человек десять автоматчиков
около самого входа в блиндаж. Когда Ермаков вошел, старший лейтенант Орлов,
в расстегнутом кителе, с землисто-серым лицом, - оно сухо подрезалось, и
куда девалась припухлость на щеке, - кричал на остроносого, изможденного
пехотного лейтенанта, державшего автомат в опущенной руке:
я будто не знаю! Каждого офицера, кто пискнет об отходе, расстреляю к
ядреной фене! Куда отход? Куда? Дай тебе волю, до Сибири бы драпал! Не
терпит кишка - уйди в дальний окоп, чтоб солдаты не видели, и застрелись. Но
молча. Молча! Вот тебе совет! Двигай во взвод!
к двери, и в красноватых от бессонницы глазах его бешено плеснулась радость.
немецкий блиндаж, в дальних углах которого жались к аппаратам двое
телефонистов, а худенький ротный радист и офицер-корректировщик,
взволнованно красный, подчищали наждаком, соединяли проводники разобранной
рации.
поняв, спросил дважды: - Накрылись? Накрылись?
- танками. Запишешь на счет батальона - шесть бронетранспортеров, два танка.
У меня от двадцати пяти человек осталось двенадцать. Со мной. Прошин убит.
Это все. Прибыл в твое распоряжение. Могу командовать ротой, взводом,
отделением. Посоветуешь стреляться - не застрелюсь. Кстати, злостью своей
последнюю надежду из людей вытряхиваешь!
глаза, но сейчас же потолок затрясся от частых разрывов, посыпалась земля, и
он крикнул властно в дверь блиндажа:
разрывом.
затянув ремень, вынул пистолет, щелкнул предохранителем и, засовывая его в
карман галифе, спросил с горячностью: - Надежду вышибаю, говоришь? Я
вышибаю? Правильно, Ермаков. Я вытряхнул из батальона надежду сорока
ракетами. Я их выпустил в белый свет как в копейку. Где огонь? Где поддержка
огнем? В ротах осталось по пятьдесят - сорок человек. Мы стянули на себя
кучу немцев, мотопехоту, танки, авиацию. Надо быть остолопом, чтобы не
понимать: время, время для наступления дивизии... Мы торчим в колечке
шестнадцать часов. Где дивизия? С пшенкой ее съели?
поглядел на молчавших связистов. - Выход один: ждать. И связь, связь... Мы
не знаем, что там с дивизией. Поэтому - ждать. Мы делаем то, что и надо
делать, - оттягиваем на себя силы. Иначе зачем мы здесь?
себе. Еще час - и от батальона не останется ни человека! Полсуток в дивизии
думают: начинать наступление или не начинать? Утром я поймал по рации полк.
На три секунды поймал! Ни дьявола не принимала эта фукалка - леса мешают, и
вдруг поймал. Два слова поймал: "Держаться, держаться!" Но сколько прошло
времени? Там знают, сколько может продержаться один-единственный батальон?
прихлопнул ее. - Ясно?
прорываться сквозь окружение к Днепру. И хотя Ермаков снова почувствовал за
этими словами правоту Орлова, все же непотухающая искорка надежды заставила
его сказать:
Орлов? Бессмысленно! Надо ждать. И держаться.
возбужденно: "Не тронь его, ребята! Стой, стой, говорю!" Дверь блиндажа
рывком распахнулась, и несколько рук изо всей силы впихнули высокого, в
кровь избитого человека в тугом шерстяном шлеме, в немецкой порванной
шинели, без погон. Следом ввалился Жорка Витьковский, белокурые волосы
растрепаны, нос страшно, неузнаваемо распух, на верхней губе засохшая
струйка крови; вместе с ним вошел знакомый полковой разведчик, широкий,
мрачно замкнутый, весь взмокший, расстегнутая кобура парабеллума отвисала на
левом боку. Жорка ступил вперед, шмыгнул носом, проведя под ним пальцами, и,
подтолкнув человека в спину, доложил:
- подбирая слова, объяснил Жорка, улыбаясь хмуро, и все трогал пальцами под
носом. - Цельный час выкуривали его. Гранаты в нас кидал эти немецкие, а
матерился, бродяга, по-русски, когда брали его... в шесть этажей...
впиваясь потемневшим взглядом в его лицо.
кругляшок черных волос прилип к сгустку крови на лбу, продолговатая ссадина
на щеке тянулась к виску, один обезображенный окровавленный глаз заплыл; в
глубине другого, антрацитно-черного, остановилось, замерло выражение
ожидаемого удара.
власовца в плен не возьмут. Он еще по дороге начал: "Нихт, нихт!" А до этого
в бога костерил! На чисто русском... Он наших в деревне не одного человека
ухлопал. Церковка - все как на ладони. Т-ты! - крикнул он пленному и даже
подмигнул, как знакомому. - Закати-ка в три этажа. Для ясности дела. Да не
стесняйся, ты!
зрачок слился с влажной чернотой, и вдруг глаз мелко задергался от тика.
подбо---------------------------------------(1) Я не понимаю... родок,
откинул его голову, взглядом нащупывая ускользающую черноту зрачка.
упорством, на какое способен был только немец, уже не интересовало Ермакова.
На такой вопрос никто из власовцев откровенных ответов не давал - и Борис
проговорил медленно и раздельно:
смотрел в пол, и по его бледному лицу, на котором четко прорисовывались
изломанные у висков брови, Ермаков прочел приговор.
Родину, стервец, продал! А ну, выводи его. Фамилия? Не нужна фамилия. Он сам
забыл ее!..
пленный и переломленно рухнул на пол, диким глазом умоляя, прося и
защищаясь. - Товарищи... - Он стал на колени, вздымая и опуская руки. -
Пощадите меня... Еще не жил я... Не своей волей... Пощадите меня... У меня
жена с ребенком... в Арзамасе... Товарищи, не убивайте!
пальцами слепо разорвал подкладку шинели, лихорадочно вытащил оттуда что-то
завернутое в целлофан, торопясь, сдернул красную резинку.
сильным толчком поднял его с земли. Бумаги посыпались под ноги власовца.
сидел до последнего? Умри хоть, сволочь, как следует!
на пол и судорожно совал руки во все стороны, неизвестно для чего пытаясь
еще подобрать рассыпанные бумаги. - Я не хотел... не хотел...
отвернулся, чтобы не видеть этих унизительных, бегущих по щекам мутных слез,
этого полного звериным страхом черного глаза без зрачка.
безумием, взвизгнул умоляющий голос:
бумаги уже не существующего человека и брезгливо собрал их, просмотрел
потертый на углах аттестат, выданный на имя командира взвода разведки