x x x
по эксплуатации холодильника. Почти все. Почти.
инвалидные коляски, "говорящие" лифты, ровные дороги, пандусы, микроавтобусы
с подъемниками. Про слепых программистов, парализованных ученых. Про то, как
я плакал, когда мне сказали, что надо возвращаться в Россию и коляску
придется оставить.
американской технологии, лучше всего передается короткой и емкой английской
фразой: "I go". И на русский эта фраза не переводится.
Родина
в глубь магазина, я остаюсь у входа. Все дорожные чеки выписаны на имя Кати,
так как мне тяжело расписываться. Я с трудом могу удержать ручку, и моя
подпись все равно не внушала бы доверия. Катя выбирает продукты, подходит к
продавцу, чтобы расплатиться. За прилавком стоит пожилой араб. Он что-то
горячо доказывает Кате, отчаянно жестикулирует. Катя не говорит
по-английски, договариваться приходится мне.
долларов, а вы предъявили чек на пятьдесят.
к джойстику коляски. Спинка коляски поднимается почти вертикально. Я
подъезжаю вплотную к прилавку.
Вы полагаете, я способен подделать чек? Я похож на художника? Я похож на
мошенника? Посмотрите на коляску. Вы знаете, сколько стоит такая коляска? Я
покупал у вас продукты вчера, покупал позавчера, покупаю сегодня и надеюсь
покупать завтра. Это Америка. Вы продаете, я покупаю. Одно из двух. Если чек
подлинный, вы продаете мне товар. Если чек поддельный и я его сам нарисовал,
вызывайте полицию.
устраивает.
тянет совсем. Можно было бы -- остался бы здесь навсегда.
грустно.
жить. Люди как звери. За доллар готовы поубивать друг друга. Я работаю по
четырнадцать часов в день, коплю деньги. Еще подкоплю немного и поеду на
родину, в Палестину. А там стреляют. У вас ведь не стреляют?
Разворачиваю коляску, смотрю сквозь витринное стекло на пожилого палестинца.
Счастливый! У него есть Родина.
Свобода
ада. Город отверженных и странных.
аэропорт, посадят в самолет. Самолет в срок доставит меня в Россию. Там, в
далекой России, меня аккуратно положат на диван и приговорят к пожизненному
заключению в четырех стенах. Добрые русские люди будут давать мне еду, пить
со мной водку. Там будет сытно и, может быть, тепло. Там будет все, кроме
свободы. Мне запретят видеть солнце, гулять по городу, сидеть в кафе.
Снисходительно объяснят, что все эти излишества для нормальных, полноценных
граждан. Дадут еще немного еды и водки и в очередной раз напомнят о моей
черной неблагодарности. Скажут, что я хочу слишком многого, что нужно
немного потерпеть, немного, совсем чуть-чуть, лет пятьдесят. Я буду со всем
соглашаться и отрешенно кивать. Буду послушно делать что прикажут и молча
терпеть позор и унижение. Приму свою неполноценность как неизбежное зло и
стану медленно подыхать. А когда мне надоест такая сволочная жизнь и я
попрошу немного яду, мне, разумеется, откажут. Быстрая смерть запрещена в
той далекой и гуманной стране. Все, что мне позволят, -- медленно травиться
водкой и надеяться на язву желудка или инфаркт.
электроколяской от себя, мощный мотор унесет меня в неизвестность. Самолет
улетит без меня. Через пару дней кончится заряд коляски. Без денег и
документов я не выживу в этой жестокой и прекрасной стране. Максимум на что
я смогу рассчитывать, это еще день свободы, затем -- смерть.
x x x
страна. Рассчитывать на жалость не приходится. Но жалости я досыта наелся
еще в России. Меня устроит обычный бизнес.
на скамейках. Хиппи, играющий на гитаре. Право еще один раз увидеть, как
маленькая девочка кормит белку с ладони. Первый и единственный раз в своей
жизни увидеть ночной город, свет тысяч автомобильных фар. В последний раз
полюбоваться на неоновые вывески, помечтать о невозможном счастье родиться в
этой чудесной стране. Настоящий товар, качественный. Сделано в Америке.
x x x
ночам и в пьяном бреду пытался нащупать джойстик управления несуществующей,
мифической коляски. И каждый день жалел о том, что в решающий момент сделал
неправильный выбор.
Черный
приходят разочарования. Все меняется, все должно меняться. Так должно быть,
так заведено. Я знаю это, я не против, мне остается только надеяться.
Надеяться на чудо. Я искренне желаю, страстно хочу, чтобы моя черная полоса
продержалась подольше, не менялась на белую.
больничного потолка и белых простыней. Гарантированная забота и опека,
тишина, покой, ничто. Вечно длящееся ничто больничной жизни.
фон сновидений, временных пауз между белыми, бесконечно длинными дневными
промежутками телесных немощей. Цвет мечты и сказки, цвет внутреннего мира
закрытых век. Цвет свободы, цвет, который я выбрал для своей электроколяски.
манекенов в белых халатах и наконец приду к своему концу, к моей личной
вечной ночи, после меня останутся только буквы.
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Громыко Ольга
Жюль Верн
Посняков Андрей
Шилова Юлия