Чтение 22–й страницы книги ~Свобода~

крылом -- с ним и это случается. Как-то, на пути с автобуса к дому, он
столкнулся с бывшим однокашником. Не то что хороший школьный друг -- так, в
младших классах отбирал мелочь, в старших -- делили иногда бутылку "Золотой
осени" перед началом танцев в соседнем ПТУ (магнитофон "Комета" через
усилитель "Родина": "Ван вэй тикет ту зэ блю-ю..."; или моднючий пэтэушный
ансамбль: "Все очень просто, сказки -- обман..." В зале довольно орали и
делали над головой "викторию" -- обман, ясный перец. Если пел ансамбль, то
военрук и секретарь комсомольской организации караулили у рубильника на
сцене, чтобы отключить ток при малейших признаках крамолы; если магнитофон
-- возле выключателя у дверей, чтобы, напротив, зажечь свет, когда реалисты,
их гости и подруги раздухарятся и станут выплясывать чересчур раскованно).
Поддатый, угрюмого и агрессивного вида однокашник вдруг поплыл от
сентиментальных воспоминаний. Выспрашивал, чем Андрюха живет и кого
встречал. Потребовал телефон, дал свой и зазывал в субботу к себе на
новоселье -- получил квартиру, потому что дом, где жил раньше, поставили на
капремонт. Мол, повидаешь старых знакомых... У родителей Андрюхе было сытно,
но скучновато -- он пошел. И обнаружил там пышный цветник памятной с детства
местной шантрапы, теперь отрастившей пивные животы, но не сменившей повадку.
В ускоренном темпе накидались до белых глаз; жен -- у кого были с собой --
побили и выгнали; потом что-то не поделили, но общей драки умудрились
избежать. Ходили на улицу искать девок -- и только всех распугали, зато
растеряли по дороге добрую треть компании. Стойкие, добравшиеся назад,
слегка очухались и повели мужское толковище. Андрюха услышал много
поучительного о том, чем заканчивается, если кому взбредет сдуру на ум
обманывать этих серьезных ребят. Заодно каялись кто в чем горазд. Андрюхе
хотелось быть на равных. Он тоже распахнул душу: вот, не могу вернуть деньги
хорошим людям. Тут все очень оживились: может, побеседовать с кем,
объяснить?.. Андрюха их успокаивал: "Я же говорю -- хорошим людям.
Хо-ро-шим". Его хлопали по плечу, добились, сколько нужно прямо сейчас,
назвали "браткой" и напихали в карманы вдвое. Выпили за это. Всякие
подозрения относительно чистоты их намерений изгладились из огромного
Андрюхиного сердца. Дальше он запомнил не четко. А утром, едва продрался
сквозь похмельный туман, иссушающий как иприт, сразу подумал, что деньги
наверняка пропали и на нем, таким образом, висит фиктивный долг. Подобрал с
пола пиджак -- все в наличии. Тогда он решил, что спрашивать с него станут
много больше , чем всучили действительно. Купил пива и поплелся в давешнюю
квартиру, где еще досиживали, лечились. Осторожно прощупал, намеками, -- как
будто порядок, цифры совпадали. Андрюха почувствовал даже некоторые
угрызения совести, что возводил напраслину на тех, кто, очевидно,
заслуживает лучшего. Деньги он честно пустил в раздачу; остаток, разумеется,
мгновенно улетучился.

А несколько дней спустя Андрюхе сделали визит и попросили похранить до
времени компактный, с книгу, сверточек. Андрюха похолодел: наркотики!
вляпался! Замотал головой: не, парни, увольте... Не знаю, что у вас там...
Гости удивились: обидеть хочешь? Его считали за человека, ссудили -- и без
какой-либо, кстати, для себя выгоды... Пришлось взять. Само собой, Андрюха в
сверток заглянул. Внутри была конфетная коробка, а в ней -- он вздохнул с
облегчением, но быстро сообразил, что хрен редьки не слаще, -- пара дюжин
колец, цепочек и женских украшений, переложенных вельветовыми лоскутками.
Попадались и с камнями. Андрюха высыпал их на стол, потом забрал в
пригоршню. В стоимости золота он не разбирался, но здесь и на вес было
прилично. Сомнений в происхождении этих предметов не возникало.

Андрюха кусал себе локти: надо было сматываться немедленно после
гулянки. И объявляться уже с деньгами, когда откуда-нибудь обломятся, -- и
разошлись бы мирно, без проблем, благо никаких условий заранее не
обговаривали. А теперь его крепко поставили на якорь. Теперь нечего и
помышлять удариться в бега, как ни подмывает. Вряд ли его приятели воруют
сами. Скорее сбывают краденое. А значит, имеют перед кем-то обязательства. И
если по его вине они не смогут эти обязательства выполнить -- разговор
предстоит покруче, чем о простой динаме с должком.

Принесли еще один сверток. Андрюха не выдал, что ему известно
содержимое. Он переменил тактику: не отказывался в лоб, а упирал на то, что
в Люберцах подолгу не бывает, часто и вовсе уезжает из Москвы -- и потому в
хранители не годится. Ему мягко, с прибаутками, посоветовали не забывать,
что с него причитается. Вроде бы и не давили, вроде бы все по-дружески.
Пусть, разрешили, живет где хочет. Им без разницы. Только чтоб сообщал, как
его найти. Вызовут, когда понадобится. Им важно, чтобы кое-какое добро --
ну, ты понимаешь... -- отлежалось некоторое время в надежном месте. А уж
какое именно время -- это смотря по обстоятельствам. Соберется совсем из
города -- должен загодя предупредить. А они покумекают, что к чему.

Андрюха рассудил: грех не воспользоваться той свободой, которую они ему
предоставили. Чем дальше, хотя бы в географическом плане, он будет от них
держаться, тем меньше вероятность, что к нему обратятся за новыми услугами.
Да и его домашних характерные манеры визитеров и ненароком подслушанные
телефонные разговоры могли подтолкнуть к нежелательным -- верным -- выводам.
Андрюха зарыл нечистое золото в самом дальнем углу забитого отслужившими
вещами стенного шкафа. И спешно переселился по адресу весьма кстати
вспыхнувшей любви. Расчет, в общем, оправдался. Пока что ничем его больше не
грузили и связались с ним всего однажды -- явно проверяли, там ли он, где
указал, и не задумал ли намылить лыжи.

Однако жил Андрюха по-прежнему как на иголках, и мысль о спрятанных
дома ворованных драгоценностях не покидала его. Избавляться от них было тем
более необходимо, что близилась пора выезда в поля. Предлог вполне весомый,
чтобы поторопить хозяев, -- только все равно первым делом поднимался бы
денежный вопрос. Но денег так и не привалило, и нигде не удавалось
перезанять. Он ждал до последнего. Пока не стал снова слышен комариный зуд
безысходности. А финт против нее был у Андрюхи отработан до автоматизма. В
конторе настаивали, чтобы он отправился с передовой партией -- на
рекогносцировку. Понемногу просыпалась привычная надежда, что до осени все
как-нибудь само собой рассосется -- как у беременной гимназистки (Андрюхино
выраженьице). Люберецкие знакомцы и возможные от них неприятности теперь, с
удаления, виделись уже не столь опасными... И когда наконец позвонили опять,
злой женский голос ответил, что чертов геолог неделя как выкатился в свою
чертову экспедицию. Спросили, не оставил ли чего передать. Вот еще! Не
хватало ей возиться с его вонючим барахлом! Спросили, скоро ли вернется. Не
скоро. И не сюда -- это точно... Поверили -- убедила подлинность интонаций.
Но настырный Андрюха все-таки проведал ее по возвращении: слова, полагал,
словами, но женщину, которую уломал раз, всегда уломаешь и другой: старый
конь борозды не испортит. Узнал про давний звонок, выяснил, что нагретая им
половина кровати отнюдь не пустует, и напоследок учинил мордобитие.
Рассказывал:

-- Представляешь, из-за спины у нее вот такой, во, -- обозначил рукой
не выше табуретки, -- появился и давай мне доказывать, что я здесь лишний.
Причем не просто так -- с угрозами! Ну что -- терпеть?..

Я поинтересовался, куда же он дел это криминальное сокровище. "Рыжье"
-- так ведь зовется золото у вас, уркаганов?

-- Куда, куда... В землю. Сковырнул плиту в гараже, выкопал бункерок...
Чего ты ржешь-то? Мне главное из квартиры было убрать. А там его никакой
искатель не покажет. Плита угловая, рядом стальная опора врыта, двутавр...

-- Андрюха! -- сказал я. -- Мне еще семи лет не исполнилось, когда
умирала моя прабабка. Но она сочла меня достойным и завещала семейную
мудрость. Не пей в подворотне. Не носи малиновых жилетов. Не женись на
еврейках. И не бери взаймы больше червонца.

-- И ты, -- осклабился Андрюха, -- будешь утверждать, что никогда не
пил в подворотне?

-- Только с тобой. И только в минуты отчаяния. Или счастья.

-- Да, это не считается, -- сказал, подумав, Андрюха и снова защелкал
затвором.

И тут меня посетила нехорошая догадка.

-- Так ты зачем, -- почти закричал я, кивая на ящик, -- это сюда
приволок, а?! Ты что -- оборону здесь собрался держать?

Андрюха сделал большие глаза и покрутил у виска пальцем:

-- Я же объяснил, параноик: это ненадолго! Тебе мешает?

Я признался, что мне не дает покоя тень участкового.

-- А что ему тут делать?

-- Ну мало ли... Соседи чего-нибудь накапают.

-- Не накапают, ладно, -- сказал Андрюха. -- Тихо-тихо будем себя
вести. Какая оборона, спятил? От кого? Как они на меня выйдут?

-- Ты же меня нашел...

-- Сравнил! У нас сферы общения пересекаются. А тем обо мне вообще
ничего не ведомо.

Я усмехнулся: "сферы"! Нет, не развеяла Андрюхина логика моей внезапной
тревоги. Фактор случайности нельзя недооценивать. Дорого обойдется.

-- Но теперь ты должен что-то предпринять, -- сказал я. -- Не век же
прятаться.

Андрюха пожал плечами:

-- Да это не страшно... Я вот за родителей боюсь. Я когда уехал весной,
у них справки наводили. Мать сказала, что раньше октября меня не будет. До
октября и не возникали. Потом так, захаживали, спрашивали -- изредка. А
сейчас -- в неделю дважды, как штык. Собрались, наверное, сдавать
погремушки, кончился карантин -- зашевелились! Мать им отвечает, что я
застрял в экспедиции, не ясно еще на сколько. Требует правды от меня -- что
происходит. Говорит, они все грубее и грубее... Какие у этих друзей тараканы
в мозгах, кто поймет?! Трезвонят в дверь в одиннадцать вечера. Телефон еще
можно отключить, но звонок-то не отрежешь. А у нас бабушка живет. Дед в
санатории -- она у нас. Ее если какой шум разбудит -- все, не спит до утра.

План спасения бабушки рождался в муках. То есть мне он сразу казался
очевидным и единственно осуществимым. Однако уговорить Андрюху,
предпочитавшего проекты пускай фантастические, но щадящие его гордость,
удалось только к середине ночи -- похоже, он просто устал спорить.