Вы слушаете?
иначе я не стал бы тратить столько денег на этот междугородний разговор.
стоить вам примерно две с половиной марки.
импресарио не выложил бы за вас такую сумму. Итак, значит, до встречи
через три месяца тренировок, и притом у вас должно быть не менее шести
совершенно безукоризненных номеров. Постарайтесь выжать из вашего старика
все, что возможно. Ни пуха ни пера!
прислушиваясь к гудкам, чего-то ждал, только потом я положил трубку.
Цонерер несколько раз обманывал меня, но он никогда не врал. В те времена,
когда мой выход стоил, наверное, марок двести пятьдесят, он заключал со
мной контракты на сто восемьдесят марок... и, очевидно, совсем неплохо
зарабатывал на мне. Однако, вешая трубку, я понял, что за этот вечер он
был первым человеком, с которым я охотно поговорил бы подольше. Надо,
чтобы он придумал что-нибудь еще... Не могу я ждать полгода. Неужели
нельзя подыскать какую-нибудь акробатическую труппу, которой я мог бы
пригодиться? Я не тяжелый и не боюсь высоты; потренировавшись немного, я
сумею работать вместе с другими акробатами или разыгрывать скетчи вдвоем с
каким-нибудь клоуном. Мария всегда говорила, что мне необходим партнер,
тогда мои сценки не будут мне так скоро надоедать. Уверен, что Цонерер не
перебрал всех возможностей. Я решил позвонить ему попозже, а пока пошел
обратно в ванную, сбросил халат, швырнул все барахло в угол и лег в
ванную. Принимать теплую ванну почти так же приятно, как спать. В поездках
я всегда брал номер с ванной, даже в те времена, когда у нас еще было
негусто с деньгами. Мария уверяла, что у меня замашки человека из богатой
семьи, но она не права. Мои домашние дрожали над горячей водой так же, как
и над всем остальным. Принимать холодный душ нам разрешалось, правда, во
всякое время, но теплая ванна и у нас считалась барскими замашками; даже
Анна, которая на многое закрывала глаза, в этом вопросе была непоколебима.
Очевидно, в ее "Девятом пехотном" теплая ванна приравнивалась к смертным
грехам.
теплой воде, она читала мне вслух, сидя у себя на кровати; как-то раз она
прочла мне из Ветхого Завета всю историю про царя Соломона и царицу
Савскую, в другой раз прочла про битву Маккавеев, иногда она читала также
роман Томаса Вульфа "Оглянись на отчий дом, ангел!". А вот сейчас я лежал
в этой дурацкой ванне цвета ржавчины, покинутый всеми; стены были
облицованы черным кафелем, но сама ванна, мыльница, эмаль на душе и
стульчак были ржаво-красного цвета. Мне недоставало голоса Марии. Я
подумал о том, что с Цюпфнером ей нельзя читать даже Библию, чтобы не
почувствовать себя предательницей или потаскухой. Не может же она не
вспомнить дюссельдорфскую гостиницу, где читала мне вслух о царе Соломоне
и царице Савской до тех пор, пока я не заснул в ванне, совершенно
разморенный. Зеленые ковры номера, темные волосы Марии, ее голос...
Закурив сигарету, она принесла ее мне, и мы поцеловались.
с ним или в его присутствии, не вспоминая обо мне. При вей она не может
даже завинтить крышку на тюбике с зубной пастой. Несчетное число раз мы
завтракали с ней вдвоем - иногда чем бог послал, иногда роскошно; то в
спешке, то с чувством, с толком; то спозаранку, то далеко за полдень; то с
целой горой джема, то вовсе без джема. Мысль о том, что она будет
завтракать с Цюпфнером всегда в одно и то же время, перед тем как он сядет
в машину и укатит в эту свою католическую лавочку, настраивала меня чуть
ли не на молитвенный лад. Я просил у бога, чтобы она никогда не завтракала
с Цюпфнером вдвоем. Я постарался представить себе Цюпфнера: каштановые
волосы, белая кожа, прямая осанка; что-то вроде Алкивиада немецкого
католицизма, только не такой ветреный. По свидетельству Кинкеля, Цюпфнер
хоть и "занимал серединную позицию, но больше склонялся вправо, нежели
влево". Это их "кто-куда-склоняется" было одной из главных тем разговоров
в "кружке". По совести говоря, я должен был бы причислить Цюпфнера к тем
четырем католикам, которых считаю настоящими; вот они: папа Иоанн, Эллис
Джеймс, Мария, Грегори... и Цюпфнер. При всем том, что он был по уши
влюблен в Марию, немалую роль в его решении сыграло то обстоятельство, что
он выводил ее со стези порока на стезю добродетели. В их прогулках рука об
руку не было, по-видимому, ничего серьезного. Однажды я спросил об этом
Марию; она зарделась, но как-то очень мило, и сказала, что этой "дружбе
очень многое способствовало": отцов их преследовали нацисты, они сами были
католиками, ну, а еще "понимаешь, его манера держать себя. Он мне
по-прежнему нравится".
ароматических специй. При этом я вспомнил отца, который является, между
прочим, акционером фирмы, производящей экстракты для ванн. Что бы я ни
покупал - от сигарет до мыла и от писчей бумаги до эскимо или сосисок, -
все это выпускают фирмы, в прибылях которых участвует отец. Я подозреваю,
что он получает прибыль даже от тех двух с половиной сантиметров зубной
пасты, которую я выдавливаю на свою зубную щетку, однако у нас в доме
говорить о деньгах было запрещено. Каждый раз, когда Анна хотела
подсчитать с матерью расходы по хозяйству или показать ей свои записи,
мать восклицала:
выговаривает она его совсем как "е". Нам, детям, давали очень мало
карманных денег. К счастью, у нас полно родственников, и, когда их всех
созывали, в доме собиралось человек пятьдесят-шестьдесят дядюшек и
тетушек, среди них были очень милые, они подбрасывали нам немного денег,
ибо скаредность моей матери стала притчей во языцех. Ко всему еще мать
матери была знатного рода, урожденная фон Хоенброде, и отец по сию пору
считает, что ему оказали большую честь, приняв в эту семью. Правда,
фамилия его тестя Тулер, только теща была урожденной фон Хоенброде. Немцы
сейчас еще более падки на дворянские звания и титулы, чем, скажем, в 1910
году. Даже люди, считающиеся интеллигентными, лезут из кожи вон, домогаясь
знакомства с аристократами. На этот факт следовало бы обратить внимание
мамашиного Центрального бюро. Ведь это Тоже расовый вопрос. Даже такой
разумный человек, как дедушка, и тот не может забыть, что летом 1918 года
Шнирам хотели пожаловать дворянство и что это было уже, так сказать,
"зафиксировано", но в решающий момент кайзер, который должен был подписать
указ, дал деру - его в тот период одолевали совсем другие заботы... если
он вообще был способен заботиться о чем-нибудь. Семейное предание о том,
как Шниры "чуть было не стали дворянами", еще и сейчас, почти полвека
спустя, рассказывается при всех случаях жизни.
кайзеру на подпись эту бумажку. Я бы на их месте отправил туда гонца
верхом на лошади, чтобы все было обстряпано вполне подобающим образом.
лежал в ванне. Вспомнил, как, стоя перед зеркалом, она снимала перчатки,
поправляла прическу, как она вынимала из шкафа вешалки, надевала на них
платья, отправляла их обратно, и было слышно, как скрипит латунная палка в
шкафу. Потом наступал черед ботинок: тихо постукивали каблуки, шуршали
подошвы, и, наконец, Мария расставляла на стекле туалетного столика свои
банки, склянки и флаконы; вот она ставит большую банку с кремом, вот узкий
флакон с лаком для ногтей, пудреницу; раздается жесткий металлический звук
- Мария ставит тюбик с губной помадой.
физики: слезы сейчас, когда я лежал в ванне, казались холодными. Раньше я
всегда думал, что слезы горячие; в последние месяцы, напившись пьян, я
несколько раз плакал горячими слезами. Я вспомнил Генриэтту, отца,
вспомнил Лео, перешедшего в католичество, и удивился, почему он до сих пор
не звонит.
12
отказывался ехать в Бонн, а она во что бы то ни стало хотела в Бонн, чтобы
подышать там "католическим воздухом". Мне эти слова не понравились, я
сказал, что и в Оснабрюке достаточно католиков, но она уверяла, что я ее
не понимаю и не хочу понять. Мы жили уже два дня в Оснабрюке, пользуясь
перерывом между выступлениями, и могли прожить еще три. В этот день с
раннего утра лил дождь и во всех кино шли неинтересные фильмы, а в рич-рач
я даже не предлагал ей сыграть. Уже накануне при упоминании об этом у
Марии сделалось такое лицо, какое бывает у особо терпеливых сиделок в
детских больницах.
то Гамбургскую улицу, то вокзальную площадь; как только напротив
Останавливался трамвай, люди из вокзала стремглав выбегали под дождь. "То
самое" для нас исключалось, Мария была больна, у нее был не выкидыш, а
что-то в этом роде. Я не совсем понял, что именно, и никто мне толком не
объяснил. Во всяком случае, она считала, что была беременна, а теперь это
прошло; в больнице она пробыла всего несколько часов утром. Она была
бледная, усталая и раздраженная, и я сказал, что ей не стоит предпринимать
в этом состоянии столь длительную поездку по железной дороге. Мне хотелось
узнать точнее, было ли ей больно, но она ничего не говорила, только