ставить пределы своей мысли!
мысли беспредельны! Из того, что сейчас мы не знаем всего, вовсе не значит,
что мы так никогда и не узнаем. Мысль так же беспредельна, как весь мир! как
возможность!.. Как расширяется теория возможности, так расширяется и
мысль... бесконечно!
Шишмарев.
мечтой о единой всеобъединяющей душе мира и тому подобное! Но, что касается
меня, я предпочту пустоту той правде, которая только потому и правда, что с
ней легко и приятно жить. Ххм!.. - Он замолчал и весь дергался от
возбуждения, глубоко засунув красные кисти рук в карманы тужурки и перебирая
там пальцами быстро и беспокойно.
умнее меня, и потому, что об этом не надо спорить; но только именно потому,
что я чувствую всю бесконечную громадность внутренней силы человеческой,
человеческой мысли, я не могу поверить, чтобы она исходила из абсолютной
пустоты и уходила в нее же, как бессмысленный болотный огонь, возникший из
грязи!.. Слишком светло она горит, слишком сильно разгорается, охватывает
весь мир, освещает, согревает!.. Нет, я чувствую правду... Я все-таки поеду
к Семенову, Леня!
тебе жаль его, так поезжай... Дело твое!
стакане. Плечи его все еще вздрагивали от возбуждения.
виновато разводя руками.
сделался серьезен.
вразумительно сказал он.
за тысячи верст...
богомолки, а во-вторых, не осенью... Ты не дойдешь просто!
обстоятельствами!
укоризной сказал Ланде, улыбаясь светлыми глазами. - Так можно совсем
перестать верить себе и начать во всем уже верить обстоятельствам... Нет,
пусть уж так: чувствую я, что надо идти, ну, и пойду... Как-нибудь...
изменишь!
так...
невозможно.
кажется это глупым, невозможным, нелепым, но... только я все-таки пойду...
Не удерживай меня, голубчик, не надо этого!
молчали.
смутную грусть.
он.
он только слабо пожал плечами.
двери, когда Ланде вспомнил о Ткачеве.
спросил он. - Как-то он приходил ко мне...
коротко, но что-то громадное, подавляющее стало медленно вставать в мозгу
Шишмарева. Грандиозная фантазия властно захватила его и, странным образом
воплощаясь в темной фигуре Ланде, стоявшего перед ним, очаровала маленького
студента новым захватывающим чувством. Он порывисто схватил Ланде за рукав и
резко крикнул:
Несчастный он... С такой бурей в душе никогда нельзя успокоиться...
Лампа горела ярко, но ее узкий свет тупо и вяло ложился вокруг. Углы комнаты
были уже в сумраке. Шишмарев подвинул к себе книгу, но буквы резали глаза,
не врезываясь в мозг. Странное волнение овладело им. Он то вставал, то
садился, точно что-то громадное вошло в него и томило его. Все мысли и
чувства его были полны Ланде. Было трудно думать о нем, мысли прыгали и
путались, сменяя одна другую. Голос Ланде, слабый и мягкий, стоял в ушах, и
неясный образ как будто стоял возле и в нем, туманный и огромный.
никогда прежде не смеялся один. Смех остро зазвенел у него самого в ушах.
какая-то глубокая огненная борозда, конец которой терялся впереди, в
бесконечной дали будущей жизни.
XXIII
вышел из дома, одетый в черный старый, купленный у монаха подрясник и с
мешком за спиной.
бледных туч. Не было луны, не было звезд. Медленно уходили назад темные дома
с запертыми слепыми окнами и холодные деревья, облепленные черной тьмой.
Скоро Ланде вышел в поле. Ветер рванул полы его подрясника и зашумел в ушах
протяжно и уныло. Пусто, широко и холодно раскинулось вокруг бесконечное
поле. Тучи шли, казалось, еще дальше, еще выше. На темных буграх уныло
качалась сухая трава. В душу Ланде вошло необъятное чувство простора и
вместе с ним вошло и отчетливое сознание, что ему не дойти. Но вошло оно без
сомнения, без тоски и отчаяния, напротив, ему стало легко и свободно, как
будто именно этим он стал на прямой путь, наконец, уже прямо ведущий к цели,
и сердце его сладко сжалось, точно в предчувствии светлой радости.
больного, страдающего человека, к которому он шел, и он не думал, что с ним
самим будет впереди, как не чувствовал жалости и печали о том, что оставлял.
В сердце его было светло, и оттого везде было светло. Легкими, быстрыми
шагами, точно упругая земля сама отталкивала его ноги, шел он вперед по
широкой мягкой дороге, радостно и удивленно оглядываясь кругом и радостно
прислушиваясь ко всякому звуку степи, приносимому уныло шумящим вдоль дороги
одиноким ветром.
деревнями и ночевал у мужиков, смотревших на него недоверчиво и угрюмо и
неохотно пускавших его к себе. С ним мало кто говорил, потому что мало кто
его понимал, хотя он просто и легко заговаривал со всеми. Старухи, подперев
высохшие щеки рукою, спрашивали, откуда он идет и не от Серафима ли; а
Посняков Андрей
Белоусов Валерий
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Самойлова Елена
Эриксон Стивен