на дому. А чтобы соседи не настучали в ОБХСС, старой
склочнице Саре Самуиловне справила халат, пролетариям
Сапрыкиным настрочила наволочек, упоила вусмерть слесаря
Панфилова, а потаскушке Верке, стервозной и обидчивой,
подарила заграничные, со швом, чулки. Пришлась ко двору - ай
да новая жиличка, молодец девка! Всем удружила, никого не
обошла! А уж чистюля-то, уж аккуратница! И себя соблюдает...
под нее клинья, да только все никак не забывались руки
оперуполномоченного, запах чеснока, пота, нестираных
подштанников, пронзительная боль утраты, стыд и
торжествующие стоны грубого скота. Пока не встретила
Епифана. Увидела его, и сердце сразу екнуло - вот он,
долгожданный, единственный, родной, Лоэнгрин, Парсифаль,
Зигфрид и Роланд в одном лице! С женской проницательностью
поняла, что и орден этот, и дурацкий чуб, да и имя
несуразное - маскировка, личина, под которой скрывается
рыцарь благородных кровей. И интуиция ее не подвела. Епифан
держался чинно, был предупредителен и сдержан. К тому же
владел немецким, и они часами разговаривали о прекрасном...
Бедное сердечко Марии трепетало в предчувствии счастья...
городом сгустилась ночь - теплая, все еще светлая, но, увы,
уже не белая, с ясно различимой на небе убывающей луной.
Звенело, докучая, комарье, какой-то недоросль в тельнике
ловил колюшку сеткой, сфинксы на Египетском мосту смотрели
мудро и разочарованно.
видом и манерами как бы вопрошавшие: а зубы вам не жмут?
Клешнястые руки их пестрели синевой татуировок, у одного,
остриженного наголо, глаза были остекленевшие, характерные
для человека с перебитым носом, лицо другого, широкого как
дверь, пересекал белесый выпуклый рубец, какие остаются
после "росписи пером". Та еще была парочка, крученая,
верченая.
/%`"k), оскалился и кивнул небритым подбородком на Епифана.
- При котлах, на манной каше, в фартовых ланцах из
фактуры...
и неторопливо раздел Машу сальным глазами. - Бля буду, у нее
не сорвется, передок, в натуре, ковшиком. А если помацать...
живот согнулся надвое, надсадно захрипел и, получив еще
локтем по позвоночнику, расслабленно уткнулся физиономией в
асфальт.
страшно заверещав, попер буром, но словно какой-то смерч
подхватил его, ударил головой о каменное ограждение и с
легкостью, будто перышко, вышвырнул в Фонтанку.
выругался матерно недоросль в тельнике, пробавляющийся
колюшкой. И все стихло.
объясняя ничего, повлек за собой, так что каблучки ее туфель
застучали по асфальту пулеметной очередью. Какие тут
объяснения - один с пробитым черепом на дне реки, другой с
раздробленным позвоночником в глубоком рауше. Они стремглав
махнули через набережную, пробежали с полквартала и,
запыхавшись, нырнули за ажурные, старинного литья, ворота в
маленький аккуратный двор. Здесь было покойно, зелено и
уютно. В обрамлении кустов была устроена детская площадка -
карусель, грибочки, песочница, качели, за зарослями
шиповника виднелся двухэтажный особняк, нарядный, с флюгером
в виде собаки, у тускло освещенного крыльца его стояла
древняя, на чугунных ножках, скамейка.
дыхание, крепко обхватил Марию за плечи, с нежностью
прижался губами к ее уху. - Ну все, все, не бойся, я никому
не дам тебя в обиду...
Ловозерах видывала и не такое. Она трепетала от восхищения,
от искреннего преклонения перед мужчиной-воином, могучим и
непобедимым рыцарем. Ее романтичная душа пребывала в
смятении, а из бездны естества, из глубин женской сути
подымалось древнее как мир желание, побуждающее избавиться
от последних оков стыдливости.
со слезами на глазах обвила его шею руками... Ей чудилось,
что она - Изольда - обнимает Тристана, голова ее кружилась,
ноги подгибались.
талии, с жадностью впился губами в губы...
скамейке у крыльца, Мария опустилась Епифану на колени,
нетерпеливо раздвинув ноги... И время для них
остановилось...
a"%`h(blao главное, щелкнул замок, дверь особняка открылась,
и с крыльца раздался хриплый, полный радостного изумления
голос:
хватало собеседника. Точнее, собутыльника.
произнес, виноватясь:
аккуратненько подвернут до локтя, а на груди висели ордена
солдатской Славы, три сразу, полный бант. Это тебе не
ленинский профиль, полученный в мирное время. Да еще
липовый.
еще к ночи. - Трижды орденоносец закашлялся. - Вона, валяйте-
ка в младшую группу, один хрен, детки все на даче. В саде
только я да баба моя, храпит, верно, в три завертки. Не
могет пить, слабый пол... А вы и катитесь в младшую-то
группу. Червонца бы за три... Ну за два...
неземное счастье за два червонца!" - Епифан с легкостью взял
Машу на руки, бережно, словно невесту, внес на крыльцо и,
осторожно поставив на ноги, вытащил хрустящую, размером с
носовой платок, бумажку:
голос его сорвался, осип. - Ну, ребяты, ну!.. Давайте по
колидору налево, вторая дверь. Там и матрацы имеются, не
пропадете. А я к Салтычихе за водкой, уж теперь-то...
словно перешли Рубикон, не оглядываясь, не задумываясь о
пути назад...
скверно - кухонным нарядом да еще в варочной. А варочная -
это мозаичный пол, который надо драить по десять раз на дню,
бездонные котлы, вылизываемые до зеркального блеска, шум,
гам, великая суета, грохот посуды и ни минуты покоя.
Сатанинское пекло, где воняет мерзостно, жара как в аду, и
орут по любому поводу разъяренные повара:
Щербаков, блатняк-ленинградец, земляков особо не мордует,
если в хорошем настроении, так еще и в офицерский кабинет
зазовет, навалит с верхом антрекотов и наструганной соломкой
жареной картошечки. А вот рядовой Нигматуллин... Гоняет,
сволочь, и в хвост, и в гриву. Совсем озверел, шакал, после
того, как на гауптвахте побывал. И поделом, неча в автоклаве
хэбэ кипятить. А уж если стираешь, то хоть воду-то сливай. А
то ведь какая история, ефрейтор Щербаков смену принял,
c"($%+ что-то мутное в котле и неописуемо обрадовался -
спасибо Нигматуллину, бульон уже готов. И сварил не долго
думая борщ на хэбэшном отваре...
да только неизвестно, где найдешь, где потеряешь, в армии
все в руках командирских. Утром в среду Андрона выдернули в