старшина и, стукнув валенком о валенок, доложил Борису:- Товарищ лейтенант,
приказано явиться на площадь. Подают машины.
Солдаты пожимали плечами. Пафнутьев сверлил пальцем у виска и подмигивал
старшине. Мохнаков собрался отколоть что-нибудь по этому поводу, но очень уж
слиняло лицо взводного.- Колонна! - пояснил старшина.- Та самая колонна, что
перевозила пленных, отряжена полку. Пехом и за зиму фронт не догнать.
на груди черные ленты и вырез платья. Борис пеньком торчал посреди кухни.
"Что это вы?" - вопрошал взгляд Мохнакова.
лейтенанта. Шкалик рылся в соломе - ремень искал. Старшина поворошил
валенком солому, зацепил ремень, похожий на избитую камнями змею, и валенком
же закинул его на голову Шкалика.
Прощаться начали, все разом заговорили, пожимая руку хозяйке. Привычное
дело: тысячу, если не две, сменили они ночевок, двигаясь по фронту.
монету старшина.- Машина не конь, ждать не любит!
хате сделалось пусто, выстужено. Люся двинула спиной дверь и провалилась в
комнату.
уставился на Мохнакова.
монету до потолка, но не сумел ее поймать и, саданув дверью, удалился.
чем войти в переднюю, постоял, будто у обрыва, затем рывком надел сумку,
поправил ворот шинели и толкнул дверь.
руках, кинутых на подоконник. Она смотрела в окно. Петелька на рукаве платья
соскользнула с пуговки, черные крылья разлетелись на стороны. Борис
застегнул пуговку, соединил крылышки и тронул руку Люси. Надо было что-то
говорить, лучше бы всего шутку какую выдать. Но на ум не приходило никаких
шуток.
голос был буднично спокоен.
на руки подбородок со вдавленной в него ямочкой. В позе ее, в плотно
сомкнутых губах, в мелко подрагивающих ресницах было что-то трогательное и
смешное. Школьницу, раскапризничавшуюся на выпускном вечере, напоминала она.
на боку.- Мне пора.- Он еще переступил, еще раз поправил сумку. Люся не
отзывалась. Подбородок ее смялся, ресницы все чаще и чаще подрагивали, снова
расстегнулся рукав, хвостик косы упал и мокрый желобок рамы. Борис отжал
смокшиеся волосы и с сожалением опустил косу на ее спину.
сказал он. Нежное, пушистое тепло настоялось под косой, будто в птичьем
гнездышке. "Милая ты моя!" - Борис большим усилием заставил себя сдержаться,
чтобы не припасть губами к этому теплу, к этой нежной детской коже.
свои руки. Она тут же начала ими суетиться, поправлять ленты, зачем-то
сдавила пальцами горло.- Виноватых нет.
повернулся кругом, осторожно, точно в больничной палате, притворил дверь и
постоял еще, чего-то ожидая, обшаривая кухню глазами - не забыл ли кто чего?
Долгие проводы - лишние слезы..." - Борис подпихал солому в угол и
отправился догонять взвод.
свежая капуста. Беловатые дымы - топят соломой-облаком стояли над местечком.
Располагалось оно меж двух лесистых холмов, в широкой пойме раздвоившегося
ручья, который впадал в речку пошире. За речкой вдоль берега тянулись хаты и
сады с церковкой посередине.
Заречье побито. Сшиблен купол церкви. Деревянный гужевой мост сожжен, перила
обвалились, лед темнел лоскутьями, парило из пробоин. В хуторе тоже топились
печи, дымы оттуда тянулись вдоль реки, в местечке еще чадил за огородами
сгоревший ночью дом.
голоземье, забрались в овраги и решили прорываться оттуда? У войны свой
особый норов, своя какая-то арифметика. Иной раз выбьют взвод, роту, но один
или два человека останутся даже не поцарапанными. Или расщепают снарядами и
бомбами селение, но в середине хата стоит. Вокруг нее голые руины, в ней же
и окна целы!
чувствовал себя полководцем и сразу зафорсил. Он глядел на Бориса как бы уже
издалека, будто выявляя в нем и в себе значительность перемен. Рукою,
туго-натуго обтянутой хромовой перчаткой, по всем видам дамской, Филькин
повелительно указывал, кому на каких машинах ехать, какую дистанцию держать.
благодушнее солдат, выспавшихся, поевших горячей пищи, да еще к тому же
узнавших, что не топать ножками до передовой.
подбоем, в цветастых платках. Белозубые, спелые, будто сошли дивчины эти с
картин Малявина или Кустодиева, точнее с довоенных выставочных плакатов. Ни
один солдат не проходил мимо дивчин просто так. Каждый оделял их вниманием:
кто слово подходящее бросал, кто похлопывал, кто норовил и под кожушок рукою
влезть.
що ж ты, скаженный кацап, робышь?!", "Ну ж, ну ж! Ой, лыхо мани!", "Та
ихайте скорийше!"
правилась вся эта колготня вокруг них.
как непросохший, затвердевший на морозе воротник обручем сдавливал шею, да
шинелью снова жгло, пилило натертое место, да от холода ли, от
закостеневшего ли воротничка было трудно дышать, мысли ровно бы затвердели в
голове, остановились, но сердце и жизнь, пущенные в эту ночь на большую
скорость, двигались своим чередом. До остановки было далеко, до горя и тоски
чуть ближе, но лейтенант пока этого не знал. Он суетливо бегал вокруг
машины, возбуждался с каждой минутой все больше, даже потрепал хохлушей по
красивым платкам. Очень он изменился за короткий срок. Прежде не только
дотрагиваться, но и взглянуть вожделенно на дивчин не решился бы.
наброшенном на голову шерстяном платке, в тех самых черных туфлях налетела
она и принародно стала целовать Бориса, затем забралась в машину и солдат,
ночевавших в ее доме, всех перецеловала,- какие они сделались родные,-
говорила, чтобы лейтенанта берегли,- наказывала,- чтобы Шкалику больше пить
не давали.
требовали, чтобы им тоже было уделено внимание. Корней Аркадьевич снял с
Люси туфлю, вытряхнул снег. Опираясь на плечо Малышева, Люся стояла на одной
ноге, смеялась сквозь слезы и что-то говорила, говорила.
Аркадьевич. Карышев поправил на ней платок и вскользь погладил по голове.
груди, надавил пряжкою полевой сумки ей на нос, и какое-то время она
чувствовала только эту боль.
Колонна уходит, а я маршрута не знаю.
них снежком. По другую сторону машины курил и топтался на месте Мохнаков, не
решаясь лезть в кузов.
шинели,- но мы же неверующие. Атеисты мы говенные. Осталось только завыть во
весь голос...
машины, забормотал Борис и начал отстранять eе от себя:- Озябла. Ступай!
запрыгнул в кабину, саданул железной дверцей и тут же открыл ее, готовый
повиниться за обиду, нанесенную ей. По "студебеккер", сыто заурчав, рванулся
с места в карьер-взводного вдавило в спинку сиденья. Люсю отбросило назад,
заволокло дымом выхлопов - она осталась в его памяти потерянная,
недоумевающая, с судорожно перекошенным ртом.
снегу еще дымились окурки, кружился над дорогой синеватый бус, а колонна уже
взнималась за местечком на косогор, голова ее подползла к лесу.
машины догонишь.
где висел на сосне рассыпающийся скелет чужеземца, тупорылая заморская
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Грабб Джеф
Быков Василий
Маккэфри Энн