прорывался только глухой рев горилл. Это было, пожалуй, мое последнее
отчетливое впечатление от того достопамятного заседания. Я почувствовал,
что вот-вот упаду, с тревогой оглянулся и увидел, что обозленный Зайус
вскочил с места и расхаживает по эстраде, сгорбившись и заложив руки за
спину, как он расхаживал перед моей клеткой. Словно во сне, я увидел его
пустое кресло и плюхнулся на него. Это было встречено новым взрывом
оваций, но тут все поплыло у меня перед глазами, и я потерял сознание.
9
потрясение. Очнулся я на постели в незнакомой комнате. Зира и Корнелий
хлопотали надо мной, пока гориллы-полицейские сдерживали журналистов и
любопытных, пытавшихся ко мне прорваться.
Большого Совета Сороры, на котором приняли решение о моем немедленном
освобождении.
мнение было за вас, и они не могли поступить иначе.
ответ, заранее потирал руки от удовольствия при мысли о помощи, которую я
смогу ему оказать в его изысканиях.
подойдет. Она расположена совсем близко от моей, в том же крыле института:
здесь живут только старшие научные сотрудники.
долго и страстно ждал этого мгновения, но теперь почему-то испытывал
тоскливое чувство. Глаза мои встретились с глазами Зиры, и я понял, что
проницательная самочка угадала мои мысли.
конечно, не будет Новы.
я хотел поскорее окунуться в новую жизнь.
маленькой вечеринки? Чтобы отметить этот великий день, мы пригласили
кое-кого из друзей, одних шимпанзе.
надоело ходить голым. И только тут заметил, что уже облачен в пижаму:
Корнелий одолжил мне Одну из своих собственных. Но если я мог на худой
конец напялить на себя пижаму шимпанзе, то в любом из его костюмов я бы
выглядел смехотворно.
сегодняшнему вечеру тебе сошьют приличный костюм. Вот и портной.
шимпанзе. Позднее я узнал, что, пока я был без сознания, самые знаменитые
портные оспаривали честь одеть меня. Победил этот прославленный мастер,
так как он шил на самых крупных горилл столицы.
два часа ему удалось сшить мне вполне приемлемый вечерний костюм. Однако,
облачившись в него, я почувствовал себя непривычно, а Зира уставилась на
меня, вытаращив глаза. Пока мастер подгонял всякие мелочи, Корнелий
впустил журналистов, давно уже осаждавших мою комнату, и я на целый час
опять стал центром общего внимания. Меня забрасывали вопросами,
обстреливали вспышками фотоаппаратов, требовали все новых и новых
пикантных подробностей о Земле и о том, как живут у нас люди. Я покорно
давал интервью. Будучи сам журналистом, я понимал, каким лакомым кусочком
являюсь для моих обезьяньих коллег, а кроме того, учитывал, что пресса
может оказать мне огромную поддержку.
поторопились к Корнелию, где нас ожидали его друзья. Но едва мы вышли из
комнаты, нас задержал Занам. Очевидно, он был в курсе последних событий,
потому что поклонился мне чуть не до полу. Занам прибежал за Зирой, чтобы
сообщить ей, что в отделении не все ладно. Обозленная моим долгим
отсутствием, Нова разбуянилась вовсю. Вскоре ее бешенство передалось
другим пленникам, и теперь никакие уколы пик не могут их утихомирить.
ты свободен и, кстати, может быть, сумеешь ее успокоить скорее, чем я.
сразу успокоились, и всеобщий шум и гам сменила напряженная тишина. Они
меня, несомненно, узнали, несмотря на одежду, и, казалось, понимали, что
являются свидетелями некоего чудесного превращения.
приблизился к ней, улыбнулся, заговорил с ней. На какой-то миг у меня
возникло ощущение, что она меня понимает и вот-вот мне ответит. Но это,
разумеется, было немыслимо. Просто мое присутствие успокоило ее так же,
как остальных. Она приняла от меня кусок сахару и все еще грызла его,
когда я с тяжелым сердцем шел к выходу.
сразу ввести меня в обезьянье общество, поскольку отныне мне придется
всегда и нем вращаться, - я сохранил весьма неясные и странные
воспоминания.
которого мой организм отвык. А странность объяснялась, пожалуй, особым
чувством, которое и впоследствии овладевало мною неоднократно. Я могу его
описать только как постепенное угасание в моем сознании представления об
окружающих как об обезьянах: все чаще я воспринимал их в зависимости от их
профессии или положения в обществе, не думая, что это гориллы, орангутанги
или шимпанзе. Метрдотель, например, который подобострастно встретил нас и
провел к столику, был для меня прежде всего метрдотелем, а уж потом
самцом-гориллой. Старая, безобразно накрашенная самка-орангутанг
воспринималась как старая кокетка, а когда я танцевал с Зирой, я
совершенно забывал, что она шимпанзе, ощущая лишь гибкую талию партнерши.
Оркестр шимпанзе был всего лишь оркестром, и элегантные обезьяны,
острившие за нашим столом, становились обыкновенными светскими остряками.
присутствие. Скажу только, что я оказался в центре внимания. Мне пришлось
раздавать бесчисленные автографы, и два сторожа-гориллы, которых Корнелий
предусмотрительно привел с собой, с огромным трудом защищали меня от толпы
самок всех возрастов и пород, стремившихся выпить со мной или потанцевать.
вспомнил о профессоре Антеле. Эта мысль пробудила во мне самые горькие
угрызения совести. Я едва не заревел от стыда, подумав о том, что я вот
сижу здесь, забавляюсь и пью с обезьянами, а мой несчастный товарищ дрожит
на соломе в клетке зоосада.
сказал мне, что уже справлялся о профессоре и тот чувствует себя хорошо.
Теперь ничто не препятствует его освобождению. В ответ я решительно
заявил, что не могу больше ждать ни минуты и хочу сообщить ему эту новость
немедленно.
такой день вам ни в чем нельзя отказать. Пошли! Я знаком с директором
зоосада.
Разбуженный директор поспешил нам навстречу. Он уже знал мою историю.
Корнелий ему открыл истинное происхождение одного из людей, выставленных в
клетке. Директор не верил своим ушам, однако он не решился мне отказать.
Разумеется, придется дождаться дня, чтобы выполнить кое-какие
формальности, необходимые для освобождения профессора, но ничто не мешает
мне поговорить с ним хоть сейчас. Директор вызвался нас проводить.
профессор жил, словно животное, вместе с полусотней других мужчин и
женщин. Пленники еще спали, расположившись парами или группами по
четыре-пять человек. Но когда директор зажег в клетке свет, все открыли
глаза.
пленники, он лежал, свернувшись, на соломе, и рядом с ним была женщина,
которая мне показалась довольно юной. От этого зрелища я содрогнулся, и в
то же время едва не заплакал от сострадания к моему другу и к самому себе,
вспомнив, каким унижениям мы подвергались четыре месяца.
выказывали даже удивления. Они были уже приручены и хорошо выдрессированы,
поэтому все принялись исполнять свои обычные трюки, надеясь получить в
награду что-нибудь вкусное. Директор бросил им горсть печенья. Тотчас
началась толкотня и свалка, как в дневное время, а умудренные годами
старики поспешили устроиться на корточках перед самой решеткой, с мольбою
протягивая к нам руки.
ближе к директору и начал выпрашивать у него подачку. Такое недостойное
поведение сначала меня возмутило, но вскоре мой гнев перешел в глубокое
беспокойство. Я стоял от профессора в трех шагах, он смотрел прямо на меня
и явно не узнавал. К тому же глаза его, еще недавно такие живые и