неудачи, наделяя его верой в богатства его души, неведомые до
сих пор никому...
и горд, и всесилен, как Будда. А что, и Будда ведь сначала был
обыкновенным человеком.
компания, по меньшей мере двое-трое мужчин и женщина. Парочек
не было видно. Повсюду цвела любовь, клерки любили, и клерков
любили прекрасной и чистой любовью, без низменных страстей,
похоть отступала перед сладостью духовной близости.
другого, но что я могу поделать, если мне виделись лишь райские
кущи, порхающие ангелы; разбавленное вино казалось нектаром, а
плохонький джаз звучал эоловой арфой (которую я никогда не
слыхал).
жажде копаться в душе и выяснять смысл жизни, стал
расспрашивать о ее планах, мечтах и, так сказать, общей
перспективе. Мало мне было ее любви, мне обязательно надо было
выяснить прошлое, будущее, а также духовные запросы.
Позже, вспоминая об этом вечере, я понял свою бестактность, я
грубо нарушил правила игры, как дикарь залез на сцену ощупывать
декорации. О. едва заметно кивнул, и Юкия растроганно -
повелитель соизволил заинтересоваться ее ничтожной особой! -
рассказала о себе. Ей уже двадцать три года. Несколько лет она
обучалась этой своей специальности и вот уже лет шесть работает
здесь. Весной она собирается выйти замуж. Жених? Его еще нет.
Есть деньги. Это главное. Она скопила ту сумму, с которой -
так, очевидно, принято - можно выходить замуж. Если подходящего
парня она не найдет, то поработает еще сезон. А если и будущей
весной с замужеством не получится, то она откроет собственное
заведение. Пора, пора, работать становится все тяжелее.
Непривычный этот разговор сбил ее, редко кто интересовался
утренней и дневной Юкией, одинокой женщиной, озабоченной
ежедневными расчетами, ценами, занятой с утра подготовкой к
вечерней своей работе. Надо разучивать новые песенки, сделать
массаж, гимнастику, целый комплекс, чтобы быть в форме,
сохранить свежесть, вид идеальной нашей возлюбленной. Кого на
нынешний вечер пошлет судьба - загулявших шелководов из Нагано,
французских моряков, бизнесменов, студентов, больных печенью
маклеров, жаждущих утешений и лирики, или одиноких неудачников,
которые ищут простого сочувствия? Каждый раз ей надо находить
единственно правильную роль.
вина. Лицо ее поднялось над улыбкой, которая сковывала ее губы,
злое и грустное лицо, вышедшее из повиновения.
приходили па ум, были не те - или фальшивые, или обидные. И
жесты не те. Мы как бы поменялись ролями, и я почувствовал, до
чего трудна ее профессия, как нелегко проникнуться заботами
чужой души. Юкия взяла мою руку, потерлась носом о ладонь и
сказала все слова, которые я искал, с какой-то незаметной
ловкостью она все сместила, повернула, и получилось, что это я
чуткий, добрый, заботливый, и опять я был вознесен и грелся в
се признательности.
Мы шли вслед за другими компаниями таких же разнеженных от
счастья мужчин и влюбленных в них женщин. Маленькая рука Юкии
лежала в моей руке, другая ее маленькая рука обнимала Сомова,
третья рука поддерживала О.-сана, остальные ее свободные руки
обмахивались веером, вдевали гвоздики в петлицы наших пиджаков,
она была двадцатируким Буддой, а я воздушным шаром, аэростатом,
раздутым от любви к людям, от любви к самому себе, лучшему из
всех, кого я знал. Я держался за Сомова, чтобы меня не унесло.
запихивался в машину. Я все пытался узнать у Юкии номер
телефона, мы должны были увидеться завтра же, я не представлял,
как она переживет нашу разлуку, хотя бы на несколько часов.
Юкия показала на господина О. - он все знает, поцеловала меня,
поцеловала Сомова, и машина тронулась.
кланялась нам вслед. Поток машин заслонил ее, на повороте вновь
открылась ее фигурка - руки повисли, голова опущена. Лица ее
было не различить, но у других подъездов стояли другие женщины,
и было видно, как гаснут их лица, становятся некрасивыми и
сонными.
так любила меня. Навечно любила. Куда все это делось?
расстаться...
восторгу господина О.
обманули... Затем обида. Затем разочарование.
встрече? На это О.-сан дипломатично ответил, что, конечно, нам
бы она, может, и не отказала, но вообще такое не принято, разве
недостаточно того, что было? И в самом деле, подумал я, чем-то
она похожа на мою Японию, которая была и которой не было, и
которая одарила меня красотой и любовью, и тем не менее...
актриса!
чужого мира. Но в глубине души я продолжал думать, что все же
что-то было, что хотя бы до четверти двенадцатого она любила, и
любила всем сердцем, и только одного меня. н.сомов
просил разбудить меня в четыре утра.
себе вчерашнему. Я был чист и невинен. Пусть он, вчерашний,
встает и едет на этот рыбный базар. А мне этот базар ни к чему.
Как я мог дать такое обещание Конеко-сану. Бедный Конеко-сан,
ему ведь тоже этот рыбный рынок не нужен. И Глебу не нужен. И
все мы, проклиная себя, встанем и потащимся. Конеко-сан - ради
того, чтобы доставить нам удовольствие. Глеб - потому что
нельзя не посмотреть. А я? Что-то ведь я думал вчера вечером.
Но в том-то и дело, что вечером человек думает одно, а утром
другое. Вечерний человек щедр, беспечен, ему нечего терять,
день окончен, а завтра далеко. Всегда кажется, что завтра можно
совершить чудеса. Завтра огромно и бесстрашно. Завтра и я мог
бы встать в четыре утра. Но сегодня...
пришел. И это утро было одно из самых мудрых, поскольку оно
было одно из самых утренних за последние годы. Безлюдный, еще
неприбранный Токио был мрачен. Холодный ветер гнал обрывки
бумаги, кружил мусор на полутемных улицах. Город был словно
покинутый, словно после отступления. Огни реклам погасли, не
осталось ни покупателей, ни продавцов, дома стали просто
домами, они появлялись из опадающей тьмы, лишенные подробностей
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий