падре Хосе из них каждый раз лилась кровь над алтарем. Как-то в минуту
откровенности он признался: "Каждый раз... мне так страшно". Его отец был
крестьянин.
Хосе, но мой отец держал лавку, и я знал цену активному балансу в двадцать
два песо, знал, как выдают ссуды под закладные. И я вовсе не собирался
оставаться всю жизнь священником в небольшом приходе... Его честолюбивые
замыслы показались ему сейчас чуть-чуть комичными, и он удивленно хмыкнул.
Метис открыл глаза и спросил:
все-таки в ней будет теплее.
с Марией в столице, получал бы пенсию, а валяется здесь и предлагает свою
рубашку человеку, который хочет предать его, - это гордыня, сатанинская
гордыня. Даже в попытках побега ему не хватало решительности, а все его
гордыня - грех, из-за которого пали ангелы. Когда он остался единственным
священником в штате, как взыграла его гордыня! Какой он был храбрец,
служащий Господу своему с риском для жизни! Когда-нибудь ему воздадут по
заслугам... Он стал молиться в полутьме хижины:
власть. Люди, защищающие меня ценой жизни, - вот кто мученики. И служить
им должен мученик, а не безумец, который любит не то, что должно любить.
Может, мне лучше бежать... если я поведаю людям, как здесь тяжко, может,
сюда пришлют хорошего священника с пламенем любви в сердце?.. - И как
всегда, его покаяние закончилось практическим вопросом: что же теперь
делать?
мессы и принял не больше ста исповедей. То же самое мог бы сделать любой
семинарский тупица, и сделал бы лучше. Он осторожно встал с лежанки и,
ступая на цыпочках, пошел к двери. Надо бы добраться до Кармен и сразу же
уйти оттуда, пока этот человек... Открытый рот обнажал бледные беззубые
десны; он стонал и ворочался во сне, потом сполз на пол и затих.
лежал на земляном полу, сраженный какой-то неведомой силой. Надо было лишь
перешагнуть через его ноги и толкнуть дверь - она открывалась наружу.
щиколотку.
Ведь вы отец?
рука по-прежнему цеплялась за его щиколотку. - Может, он у вас тут - в
кармане. Ведь вы с собой его носите, а вдруг попадется больной... Так вот,
я заболел. Сподобьте меня. Или вы думаете, я недостоин... если Богу все
известно?
нефть неподалеку от Консепсьона. Скважина оказалась, видимо, недостаточно
рентабельной для дальнейшего бурения, но черный нефтяной фонтан двое суток
впустую бил в небо из заболоченной, бедной почвы по пятьдесят галлонов в
час... Как вспышка религиозного чувства, вдруг взметнувшаяся в человеке
черным столбом газов и грязи и пропавшая впустую.
женщин, сами знаете за что, и я платил мальчикам...
мальчикам - понимаете за что? И ел мясное по пятницам. - Отвратительная
смесь грубого, пошлого, чудовищного била из этой пасти с двумя желтыми
клыками, а рука, державшая его за щиколотку, все тряслась и тряслась в
лихорадочном ознобе. - Я лгал, я не помню, сколько лет не соблюдаю
великого поста. Раз я спал с двумя женщинами. Я все про себя расскажу... -
Самомнение так и лезло из него; он не представлял себе, что является всего
лишь частицей мира предательств, насилия, похоти - мира, в котором весь
его срам ничего не значил. Сколько раз приходилось священнику выслушивать
такие признания! Человек так ограничен: он даже не способен изобрести
новый грех - все это есть и у животных. И за этот мир умер Христос! Чем
больше видишь вокруг себя зла, чем больше слышишь о нем, тем большей
славой сияет эта смерть. Легко отдать жизнь за доброе, за прекрасное - за
родной дом, за детей, за цивилизацию, но нужно быть Богом, чтобы умереть
за равнодушных, за безнравственных. Он сказал:
свою хватку. Священник толкнул дверь и вышел из хижины - вокруг была
полная темнота. Как найти мула? Он стоял, прислушиваясь; где-то неподалеку
раздался вой. Ему стало страшно. В хижине горела свеча; оттуда неслись
странные, булькающие звуки - метис плакал. И священнику снова вспомнился
нефтяной фонтан, вспомнились маленькие черные лужицы и как на них с
медленным бульканьем появлялись и лопались и снова возникали пузырьки.
дерево. В этой кромешной тьме толку от спички было не больше, чем от
светлячка. Он шепнул: "Mula, mula", боясь, что метис услышит, если
говорить громко, да и вряд ли глупое животное отзовется. Он ненавидел его
- ненавидел эту качающуюся, как у китайского болванчика, башку, этот жадно
жующий рот, запах крови и помета. Он зажег вторую спичку и снова пошел и
через несколько шагов снова наткнулся на дерево. В хижине все еще слышался
булькающий плач. Ему надо попасть в Кармен и уйти оттуда, пока этот
человек не свяжется с полицией. Он снова стал мерить шагами полянку - раз,
два, три, четыре - и опять дерево. Под ногой у него что-то шевельнулось -
не скорпион ли? Шаг, второй, третий - и вдруг где-то в темноте раздался
рев мула; должно быть, проголодался или учуял какого-нибудь зверя.
скрылся из глаз. Спички были на исходе, но после двух очередных попыток он
все-таки нашел мула. Метис снял с него всю сбрую, а седло спрятал. Тратить
время на поиски было нельзя. Он взобрался на мула и только тут понял, что
эту скотину никакой силой не сдвинешь с места, когда и веревки вокруг шеи
на нем нет. Он стал выкручивать ему уши, но они были не более
чувствительны, чем дверные ручки. Мул стоял как вкопанный, наподобие
конной статуи. Он зажег спичку и ткнул ею мула в бок. Мул вдруг ударил
задом, и он выронил спичку; мул снова замер, хмуро опустив голову; его
огромные допотопные ноги словно окаменели. Священник услышал укоризненный
голос:
больше нельзя.
встречал. И вообще, он же только человек - такой же, как мы все.
Оба молчали - метис то и дело спотыкался; близился серый рассвет. Где-то в
душе у священника тлел уголек жестокого удовлетворения: вот он, Иуда,
больной, еле идет и боится темноты. Пусть остается один в лесу, надо
только подстегнуть мула, и все. Он ткнул его в бок острием палки, и мул
затрусил усталой рысцой, а рука метиса задергала за стремя - дерг-дерг, -
стараясь остановить его. Послышался глухой стон, что-то вроде "Матерь
божия", и священник придержал мула.
человека. Вправе ли он, со своей гордыней, похотью и трусостью, считать
себя более достойным этой смерти, чем вот такой метис? Метис собирается
предать его ради обещанных денег, деньги нужны ему, а сам он предал
Господа ради похоти и то не такой уж сильной. Он спросил: - Тебе плохо? -
но не услышал ответа. Он слез и сказал: - Садись. А я пойду пешком.
врагам? Как истинный христианин?
песо. По-вашему, такой бедняк, как я, не устоит - донесет полиции?
его на мула. Он стал бессильно заваливаться на бок, так что рот его
пришелся вровень со ртом священника, и ему дохнуло в лицо мерзостью. Метис
сказал: